Д. Р. Тушишвили
Музыкант-Классик. 2002. № 5
«...Ваш несравненный голос уносил нас в звенящую тишину Млечного пути, где звучит божественная музыка сфер, где в бесконечном хороводе миров ярко вспыхивают и угасают звезды. И этот же голос возвращал нас к себе, чтобы осознать всю хрупкость, всю непрочность прекрасного, но краткого мгновения нашей жизни... Мы дышали воздухом, напоенным ароматом этого голоса, нежным, страстным, чарующим, наполняющим сердце радостью и уносящим душу ввысь...».
Владимир Спиваков
Зара Александровна Долуханова — певица с большим изысканным вкусом, талантливый музыкант. Когда она выходила на сцену, то несла нам праздник, огромное удовольствие. Красивая женщина в прекрасно подобранном наряде, соответствующем программе концерта. Образы, которые она создавала, были запоминающимися, с ярко выраженной мелодической линией. Зара Александровна пользовалась огромной любовью в Советском Союзе и во всем мире. Трудно описать и передать, как ее встречали в Грузии. Было такое единение зала с певицей, такое взаимопонимание и восторг! Впечатления от ее концертов, их аромат остался в моей памяти на всю жизнь. На этих концертах можно было получать огромное удовольствие и в то же время учиться голосоведению, отношению к музыке, к поэтическим образам и не только вокалистам, а музыкантам буквально всех специальностей. Трудно переоценить ее обаяние и мастерство.
Я встретилась с Зарой Александровной у нее дома. Красивая, стройная женщина приветливо встретила меня. На стенах квартиры размещены многочисленные картины, которые Зара Александровна начала рисовать в довольно преклонном возрасте (хотя такие слова не подходят этой очаровательной женщине). Когда она перестала концертировать, ее природный талант к искусству нашел выход в живописи. Картины полны жизни, если это цветы — хочется вдохнуть их аромат, плоды — попробовать на вкус. Друзья обожают ее работы и просят подарить что-нибудь. Она очень увлечена рисованием, несмотря на то что много сил отдает преподаванию вокала в РАМ им. Гнесиных.
Я была очень счастлива, что мне удалось встретиться с Зарой Александровной. Она любезно ответила на ряд моих вопросов.
— Расскажите о себе, о своем детстве, о родителях.
— Родилась я в Москве. Моя мама обладала редким по красоте, поставленным от природы голосом. Папа, по образованию инженер-механик, обожал музыку и был разносторонне одарен. Он самостоятельно овладел игрой на скрипке и фортепиано, а в юные годы был еще и флейтистом любительского симфонического оркестра. Он внезапно умер в возрасте тридцати четырех лет. Моя мама затем вышла замуж за его ближайшего друга, заменившего мне и моей сестре отца. Он сделал все, чтобы мы получили хорошее музыкальное образование. Я училась игре на фортепиано, затем на скрипке. В шестнадцать лет начала заниматься вокалом у Веры Михайловны Беляевой-Тарасевич. Поступила в техникум им. Гнесиных. В 1938 году, незадолго до выпускных экзаменов, вышла замуж и уехала в Ереван.
Мой муж, Александр Павлович Долуханян, взял на себя функции педагога-вокалиста и убедил меня в предпочтительности семейного варианта «консерватории». Талантливый пианист, окончивший Ленинградскую консерваторию и аспирантуру, он оказал на меня большое влияние. Вскоре после женитьбы он стал совершенствоваться по композиции у Николая Яковлевича Мясковского. В Ереване он вел фортепианный и камерный классы в консерватории, много концертировал в ансамбле с молодым Павлом Лисицианом (мужем моей сестры, Дагмары). Конечно же, я многому у него научилась.
— Вы — человек с большим музыкальным вкусом — прекрасно владели своим голосом. У Вас был разнообразный и не избитый репертуар. Когда Вы решили стать камерной певицей?
— Когда я работала в оперном театре многое стесняло меня. Трудно было мириться с довольно медленным обновлением репертуара. Тяготила необходимость частого повторения одних и тех же партий. Я чувствовала себя слишком зависимой от дирижера, режиссера, партнеров.Порой мне не нравилась концепция постановки, ее музыкальная интерпретация. Словом, в опере мне было тесно, я чувствовала, что не смогу себя выразить как индивидуальность.
По-видимому, я наделена от природы пытливостью познания, стремлением к разбору произведения. Сколько себя помню, всегда стремилась до всего докопаться сама. Чуждый вкус руководителей спектакля в опере мешал мне. Камерное пение давало простор моей тяге к индивидуальной интерпретации и свободной, не стесненной работе над голосовым совершенством. И тут получилось так, что мой супруг, композитор и пианист Долуханян, открыл для меня камерную литературу. Я познакомилась с гением Шуберта, и все встало на свои места. Я поняла: мое призвание — камерное пение!
— Считаете ли Вы, что музыкальный талант от бога или, имея голос, можно трудом достичь вершин творчества?
— Мне кажется, и то и другое. Когда я знакомилась с каким-нибудь сочинением, что-то меня подталкивало петь именно так, а не иначе. Меня никто не учил, моя пианистка даже боялась мне делать замечания. У меня сразу вырисовывались образная картина и характер произведения. Но, конечно, играл роль также и предшествующий опыт познания большого числа произведений. Видимо, соединяются воедино все грани человеческих возможностей и создается та или иная интерпретация. У меня всегда было ко всему свое собственное отношение.
— Каковы были Ваши ощущения на эстраде. Всегда ли присутствовал контроль, или Вы были во власти эмоций?
— Когда я выходила на сцену, меня вначале всегда охватывал ужасный страх. Ко второму отделению я распевалась, и страх проходил.
— Какие советы по постановке голоса Вы могли бы дать своим коллегам?
— Более сложного вопроса я не знаю. В моей жизни, когда мне было сорок с лишним лет, произошла трагедия. Я потеряла ориентир. Дело в том, что в определении моего голоса с самого начала была допущена ошибка. Если послушать мои ранние пластинки, у объективного человека должны возникнуть сомнения в убедительности моего меццо-сопрано. Там есть колоритные колоратурные арии, где хорошо показан очень высокий сопрановый регистр. Правда, центр и низ окрашены меццо-сопраново. Я считаю, что это просто особенность моего голоса — способность естественного грудного окрашивания средней и нижней части диапазона. Хороший грудной регистр вводил в заблуждение педагогов. Основной причиной моей «реформы» была неудовлетворенность возможностями своего голоса, недостаточная профессиональная выносливость. Я чувствовала приближение катастрофы и, спасая голос, снова «села за парту». Меня познакомили с очаровательным человеком, интеллигентнейшим и умнейшим Евгением Августовичем Кангером. Он был пианистом, но отдал около двадцати лет занятиям с певцами и размышлениям о вокальной школе. Я верю, что вокальным педагогом может быть музыкант-пианист, в совершенстве знающий технологию пения. Итак, я стала заниматься с Евгением Августовичем Кангером очень интенсивно. Он считал основным моим недостатком закрытую глотку, и это был верный диагноз. Занятия были для меня очень тяжелыми — мне надо было не только раскрепостить свои мышцы, но и создать в глотке некое рабочее напряжение. Кангер давал мне задания к такому-то уроку освоить упражнения в новой манере, и я занималась дома по три-четыре часа с небольшими перерывами. К тому же ни на один день не прекращала выступления: сцена была для меня той ареной, на которой я проверяла действенность теории. Конечно же, на эстраде мне не все сразу удавалось, но я ставила перед собой частные, конкретные задачи и всю волю употребляла на то, чтобы разрешить их: спеть полноценно, в новом режиме хоть одну фразу, хоть две ноты. Я не сразу достигла максимума, на который была способна, но постепенно (а наши совместные занятия продолжались в общей сложности около шести лет) произошло полное открытие глотки и в голосе пропал горловой призвук, не стало слышно ничего, искажающего природный тембр. Под руководством Евгения Августовича и в результате самостоятельной работы мне удалось расширить глотку на 3—4 сантиметра! Я почувствовала свободу и перестала уставать. Я просто заставила мышцы работать как бы в обратном направлении, максимально разжиматься. Практическая вокальная педагогика всегда будет трудным искусством, так как сталкиваешься с огромными индивидуальными различиями учеников и их разнообразными реакциями, и тем не менее педагог обязан знать объективную, научно доказанную на сегодняшний день картину верного звукообразования. Моя методика подробно описана в книге С. Б. Яковенко. Кого она заинтересует, могут с ней познакомиться. В пределах нашей беседы охватить все подробно, конечно, невозможно.
— Расскажите о своей педагогической работе.
— Педагогической деятельностью я занимаюсь двадцать пять лет в РАМ им. Гнесиных. С 1980 года, в течение почти пяти лет, руководила кафедрой сольного пения. На протяжении многих лет давала мастер-классы в стране и за рубежом (Италия, Германия, Франция и др.), была в составе жюри разных вокальных конкурсов.
Среди учеников профессора — лауреаты конкурсов, заслуженные артисты, солисты театров и филармоний, педагоги-вокалисты: заслуженные артисты России: Е. Иванова, Б. Шаронова, Л. Шарнина, О. Корчевенко, Е. Шароева, А. Айрапетян, Г. Симкина, Т. Полуэктова, П. Роговец, О. Григоращенко, Н. Цыганова, О. Дмитриева, Б. Олейникова, Е. Дмитриев, Б. Сухов, И. Гуляева, С. Маркина, М. Масхулия, О. Сергеева, Л. Мишурова, П. Комарова, Е. Новак, Д. Царегородцев (врач), Ю. Отрыганьев, Н. Макарова, О. Артыков, М. Ахмедова и др.
— У Вас был такой обширный репертуар. Со студентами Вы проходите также много интересных произведений?
— Мне бы очень хотелось, чтобы они пели произведения из моего репертуара, но они к этому не готовы. Для того, чтобы обратиться к таким вещам, нужно закончить институт. Я никогда не пела шаблонных вещей. Они всегда могут послушать произведения в моем исполнении. У нас выпущено более пятидесяти пластинок и десяти компакт-дисков, куда вошли произведения разных стилей и направлений: старинная музыка, арии, романсы, народные песни. За период с 1990 по 1995 год фирмами «Мелодия», «Monitor», «Austro Mechana» и «Russian Disc» было выпущено восемь компакт-дисков.
Помимо студентов в академии у меня проходят практику люди, приехавшие с разных концов страны с высшим вокальным образованием. Учатся они два года. Это обучение платное, но очень многие стремятся к нам, так как оно дает право на преподавание в Высшем учебном заведении. У меня много таких стажеров. С ними и трудно, и легко. Они много всего уже пели, все они знают по-своему, исправлять что-либо бессмысленно, им по сорок с лишним лет. Но пользу они все же получают.
— Как Вы работаете со студентами над созданием определенных образов?
— На сцене я уже давно не пою, но на уроках, конечно, я всегда показываю, как надо исполнять. Ведь словами объяснить очень сложно и не всегда понятно.
— Скажите, Вы довольны тем, что родились в XX веке?
— Я счастлива, что родилась именно в этот период. Мне было очень удобно и хорошо жить. Музыкальное образование я получила, вокруг меня была прекрасная музыка. В период моей молодости были очень интересные музыкальные передачи по радио. Можно было услышать и оперу, и романсы. Даже эстрадники, которые были в то время, пели замечательно. Потом я ездила очень много зарубеж, все оплачивалось государством, ни о чем не надо было думать. Радовали рецензии, написанные во время заграничных поездок. Возвращаясь обратно, человек чувствовал себя весомее. Я считаю, что для искусства это было совсем неплохое время. Был большой интерес к камерному пению; сейчас, я думаю, этот интерес утрачен. Многие молодые люди думают, что чувства свои выражать можно только в оперных ариях, играя актерски, хвататься за грудь, а романсы Чайковского можно петь формально.
— Скажите, много ли хороших от природы голосов сейчас в России?
— Конечно попадаются, но особенно мало сейчас басов. Вы помните, ведь раньше Россия славилась своими низкими басами.
— Как Вы относитесь к Паате Бурчуладзе, к Елене Образцовой?
— Паата, конечно, крепкий, хороший певец. Часто поет, фигурирует во многих операх в Мариинском театре, поет часто за границей. Елена Образцова очень талантливая, выдающаяся певица. Я ее очень люблю. Она умная и трудолюбивая женщина. Ее энергии можно только позавидовать. Она первая начала петь такие произведения, которые никто у нас еще не исполнял. Например, произведения Курта Вайля. Мне очень импонирует Елена Васильевна Образцова.
— Каково Ваше отношение к эстрадным певцам?
— Мне, честно говоря, чуждо их не понятное музицирование.
— Как Вы сами работали над репертуаром? Следовали ли каким-нибудь эталонам, или сам текст раскрывал Вам все свои тайны?
— Дело в том, что во время моей молодости техника не была так развита, как сейчас. Не было такого количества записей, дисков. Это сейчас молодежь слушает все произведения в разных исполнениях и выбирает кому подражать. Если мне и нравилось чье-то исполнение, то только звуковедение. Какой нюанс подходит в произведении, я всегда выбирала сама и никогда не делала, скажем, в каком-то месте пиано так, как это делает кто-то другой. Я должна была все прочувствовать сама. Без собственного ощущения никогда ничего не делала. То же происходило и с выбором репертуара. Иногда концертмейстер приносил какое-нибудь произведение и говорил: «Посмотрите, но я думаю Вам не понравится». Когда я останавливала свой взгляд на тексте, я понимала, что это будет мой шлягер. Я говорила: «Оставьте, я посмотрю, потом Вас приглашу».
Довольно часто мне нравилось исполнение романсов другими вокалистами, но, слушая их, я думала, что спела бы иначе.
Так что я могу смело сказать, что никогда никому не подражала.
— Не кажется ли Вам, что основы звуковедения в вокале должны знать музыканты всех специальностей? Часто преподаватели говорят: «Пропой и станет ясно, как сыграть».
— Я с Вами совершенно согласна. Живому голосу, его округлости, его переходам от пиано к форте и наоборот можно подражать. Это естество человеческое. Все это нисколько не умаляет значение инструментов — это просто подмога в обучении, в работе над умением услышать и сыграть. Должна сказать, что я обожаю фортепиано.
— Огромное спасибо Вам, Зара Александровна. Ваша творческая жизнь является импульсом для трех поколений. Хочется еще раз напомнить молодежи о Ваших высоких целях в искусстве, многогранности таланта, глубине постижения исполняемого. Здоровья Вам и благополучия.
3. А. Долуханова подарила мне книгу С. Б. Яковенко «Волшебная Зара Долуханова»1. Известный певец, народный артист РФ, доктор искусствоведения, профессор Государственного музыкально-педагогического института имени М. М. Ипполитова-Иванова, лауреат международного конкурса, член СК России пишет «о Полине Виардо XX века», великой Заре Долухановой. Приводим отрывок из этой книги.
Монолог Нины Яковлевны Светлановой2
Только когда закончился четырнадцатилетний период моего творческого и человеческого общения с Зарой Александровной, и много позже я осознала, какое влияние она оказала на все сферы моей деятельности, на мою личность.
Расставшись с ней, я не захотела больше играть, выступать на сцене и целиком переключилась на педагогику. Правда, приехав в Америку, я совсем недолго сотрудничала с Галиной Павловной Вишневской, у нас был хороший концерт в Carnegie Hall, но это был лишь эпизод.
Занятия же с учениками-пианистами в Манхеттенской школе музыки — а у меня большой, подлинно интернациональный класс — целиком основаны на тех принципах, которые исповедовала Долуханова и которые я постигла, работая с ней.
Я, конечно, использую и те знания, которые приобрела от своих учителей-пианистов — Генриха Густавовича Нейгауза, Григория Михайловича Когана, но самая сильная, как мне кажется, сторона моей школы — работа над интерпретацией произведения, целиком основана на долухановских принципах.
Я даже заставляю учеников петь мелодию, пока тема не сформируется во времени и в отношении внутренних тяготений, пока не сделается зерном их собственной интерпретации. Поначалу онипротивятся этому, но постепенно увлекаются, понимая, что квинтэссенция содержится в мелодии, что это уже их музыка. Иногда, работая над сонатами Моцарта, я даже предлагаю им придумать слова, выявив тем самым содержание, главную мысль, и они распевают моцартовские мелодии как оперные арии.
Перенос такой вокальной манеры на занятия с пианистами на работу с произведениями для фортепиано соло и с оркестром оказался на удивление плодотворным.
Мои ученики по-разному одарены природой, есть более талантливые и восприимчивые, есть менее, но всем без исключения очень полезно, не отвлекаясь на клавиатуру, выявить тематизм, сосредоточиться на чистой фразировке, а когда мы продолжаем работу, я не позволяю терять найденное, и все технические проблемы решаются уже как второстепенные, подчиненные. Как бы ни была сложна фактура, она уже не довлеет над художником, виртуозность не может стать самоцелью.
Обычно педагоги-пианисты занимаются сразу всем на свете — и качеством звука, и техникой, и музыкой. Моя же методика, родившаяся, повторяю, в результате четырнадцатилетнего сотрудничества с Долухановой, осмысления ее школы, и ставящая на первое место тематизм, фразировку, интерпретацию, приносит в наше технократическое время хорошие плоды. У меня довольно много, больше десяти, лауреатов международных конкурсов, музыкантов, которые находятся уже на интернациональном уровне, и я смею думать, что вместе со мной в другое полушарие трансформировались, транслировались наиболее дорогие для Долухановой художественные идеалы, а, к примеру, Леонида Кузьмина, юного пианиста, обладателя ряда первых премий, с полным основанием можно считать ее творческим наследником.
Другой мой ученик, Константин Орбелян, став дирижером — сейчас он возглавляет камерный оркестр Московской филармонии, бывший Баршаевский — тоже не изменил принципам нашей школы.
Слушая недавно симфонию Шуберта, я порадовалась, что музыкальная ткань, красочная фактура нигде не затмевают в его интерпретации музыкальную мысль. То есть выявление всей вертикали для него не главное, важнее — тематическая горизонталь, а вертикаль деликатно подчинена ей. И как при этом тепло звучит старая музыка, как увлекает слушателей, делает их соучастниками творческого процесса, что и подразумевали мастера-классики, создавая свои произведения.
Так что и Орбелян воспринял от меня то, что я постигла благодаря Долухановой, стало быть и он ее творческий наследник.
А уж влияние на меня Зары Александровны как человека вообще невозможно переоценить. Когда мы встретились, я уже успела поработать в Большом театре и увидела колоссальную разницу между нашими знаменитыми солистами и ею, их полярное отношение к людям и событиям.
Пожалуй, ее главное качество — органическая потребность видеть прежде всего доброе, положительное. Вот в Большом корифеи слушают коллег. Главное — подметить плохое, высветить недостатки и тем самым самоутвердиться, а хоть что-то положительное, может, будет отмечено, а может, нет... И я по той же самой схеме поначалу довольно жестко судила о людях и всегда встречала противодействие Зары Долухановой. Вот я кого-то «разоблачаю», а она возражает: «Не могу поверить, что можно добиться большого успеха лишь за счет связей, знакомств. Обязательно должны превалировать положительные качества». Доброжелательность, умение видеть в первую очередь хорошее она ставила во главу угла и во взаимоотношениях с друзьями, соратниками, и в семейной жизни. В этом отношении она — просто чудо. И я вскоре под ее влиянием стала гораздо мягче, терпимее.
Другая ее ценнейшая природная черта — деликатность, такт. Наш альянс совпал с пиком популярности Зары Александровны, пиком гастролей, и мы почти все время проводили вне дома, только друг с другом, а это суровое испытание.
Никогда дело не доходило до взаимного раздражения, потому что Зара Александровна тонко чувствовала, когда нам нужно побыть наедине с собой, не злоупотребляя чрезмерным общением.
Я не знаю человека, который бы ее не любил. На гастролях, особенно внутрисоюзных, нередко возникала путаница, неразбериха, но Долуханова не делала из этого проблем и всегда демонстрировала в конфликтных ситуациях лучшие свои качества — благородство, мягкость. Она не способна повысить голос, сказать что-то резкое, стукнуть кулаком по столу, даже сталкиваясь с хамством. Я, честно говоря, жалею, что воспитанная ею, тоже, вместо того чтобы дать отпор, начинаю плакать.
О работоспособности Зары Александровны можно говорить очень много. Скажу лишь, что таких подвижников, таких преданных делу людей я не встречала, хотя хорошо знала весь Большой театр того времени, консерваторию, филармонию.
Она отлично чувствовала свои недостатки и последовательно изживала их. Например, после ухода с радио, где ноты, тексты всегда были перед глазами, у нее возникли проблемы с пением наизусть. Да к тому же, исполняя произведение на языке оригинала, Зара Александровна добровольно взваливала на свои плечи дополнительные трудности. И вот, невзирая на переезды, концертную и дорожную усталость, она фанатично выполняла ежедневную норму, которую сама себе устанавливала.
А когда в середине творческого пути началась ее вокальная перестройка, переход на сопрановый репертуар, то я переучивалась вместе с Зарой Александровной. Да, да, я не шучу! Чтобы понять, что она делает, я заболела ее проблемами, стала тоже брать вокальные уроки у тех же педагогов и постигала все тонкости творческой лаборатории. В таком качестве я могла быть ей полезнее, более активно участвовать в занятиях.
И все же, как бы технически тщательно не оттачивались произведения, сколько бы не уделялось времени впеванию, звуковедению, сначала всегда рождался образ, отталкиваясь от него, шла она к вокальному совершенству. Так было в работе над «Русской тетрадью» Гаврилина. Краски подбирались и шлифовались в соответствии с общим замыслом, актерским видением.
Долуханова — замечательная актриса. Я убеждена, что она могла бы блистать и на драматической сцене. Даже в жизни, в быту, рассказывая, увлекаясь, она перевоплощается в разных персонажей, подмечает их характерные черточки, так что природная одаренность проявляется и в этом.
Мы обе — ужасно смешливые, и бывало, что на нас накатывали просто припадки смеха. Поводом для веселья могло служить что угодно. Помню, например, финал концерта в зале Калининской филармонии. На бис мы решили исполнить два произведения Равеля — «Хабанеру» и «Каддиш». Ведущий спрашивает, — а что такое «Каддиш»? Ведь никто не поймет! Давайте, я объявлю по-русски. Пожалуйста, отвечаем, скажите по-русски: еврейская заупокойная молитва. Когда со сцены громко и торжественно было объявлено название заключительного номера, у нас начался приступ нервного смеха — ведь концерт проходил в праздничный вечер, 7 ноября.
От души веселились мы и за границей: и тогда, когда на французских приемах, убежденные в том, что Зара Долуханова владеет языком, на котором только что безукоризненно пела, хозяева весь вечер запросто обращались к нам, а мы, абсолютно ничего не понимая, кивали в ответ «с умным видом», и тогда, когда во время гастролей в Израиле певицу с надеждой спрашивали: может быть все-таки Сара, а не Зара?..
Успех зарубежных гастролей Долухановой был везде грандиозным — она потрясала не только вокальным талантом, но и красотой, обаянием, элегантностью. А что творилось в странах, где оказывались крупные армянские общины — в Турции, Австралии, Франции, США — просто невозможно передать!
Однажды в одном из мексиканских городов я взяла мощный вступительный аккорд и рояль стал падать на меня — подогнулись ножки — и люди, выбежавшие на сцену, едва успели его подхватить, не дать разбиться, а я — отпрыгнуть в сторону. После этого было ужасно трудно сосредоточиться.
И еще несколько слов о нашем музыкальном альянсе. Я начала ходить на концерты Зары Александровны совсем девочкой — в 1949—1950-м годах — и сразу была покорена не только ее голосом, исполнением, но и концертами как эстетическим событием — до сих пор помню каждое ее платье, прическу...
Тогда я и мечтать не могла, что не только буду аккомпанировать любимой певице, но и стану ее другом, что будет так легко и радостно работать вместе. Переоценить влияние на меня Зары Александровны невозможно, но и я была наделена большими правами как музыкант и партнер и всегда чувствовала свою нужность.
Музыкальных, художественных разногласий у нас никогда не возникало, чувство меры, ансамблевого баланса было у Долухановой в крови. Да к тому же ее тонкость, интеллигентность! Все эти качества особенно важны для камерного репертуара. Я так определяю для себя отличие жанров: в опере оперный певец живет, двигается, играет, а в романсах, пусть звучащих у него даже очень красиво, он стоит.
Для камерного же певца каждая миниатюра наполнена действенным содержанием, он проживает ситуацию, находит нужное внутреннее состояние, отсюда множество разнообразных тембровых красок. И у меня, партнера-пианиста, другое психологическое состояние, другая образная палитра, больше вариантов звучания, временных отклонений... Словом, комплексное оперное искусство не требует от артистки такой тончайшей отделки, как камерное, там другие задачи. Кстати, свою лучшую оперную роль — Сестры Анжелики — Зара Александровна готовила тоже с моим участием.
Я была очень счастлива в течение четырнадцати с половиной лет нашей совместной деятельности, это, безусловно, лучшее время в жизни.
1. Яковенко С. Б. Волшебная Зара Долуханова: творческая биография, тайна интерпретации, вокальная школа, оценки современников / Сергей Яковенко. М.: Композитор, 1996. 331 с.
2. Там же. С. 232—239.
________________________________________________________________________________
