Короткие рассказы для детей от молдавского прозаика Михаила Поторака.
Главный секрет
Все люди когда-нибудь вырастают. Становятся здоровенными такими орясинами… Некоторые от этого ужасно глупеют. Да, именно так. К сожалению. Некоторые, но не все. Не глупеют те, которые знают секрет. Спя, едя, идя в школу, на работу или куда-нибудь в более приличное место, гуляя, сидя дома, лежа под кроватью, танцуя, чмыхая носом, бесстрашно батерфляя по морям и океанам, они всё время знают секрет. И это их спасает от глупой взрослости. То есть, от взрослой глупости. Не даёт им стать занудами. А секрет такой: что бы ни происходило с тобою, какие бы скучные, серьёзные вещи ни творились вокруг тебя, помни, что в этот самый момент… Да, в этот самый! Впрочем, как и в любой другой… Так вот, в этот самый момент где-то на белом свете хрюкопрыгает поросёнок! Где бы ты ни был, что бы ты ни делал, он где-нибудь — «ХРЮ!», он где-нибудь — «ПРЫГ!» Причем одновременно! Ух… Потрясающе! Ну вот как он это делает? Хрюкопрыгает, в смысле… Многие взрослые учёные пытались разобраться. Поймают какого-нибудь поросёнка и смотрят, смотрят ему в глаза, пытаясь разобраться, хрюкопрыгает ли он, и если да, то каким образом. Ничего у них не вышло. Хитрый поросёнок смотрел на них непонимающе. Моргает, подлец, светлыми ресницами с самым невинным видом. Дескать, о чём это вы, господа? Я тут вообще ни ухом, ни рылом. Врёт, негодяй! Врёт! Он тут и ухом, и рылом, и хрюком, и прыгом!
Лукас, сын Клауса
Лукас, сын Клауса и горной ведьмы, был страшен. Всё у него было страшное — и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Вот мы иногда говорим про кого-нибудь, что он, дескать, страшен аки смертный грех. Однако не всякий смертный грех дотягивал до Лукаса. Взять, скажем, чревоугодие — куда ему! Даже сравнивать неловко! Лукас был намного, намного страшней чревоугодия. Ну, и сволочью он был первостатейной. Ночами, мерзавец, выползал из подкроватной темноты, похищал маленьких детей и совал их в специальный издевательский мешок. Снаружи мешка было написано суровое слово «Милицая», а внутри, завывая, порхала моль. Маленькие дети в мешке рвались и плакали сначала, потом чуточку привыкали и начинали петь острожные песни. Песни Лукас любил. Иногда, бывало, заскучает, затоскует от пакостной жизни своей… Сидит такой хмурый весь. Комар пролетит, он его — хап, и съест, и муху поймает и съест, и бабочку-бражника. От бражника ему чуть полегчает, и запросит душа песни. Тогда Лукас возьмёт Милицую и встряхнёт её хорошенько. Несчастные детишки с перепугу в крик, а потом сообразят и принимаются петь: — Баба-айка! Все ночи полные огня-а-а-а… Бабайка! Зачем сгубила ты меня? Баба-а-а-айка!!! Я тво-ой навеки ареста-а-ант…. Ах, хороша была песня! Очень нравилась она Лукасу. Тем более, он понимал, что задержанные поют про него. Про кого же ещё? Одно только смущало — почему его называют бабайкой? — Тоже скажут, — негодовал Лукас, — бабайка! Бред какой. Бабайка, во-первых, девочка, а, во-вторых, — мифическое существо! А я пацан! Реальный, небритый и могучий! Бабайку придумали усталые родители, а меня — сама жизнь! Песня тем временем постепенно затихала, сходила на нет. Эхо последнего припева ещё тянулось недолго, утончаясь, словно хвост голодной мыши, а потом милиционировало, растворялось без следа во мрачных мешочных недрах. Незаметно подкрадывался рассвет. На рассвете Лукас возвращал детей по домам, находил тенёк погуще и с наслаждением развоплощался там до вечера. Никто так не умеет оценить прелесть дневного небытия, как ночные кошмары. Никто — даже ламии, химеры и румпельштильцы, хотя и любят высказаться в том смысле, что эко, мол, хорошо! Да что они понимают в хорошем? Доступно ли им это чувство прохладного блаженного покоя? Восхитительная горьковатая свежесть абсолютного одиночества? Нет, нет… Да ну, какой там! Нет, говорю я вам! А дети, пробудившись, безропотно съедали завтрак и надевали толстые штаны. И безропотно же шли в детский сад и ещё долго потом не капризничали — до самого обеда. А особо впечатлительные — так и до полдника иногда. Вот как оно всё бывало в то давнее счастливое время. А нынче что? Нынче повзрослел Лукас, влюбился в молодую шишигу — зелёненькую такую, и сам позеленел, как дурак. Милицая молча валяется в чулане, дети доводят родителей до истерик… Есть, правда, надежда, что всё ещё наладится. Шишига родила Лукасу сыночка, Клаусом назвали, в честь деда. Чудо, что за малыш! Посмотришь — и кровь стынет в жилах!
Продолжение следует...