«Здесь ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца?»
Высокое пророческое вдохновение открывает перед его очами другую Россию — прекрасную Россию будущего:
«…у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!»
Бескрайние просторы родной страны поэтически ассоциировались у него с образом могучего богатыря.
«Здесь ли не родиться богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?»
Кто явится тем богатырем? Кто скажет стране всемогущее слово «вперёд»? — Николай Гоголь, признаётся всеми, не даёт прямого ответа. Однако читателю, воспитанному на установках советского литературоведения, ясно, что не среди «мёртвых душ» помещиков и чиновников, которые только что прошли перед ним, следует искать этого богатыря. Конечно же, Русь видится автору в виде «бойкой необгонимой тройки».
Итак, о богатыре нет ответа. Но и направление стремительного полёта бойкой тройки остаётся неясным:
«Русь, куда ж несёшься ты?..»
Этот вопрос, сформулированный в поэме, на долгие десятилетия стал традиционным для нашей страны (наравне с другими вопросами, поставленными писателями, современниками Николая Гоголя — «что делать?» и «кто виноват?»). Он и сегодня звучит вполне актуально. Но ответа автора на него в тексте поэмы нет.
Как же «Мёртвые души» учат любить Россию, не давая ответа на основной вопрос?
Вспомним, с чего начинается поэма.
Два русских мужика, стоящие у дверей кабака против гостиницы, наблюдают, как в ворота этой самой гостиницы въезжает довольно красивая небольшая рессорная бричка с неким господином. То ли вышли проветриться, и, значит, привычной нормы своей ещё не выбрали, то ли уже приняли на грудь всё в таком случае положенное и теперь глубоко, по-философски глядят на мир.
«”Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?” — “Доедет”, — отвечал другой. “А в Казань-то, я думаю, не доедет?” — “В Казань не доедет”, — отвечал другой. Этим разговор и кончился».
Наконец, во дворе гостиницы к бричке проворно выбежал, «с салфеткой в руке, весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке трактирный слуга, живой и вертлявый до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо».
В бричке сидел господин, с известной со школьных лет, наверное, всем без исключения россиянам, портретной характеристикой, «не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». Первым его «чин, имя и фамилию для сообщения куда следует, в полицию» узнáет трактирный слуга, прочитав по складам на лоскутке бумажки собственноручно господином написанное:
«Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик».
Тот самый Чичиков, с которым мы на протяжении всей поэмы будем сначала раскатывать по дорогам, проложенным к сёлам помещиков, получивших стараниями Николая Гоголя известность далеко за пределами губернского города NN, а потом наносить деловые визиты нужным для оформления сделки людям.
Но ни два пьяненьких мужика, ни местный пижон в белых панталонах и картузе, ни вертлявый трактирный слуга в поэме Николая Гоголя более не появятся. А ведь все четверо — самые что ни на есть люди из народа.
Правда, интересуют они писателя ничуть не больше, чем в одной из лавочек сбитенщик «с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с чёрною как смоль бородою».
И даже не больше, чем гостиница, с какой нас знакомит в самом начале поэмы иронизирующий Николай Гоголь.
«Именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устраивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего.»
С той же тщательностью, с какой писатель только что живописал внешний вид молодого человека в панталонах, он предлагает читателю описание внешнего вида гостиницы:
«Наружный фасад гостиницы отвечал её внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был выщекатурен и оставался в тёмно-красных кирпичиках, ещё более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною жёлтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, верёвками и баранками».
А следом с такой же обстоятельностью из-под пера Николая Гоголя неторопливо выйдет степенное, но с присущей манере писателя язвительностью, описание принесённых Чичикову блюд на обед, подаваемых и разогретыми, и просто холодными:
«…щи с слоёным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец солёный и вечный слоёный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам».