Один приятель раздавал свои книги. Мне досталось собрание сочинений Аркадия Гайдара. «Зачем они мне?» - подумала я и поставила книжки на полку. А потом стала просматривать. В последнем томе оказались письма писателя и его дневники.
Чтение дневников и писем затянуло незаметно, хотя записывал Гайдар сухо и очень мало. И все же… Оказывается, свою «Военную тайну», в том числе сказку про Мальчиша-Кибальчиша он написал в Хабаровской больнице в 1932 году.
Итак, целый год Гайдар жил на Дальнем Востоке, много путешествовал по его территориям, был в тайге, на озере Ханка и во Владивостоке. Лежал в психбольнице Хабаровска, о которой, если не считать удовлетворенности написанными строками о Мальчише, у него остались дурные воспоминания.
«Иногда подойдет какой-нибудь идиот – хуже всего, если из здоровых, - фельдшер или фельдшерица…
- Пишите? – Пишу. – Поди, стишки сочиняете? – Нет, не стишки. <…>
Очень хочется часто крикнуть: «Идите к чертовой матери!» Но сдержишься. А то и переведут еще вниз в третье отделение, а там много не напишешь. Там у меня за одну ночь украли папиросы и разорвали на раскрутку спрятанную под матрац тетрадку. Хорошо еще, что тетрадка была чистая».
О своей болезни Гайдар не рассказывал. Стало интересно, что же с ним случилось. Из современной хабаровской прессы узнала,что лежал он в психиатрической клинике на ул. Серышева. Сюда писателя привезли в начале августа якобы всего изрезанного бритвой. В "Тихоокеанской звезде" не так давно тоже вспоминали своего коллегу Гайдара и , между прочим, упомянули, что был скандал с битьем фарфоровой коллекции интеллигентного соседа... Ясно одно - у писателя случился серьезный нервный срыв. О причине напишу ниже (догадалась, когда стала читать дневники дальше).
И вот в этой «сквернейшей из больниц», «всей этой бандой паразитов» – главврачом и завхозом - Гайдар неожиданно для себя сделал набросок повести о «Мальчише-Кибальчише».
Правда, и сам Хабаровск ему не понравился:
«… какой-то перевалочный пункт. Все люди – приезжие и отъезжие». К тому же, его удивляла «бешеная, совершенно невиданная дороговизна».
Килограмм картофеля – два рубля.
В Хабаровске, в газете «Тихоокеанская звезда», Гайдар трудился разъездным корреспондентом. Писал о разведении кроликов («Мало голосовать за кролика! Кролика надо разводить!»), репортажи из зала суда («Их дела ждут суровой кары»). В очерке «За высокой стеной» разоблачил беспорядки в психбольнице, все-таки намяв бока этой «банде паразитов».
Даже на какой-то завод успел устроиться, где и нашли потерявшие своего сотрудника коллеги-журналисты.
Комнату в общежитии, где с товарищами жил Гайдар, маляр выкрасил в «дикий цвет». Писателю это настолько не понравилось, что вместе с коллегами он сочинил заявление редактору. Ссылаясь на закон Вебера-Фехнера о том, что цветовое впечатление пропорционально логарифму раздражения, Гайдар доказывал непригодность оранжево-зеленой комнаты для житья и работы. Редактор прочел заявление. Хмыкнул и приказал перекрасить. А на самом деле, закон Вебера-Фехнера писатель выдумал… Вечером всей комнатой хохотали.
Он скучал по сыну:
«Милый мой славный маленький командир».
Часто упоминал его в дневниках, а в одном письме сестрам просил:
«Напишите мне, пожалуйста, о Тимуре. <…> Пожалуйста, скажите ему, что я его очень люблю, а также расскажи ему, Талик, что-нибудь про японских буржуищинов, про их хитринства и гадостинства».
Но о Тимуре ему не рассказывали. «Странно это – пятый месяц о Тимуре ни слова». Лия Соломянская, с которой у них был общий сын Тимур, год назад ушла к другому – журналисту Разину…
Письма для Тимура передавали сестры Гайдара.
«Твое письмо к Тимуру прочла Лия, и когда она читала его, из глаз ее катились почему-то слезы. Очень странно», - писали сестры брату.
Но для Аркадия ничего странного в этом не было:
«Жили все-таки долго и есть о чем вспомнить. А в общем, дело прошлое».
Вряд ли Гайдару хотелось об этом думать и потому он изматывал себя работой. Дошло до психоза. Оттого и попал в больницу.
Потом, уехав с Дальнего Востока навсегда, он конечно, жалел, что не написал подробно о своем путешествии на Дальний Восток, на Сахалин, о переходе через Сихотэ-Алинь, о том, как заблудился в тайге. Но у Гайдара было серьезное оправдание: он много работал, иногда в день успевал написать до 12 страниц текста. Не перечитывал подолгу, а все писал и писал дальше. А потом возвращался, скрепя сердце, перечеркивал страниц по девять и снова – вперед. И тогда становилось гораздо лучше.
«Но никто не знает, как мне жаль Альку. Как мне до боли жаль, что он в конце книги погибнет. И я ничего не могу изменить…».
Гайдар был чувствителен, но не любил, когда это становилось заметно.
Для него 1932 год был тяжелым и странным.
«Но, в общем, ничего особенного не случилось, жизнь идет своим чередом, и, в конце концов, теперь видно, что не такое уж непоправимое было у меня горе. Москвы я больше не боюсь».
С Тимуром он увидится только в 1934 году.