Какое-то время назад я задумал цикл из трех документальных повестей о людях, живущих счастливую жизнь сквозь трагедии 20 и 21 веков. Так, чтобы все они были связаны с Россией, но ей не принадлежали. И были интеллектуалами — с авантюрной судьбой. Все книжки — от первого лица, то есть от лица героя.
Начал я книгой о социологе, крестьяноведе Теодоре Шанине (смена гражданств, войны, бегства через границы, создание университета…), продолжил о Жорже Нива (в юности дружба с Пастернаком, высылка из СССР накануне свадьбы, война в Алжире…). И вот только что закончил третью, финальную — «Русский иероглиф. Жизнь Инны Ли, рассказанная ею самой».
Героиня — русская китаянка, дочь сооснователя китайской компартии и дворянки из рода Кишкиных. Все как положено, золотая китайская молодежь в маоистском Пекине, русские хунвейбинки, верящие в левую идею, смерть отца… И дальше — по полной программе. Полностью текст печатается в «Редакции Елены Шубиной» (АСТ).
Отрывков будет несколько, не подряд: подаем лакомые кусочки вразброс.
Итак — Инна Ли после окончания 10 класса советской школы возвращается в Пекин. И не узнает его.
«Раньше в китайской столице были целые гостиничные городки, населенные советскими людьми, со своими клубами, кинопоказами. Маленький советский мир, частью которого я тоже себя ощущала. А тут я выхожу на улицу — вообще никаких советских лиц. Пустые гостиницы, пустые клубы. Большая торговая улица — вообще без покупателей, многие магазины, швейные салоны, парикмахерские ориентировались на русских, на советских, потому что у них были деньги, чего о нищем местном населении не скажешь.
Всюду осиротелость.
И у нас дома тоже как будто воздух выкачали. Дом наш всегда был гостеприимным, открытым, многолюдным, особенно по воскресеньям. Все время кто-то приходил, и к отцу по делам, и по-дружески. Вдруг стало как-то очень тихо: как я позже поняла, тучи уже сгустились. Пошли шепотки: с этими лучше не общаться, к ним лучше не ходить. Дом стал, как сейчас говорят, токсичный.
Родители не говорили со мной об этом, но я замечала, что оба какие-то напряженные, запираются в спальне, ведут там долгие беседы, мама иной раз выходит заплаканная, хотя она никогда не была слезливой.
Нет, не об этом я мечтала, уезжая из Москвы. Я мечтала, что опять попаду в прекрасную атмосферу своего детства, которую не могло разрушить ничто — даже некоторые странности окружающей жизни, вроде «большого скачка». Я эти странности старалась не оценивать, на них не зацикливаться, хотя маоцзэдуновский Китай жил от кампании к кампании. Все вдруг подхватывались и включались в «общее дело».
Особенно когда началась корейская война и считалось, что американцы используют бактериологическое оружие. В ответ была запущена патриотическая санитарная кампания. Все стали разгребать мусорные свалки, чистить общественные туалеты. А в 1958-м прошла кампания за уничтожение «четырех зол». Крысы, мухи, комары и воробьи. За мухами гонялись с мухобойками, собирали в коробочки и сдавали по счету. И награды получали. С тех пор в Китае паническое отношение к мухам. А несчастные воробьи были обвинены в том, что уничтожают зерно, которого не хватает людям. И чтобы китайцам было чего есть, надо уничтожить воробьев.
Конечно, наша советская школа не участвовала в этом. Но я помню, как всё началось. Весь город с утра поднялся и вышел на улицы, в составе организованных отрядов, избивать воробьев. Кто-то их шугал снизу: палками, огромными шестами сгоняли с деревьев и крыш: Пекин был, в основном, одноэтажный. Воробьи мельтешили в воздухе, а как только пытались присесть, все начинали стучать в вёдра, кастрюли, сковородки, вращали трещотками. В конце концов воробьи падали обессиленными и умирали. Садистская идея. Потом воробьев реабилитировали, но было поздно.
Кстати, в нынешнем Пекине практически нет ни мух, ни комаров».
В своем блоге я стараюсь рассказывать о жизни обычных людей через реалии их времени, а также о насущных проблемах и вопросах — если Вам интересно, подписывайтесь.