Как и во всякой другой деревне, в Донных тоже молодёжи не стало вовсе: одни бабки с дедками, а то и без них. Но под закат Союза, особливо после него, городские вдруг вспомнили, нет, не о стариках-родителях, а об хозяйствах, которые те в меру своих сил поддерживали в продуктивном состоянии.
Сначала вернулась молодёжь к Нюрке Кочетовой: старшая Люська с детишками мал-мала меньше, да с мужем басурманином. К этому времени хозяин, Сан Саныч, царствие ему небесное, давно уже Богу душу отдал. Работящий, рукастый был мужик: он и плотник-баклушечник, и слесарь, и сварщик. Только уж пил больно. В рабочие дни - ни-ни, как пятница, так натяпаются с бабой своей, Нюркой значит, боже упаси! Все выходные пьют! Кабы она путная была, может, жил бы ещё.
Басурманин Люськин, справный тоже мужик, когда только женился, хотел остаться в деревне. А чо не остаться-то? Дом еще крепкий, самый видный в деревне: низ каменный - никаким ломом не возьмёшь, верх - бревенчатый. Под крышей просторной ограды - хлев, баня, колодец, сеновал, дровяник. Земля к тому же. Нюрка, тёща то есть, сама отворотила своим поведением.
Как-то Вовка (с легкой руки Нинки Петькиной жениха Люськинова стали так звать – кто выговорит и запомнит их басурманские имена?) приготовил знатное угощение, накрыл на стол и пригласил в гости тётку Зою - это со стороны покойного Сан Саныча. Так Нюрка успела ещё до застолья нахрюкаться и мало что упала мордой в тарелку, дак ещё при таком портрете начала рассуждать всяко.
Зять недолго думал: забрал молодую жену и айда к себе в юрт. Такого позора не вынесла горная душа.
Союз еще был в силе, молодым хорошо жилось. Детишек успели настругать. Но молодка, то есть Люська, затосковала по родному дому. Вовка - мужик понимающий, собрал семейство с манатками и айда обратно в деревню: и здесь, мол, жить можно. К тому же тёща бросила пить, и тоже в одиночестве тоскует.
Басурманин этот в первое же лето баньку обновил, скотинку кой-какую завёл. И землицу под огородец удвоил, избу замыслил поставить новую. Под будущее хозяйство колодец глубокий поставил с насосом: тюкнешь пальцем на пипочку, дак вода фонтаном бежит, на два огорода с баней хватает. Сруб старого колодца, который ещё дед Архипыч в ограде поставил, рассыпался весь. Да ещё как потайка или дождь какой, верховой водой заливает: как пить-то такую?
Братовья Люськины, городские давно уже, не без помощи тёщь и жёнушек начали прозревать: так басурманин всё под себя подгребёт! Серафимовна, тёща Федькина, женщина грамотная, сорок лет в школе проработала, говорит:
- Федь, не будь тряпкой: на отцовской земле посади хоть бы картошку. Земля уже отошла от зимы. Позови сватью к нам в гости и сестру с семьей - всё обговорим за столом.
Так и сделали: как гости чуток разомлели от обильного стола с бутылками, Серафимовна начала издалека:
- Сватья, сама видишь: страна развалилась, стабильности не стало. В магазинах шаром покати! И зарплату на заводе через раз дают. Как в таких условиях детишек прокормить? Выдели Федьке дёру побольше, хоть картошку посадит: какая-никакая поддержка семье будет. Может, внучёчки твои ещё крыжовничком да малинкой побалуются с огорода. Ты только побольше дёру выдели!
Сватья, которая внучёчков не всех по именам-то знала, тем не менее, дожёвывая резиновую говядинку, утвердительно кивнула. Люська с мужем, понятное дело, ничего на это не сказали. Вовка, когда шурин явился в деревню всем семейством, своей лопатой и семенной картошкой, просто указал где копать.
Федька не стал распахивать вручную окаменевший дёрн: квадратно-гнездовым методом копнул ямку - воткнул проросшее дряблое семя, копнул другой раз - опять бросил семя. И так всю выделенную полосу осеменил. Не стал даже удалять заросли хрена, который прижился еще с отцовых времен, мол, тоже пригодится в хозяйстве. И пригодилось. Когда в августе приехал выкапывать картошку, собрал её меньше, чем в землю положил - одни горошины. А вот остатки хрена разгулялись в разбуженной почве на весь выделенный "дёр": выкапывать "устанет рука"! И родилась басурманская шутка свежая:
- Хрену - до хрена, картохи - ни хрена!