Письмо Пушкина к жене от 30 октября 1833 года и следующее, от 6 ноября, всегда охотно цитируется теми, кто упрекает Наталью Николаевну. Ещё бы! «Ты, кажется, не путём искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона». Это в первом письме. Во втором – «Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности etc. etc.» Всё так. Но, как я уже не раз писала, нельзя делать какие-либо выводы, опираясь на вырванные из контекста фразы.
Упрёк из первого письма соседствует с грубоватыми фразами, за которые в следующем письме поэт даже извиняться станет: «Помнится, я был немножко сердит — и, кажется, письмо немного жёстко». Не приводя их, процитирую второе письмо: «Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведёт; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения». А весь сам чуть раньше писал ей: «Радуюсь, что ты не брюхата и что ничто не помешает тебе отличаться на нынешних балах»… Сейчас выговорил всё, чем недоволен. А что дальше? «Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чём не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, жёнка; только не загуливайся и меня не забывай». Вероятно, поэт решил просто «подстраховаться».
Для меня очень интересно продолжение письма: «Мочи нет, хочется мне увидать тебя причёсанную à la Ninon; ты должна быть чудо как мила. Как ты прежде… не переняла у ней её причёску? Опиши мне своё появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно, уже открылись».
Что эта за причёска, о которой и в следующем письме упомянет («ты очень должна быть хороша в этой причёске; я об этом думал сегодня ночью»)? Читаем пояснение: «В стиле Нинон. Женская причёска первой четверти XIXв. Состоит из завитой на лбу мелкой чёлки, чёткого горизонтального пробора, на висках круглые локоны до плеч, на затылке тугой плоский шиньон, украшенный страусовым пером. Скопировано с портрета Нинон де Ланкло». Видимо, вот это тот самый портрет:
Теперь посмотрим на портреты Натали, написанные, правда, уже после смерти Пушкина: видимо, свой прекрасный лоб закрывать кудряшками красавица не стала, в остальном описание совпадает полностью (пера, правда, не вижу ни у Нинон, ни у Натали).
Но меня не покидает одна мысль: может быть, заинтересовавшая поэта причёска – это ещё и своего рода деликатность его супруги? Ведь уложенные в пышный шиньон на макушке волосы (вспомним знаменитую акварель Брюллова), несомненно, ещё более увеличивали разницу в росте супругов Пушкиных, о которой писали многие…
И такое замечание: если Пушкин действительно возмущён кокетством супруги, стал ли бы он так подробно обсуждать с ней причёску сразу же после упрёков? Очень сомневаюсь.
А дальше в письме – совсем великолепная угроза уйти «в солдаты с горя» (я полностью приводила её здесь) и потрясающее описание своей жизни: «Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду: ус да борода — молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. 2) Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трёх часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти часов — читаю. Вот тебе мой день, и всё на одно лицо».
Что же касается просьбы «Побереги же и ты меня», то ей предшествует вот такое обещание: «Я скоро выезжаю, но несколько времени останусь в Москве, по делам». И дальше: «Жёнка, жёнка! я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, — для чего? — Для тебя, жёнка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою». Чуть раньше было – «Подумай об этом хорошенько и не беспокой меня напрасно». Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что это ответ на просьбы Натали вернуться поскорее – вспомним и письмо её матушки (см. предыдущую статью). Для Пушкина же это «хлопоты, неразлучные с жизнию мужчины», отсюда и его реакция.
А об отношении к Натали ясно говорят обращения в письмах – «мой друг», «друг мой жёнка» и очень нежные завершения писем, с обращением к ней и к детям. Они примерно одинаковы. Мне больше всего нравится вот это: «Целую Машку, Сашку и тебя; благословляю тебя, Сашку и Машку; целую Машку и так далее, до семи раз».
Меня ещё привлекла фраза в одном из предшествующих писем. Перебирая сообщённые женой столичные новости, он спросит: «Что Жуковский? [Василий Андреевич только что вернулся из-за границы] мне пишут, что он поздоровел и помолодел. Правда ли? Что ж ты хотела женить его на Катерине Николаевне? и что Катерина Николаевна, будет к нам или нет?» Катерина Николаевна – сестра Натали, будущая мадам Дантес. Я писала о ней и, конечно, к приезду сестёр Гончаровых в дом Пушкиных ещё вернусь, но вот о матримониальных планах, связанных с Жуковским, по-моему, сказано только здесь. И о приезде хотя бы одной сестры явно речь шла раньше…
Есть в письмах и ещё комические строчки: «Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: Как Пушкин стихи пишет — перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий — и уж начнёт писать! — Это слава. Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, да и фигурой. Чего тебе больше».
Пушкин выедет из Болдина 9 ноября. Снова донесение – на сей раз сергачского земского исправника С.П. Званцова: «Означенный г. Пушкин пребывание имел Лукояновского уезда в селе Болдине, имеющем расстояние от вверенного мне уезда не более трёх вёрст, во всё время проживания его, как известно мне, занимался единственно только одним сочинением, ни к кому к соседям не ездил и к себе никого не принимал; в образе жизни его предосудительного ничего не замечено: а сего 9-го числа он, Пушкин, отправился чрез столичный г. Москву в Санкт-Петербург».
В Москве Пушкин пробыл с 13 до 17 ноября. Он остановился на квартире у П.В.Нащокина, и, как писал один из знакомых, «Нащокин был его монополистом; ибо никто из пишущей братии не поживился им и его уральским златом». Известно, что он читал другу «Пиковую даму» и рассказывал об истории её создания. Едва ли не единственный «выход в свет» - Нащокин привёз поэта в дом к своей будущей жене, а перед уходом спросил:
«– Ну что, позволяешь на ней жениться?
– Не позволяю, а приказываю, – ответил Пушкин» (из воспоминаний В.А.Нащокиной).
Впрочем, затворничество Пушкина объясняется легко. П.В.Киреевский написал Н.М.Языкову: «Когда Пушкин проезжал через Москву, его никто почти не видал. Он никуда не показывался, потому что ехал с бородой, в которой ему хотелось показаться жене».
20 ноября Пушкин приезжает в Петербург. О встрече с женой он расскажет сам в письме Нащокину: «Дома нашёл я всё в порядке. Жена была на бале, я за нею поехал — и увез к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи».
В.А.Нащокина потом, со слов мужа, расскажет подробнее: «Возвратившись… из Москвы в Петербург, Пушкин не застал жену дома. Она была на балу у Карамзиных. Ему хотелось видеть её возможно скорее и своим неожиданным появлением сделать ей сюрприз. Он едет к квартире Карамзиных, отыскивает карету Наталии Николаевны, садится в неё и посылает лакея сказать жене, чтобы она ехала домой по очень важному делу, но наказал отнюдь не сообщать ей, что он в карете. Посланный возвратился и доложил, что Наталья Николаевна приказала сказать, что она танцует мазурку с кн. Вяземским. Пушкин посылает лакея во второй раз сказать, чтобы она ехала домой безотлагательно. Наталия Николаевна вошла в карету и прямо попала в объятия мужа. Поэт об этом факте писал нам и, помню, с восторгом упоминал, как жена его была авантажна в этот вечер в своем роскошном розовом платье» (честно сказать, такой встрече можно только позавидовать!)
*************
А донесение исправника не случайно: «отеческий надзор» за поэтом не прекращался. 9 ноября нижегородский губернатор Бутурлин шлёт в Казань и в Оренбург секретные отношения об учреждении полицейского надзора за поведением известного поэта Пушкина. О реакции В.А.Перовского в Оренбурге я уже писала. Казанский же губернатор получив приказ, посылает предписание тому самому Званцову предписание: «Во время нахождения титулярного советника Пушкина в имении его, состоящем Серьгачского уезда в селе Кистеневе, Тимашево тож, иметь секретный полицейский надзор за образом жизни и поведением его, донося мне тотчас, есть ли что-либо будет вами замечено противное, равно и о выезде его и куда, также мне донести». А в Казани заводится дело № 142 «Об учреждении надзора за поведением известного поэта, титулярного советника Пушкина».
30 октября нижегородскому губернатору было отвечено, что «известный поэт, Титулярный Советник Пушкин, за поведением коего следовало учредить Полицейский надзор, прибыл в Казань 6 сентября и выехал из оной в Оренбург 8-го числа того же месяца». В тот же день в предписании казанскому полицеймейстеру губернатор указал: «Зная, что г. Пушкин недавно был в Казани и 8-го минувшего сентября выехал из оной в Оренбург, я рекомендую Вашему Благородию, в случае прибытия Пушкина в Казань, иметь за поведением его строгое наблюдение».
Меня во всех этих отношениях и предписаниях всегда поражает то, что ведутся дела уже после отъезда поэта: три недели прошло, а всё рапортуют о его поведении и готовятся к новому надзору…
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь