13.
Внизу послышались голоса. Через несколько минут перед генералом предстал запыхавшийся Капитон Капитонович Рязанцев.
— Сбежал! Сбежал из самой надёжной камеры! От тюремщиков ничего не добиться, они невменяемы! Двери открыты... Ваша дочь в опасности! — начал он, но увидев ружьё на столе и растрёпанный вид хозяина, опустился на стул: — я опоздал?
— Он был здесь, но ему удалось бежать. Я попал в него! — сказал Пётр Акимович.
— Тогда у нас мало времени! Подранка надо брать по следу! Я оставлю у вас людей на случай, если Шварц вернётся! - Рязанцев резко вскочил и вышел, давая на ходу распоряжения.
Генерал пошёл к дочери. Леночка сидела, обхватив колени, и смотрела в одну точку.
— Однажды, вскоре после свадьбы, я услышал приглушённый разговор в спальне жены, — начал Красавин свой рассказ. — Там был мужчина! Я мог бы убить его ещё тогда, но… я слышал разговор, и мне показалось, что Ника справилась сама: её воздыхатель больше никогда не появлялся.
Всю жизнь я знал, что она ни на минуту не забывала его. В своей шкатулке она хранила прядь его волос и письмо, которое впоследствии сожгла, справедливо полагая, что кто-либо может прочесть. Но было поздно — я всё прочёл!
В письме он объяснял, почему не может венчаться с ней и за что его отлучили от церкви… Я не придал тогда этому письму значения — оно напоминало один из романов мисс Остин, которыми зачитывалась ваша матушка! Тон письма показался мне слишком приторным, а автор ... душевнобольным.
Пётр Акимович достал из кармана и открыл медальон, внутри которого был изображён Шварц.
— Да, твоя мать не любила меня, но прожитые совместно годы сблизили нас. Волнуясь за твою судьбу, она сама отдала мне этот портрет незадолго до своей кончины. И я вспомнил это лицо — я видел его. Тогда, на балу, рядом с тобой!
С того времени, когда я слышал его голос в спальне вашей матушки прошло двадцать лет, а он не состарился! И тогда я понял, что всё, что прочёл в письме, правда, и твой избранник — не человек. Я убеждён, что если бы он не возник на нашем пути снова, матушка была бы сейчас жива!
Пётр Акимович отвернулся и голос его задрожал. Наконец, справившись с собой, он продолжал:
— После смерти Ники Рязанцев отдал мне вот это досье.
Генерал бросил на стол бумажную папку, перехваченную тесьмой.
— Прошу вас, папенька, не надо! Я не желаю ничего знать! — крикнула Елена.
— Ваша матушка попросила Рязанцева собрать сведения о предмете вашей привязанности. Полюбопытствуйте, может, это вас отрезвит!
— Ах, оставьте меня. Не хочу, не хочу! — бормотала девушка.
Отцу ничего не оставалось, как подчиниться. Он вышел из комнаты дочери, оставив папку на туалетном столике.
Елена через несколько часов решилась её открыть. Папка содержала краткие сведения, несколько писем, и ответ на полицейский запросы.
В сведениях на немецком сообщалась легенда. Некий Влад Шварц родился он в семье королевского ювелира и румынской красавицы при прусском дворе, почти триста лет тому назад. Он, во что бы то ни стало, решил мастерством превзойти своего отца. Он сделал колье для королевы и той оно так понравилось, что она пожаловала юноше титул, деньги и замок. В придачу она женила его на одной из своих фрейлин — красавице Фиби.
Через некоторое время, отец юноши был обнаружен мёртвым. По одним данным он случайно отравился парами олова, но по другим намеренно свёл счеты с жизнью, не перенеся позора: ведь сын превзошёл его в искусстве. Мать-румынка прокляла сына: отныне всё, что он сделает, будет приносить людям несчастье. Королева благоволившая Шварцу младшему, неожиданно умерла. Несчастья стали преследовать тех, кто носил украшения, сделанные молодым ювелиром. Тогда он решил, по примеру отца, отравиться.
Но жена спасла его. По слухам, Фиби давно заигрывала с нечистой силой. Она дала себя убить с тем, чтобы воскреснуть и оживить своего мужа. Так или нет, но молодой Шварц, которого все считали мёртвым, ожил.
Как человек, пытавшийся совершить тяжкий грех самоубийства, он был отлучен от церкви. Фиби ещё раньше перестала бывать там, и поговаривали, что она, чтобы усилить свою красоту, пьет кровь некрещёных детей. Возможно, это был наговор, но так или иначе, после того, как пропал очередной ребёнок, Фиби предъявили обвинение в колдовстве.
Связи при дворе не помогли ей избежать справедливого наказания, и вскоре после предъявления обвинений её сожгли на костре. Шварц был в отъезде и не успел спасти жену. На пепелище он поклялся отомстить. Вскоре череда страшных смертей всколыхнула Пруссию. Один за одним были убиты все, кто имел хоть какое-то касательство к смерти опальной фрейлины.
Кто-то убил священника, который последним исповедовал Фиби, потом смерть настигла всех и тех, кто выносил приговор, и тех, кто поджигал сухостой.
Шварц превратился в подозреваемого и был вынужден покинуть Пруссию.
Далее шла приписка на русском, размашистым почерком Рязанцева:
«Владимир Чернов приехал в Петербург спустя двести восемьдесят лет после описываемых событий. Жил скромно, деньгами не сорил, в поле зрения полиции не попадал. Год назад дом, где он жил, сгорел. О Чернове ничего не известно.»
Леночка закрыла папку и решила не читать дальше. Ей было так жаль несчастного юношу, проклятого своей матерью, который потерял к тому же и любимую жену, что она вообразила себя единственным спасением для его заблудшей души.
Вечером опять зашёл генерал. Он проверил решётки на окнах, и подошёл к дочери.
— Ну? Поняла теперь, с кем ты хотела бежать? — он старался говорить как можно мягче.
— Я дала согласие стать его женой… Я люблю его, папенька, — тихо сказала девушка.
— Ты знаешь, что это означает? — крикнул Красавин в отчаянии. — Я не мастер говорить красивые слова. Но он погубит тебя. И в этой жизни и в вечной!
Петр Акимович подошёл и обнял дочь.
— Доченька… Пожалей отца, ради памяти покойной Вероники Платоновны! — сказал он, прижимая её к себе.
— Полно, папенька, не надо… Я никогда больше не причиню вам беспокойства! — она уткнулась ему в плечо.
Они сидели, обнявшись. Пламя свечи отбрасывало на стены их совместную тень. Котёнок вылизывал лапу.
14.
Тем же вечером, но несколько раньше, граф Петросов вернувшись от Красавиных, был не в духе. Ему надоели Леночкины выходки — её бесконечные приступы мигрени и прочие отговорки, из-за которых он снова не увидел её.
У него был свой способ "объездки норовистых кобылок", как он называл непокорных женщин. Он уже испытал его ранее и весьма успешно на своей первой жене.
Петросов переоделся в бархатный халат и крикнул слуге, чтобы принес хереса.
Он достал из ящика альбом с фривольными гравюрами, на которых узкоглазые наложницы разными способами ублажали своего императора и разглядывая их, думал о том, как сладка будет месть строптивой "кобылке", которая теперь никуда от него не денется.
По большому счёту, Петросова интересовала даже не столько сама Леночка, сколько связи её отца в военных кругах. Петросов хотел не просто денег, а очень больших денег и для осуществления его прожекта, связи эти были бы ему куда как кстати.
— Филимон! Уснул, что ли? Где херес, шельма?
Вместо шаркающих шагов слуги он услышал мягкую, еле слышную поступь, и краем глаза увидел, как на столике появился поднос с бутылкой и парой бокалов.
— Прошу меня простить, это я отпустила Филимона, граф. — услышал он бархатный голос, и одновременно почувствовал мягкое прикосновение к своим волосам.
Он поднял голову и увидел прекрасные зелёные глаза и обворожительную улыбку княгини Вельяминовой. Мысли спутались у него в голове. Изумление, восторг и страх одновременно завладели им.
— Чем обязан? — выдавил он, наблюдая, как она усаживается в кресло напротив.
— Нальёте даме вина? — улыбнулась княгиня. Она была в ярко алом бархатном платье с очень откровенным декольте, от которого трудно было оторвать взгляд. Волосы были уложены в хитрую причёску, с вплетенным в них поперечным месяцем, рога которого выглядели, словно принадлежавшие княгине.
— А... д-да. Конечно. Такая честь! — он разлил вино по бокалам и протянул один гостье, взяв другой себе.
Княгиня усмехнулась, увидев на его коленях фривольные гравюры.
— Да вы, граф, как я погляжу, искушены в амурных делах!
Покраснев, Петросов спрятал картинки обратно в ящик. И сбивчиво пробормотал:
— Интересуемся... всем понемногу. Эти картинки для меня имеют исключительно художественную ценность!
— Конечно, конечно! — усмехнулась княгиня.— Жаль, а то я бы могла вас кое-чему научить!
В горле у Петросова пересохло. Кровь застучала в висках от картин, одна смелее другой, то и дело вспыхивающих в его воображении.
— Я никогда не прочь... дорогая княгиня! Буду благодарен за любую науку!
—Ну что же... — она облизала красные губы.— Поглядим, какой вы ученик!
Громкий вопль всполошил ночевавших на чердаке дома Петросова голубей, потом всё стихло.
15.
Утром Петросов должен был явиться к Красавиным и обсудить кое-какие вопросы. Но он не пришёл и не прислал никаких объяснений. Это было странно.
Днём Пётр Акимович поднялся к дочери. Лена лежала на боку лицом к стене и водила пальцем по узору итальянских обоев. Пётр Акимович нагнулся и поцеловал её в висок.
Дочь вздрогнула всем телом и повернувшись к отцу, слабо улыбнулась:
— Со мной всё в порядке, папенька. Не беспокойтесь.
Но бледность её напугала отца.
— Леночка. Мне необходимо быть на службе сегодня в полдень, — извиняясь, сказал он. — Впрочем, я никуда не поеду. Лучше останусь с тобой.
— Нет, папенька, Вы уж поезжайте. Я отлежусь немного и встану. Мне уже совсем хорошо, — и она села в кровати.
С тяжёлым сердцем отец поцеловал её ещё раз и, наказав Наташе глаз с неё не спускать, поехал в ведомство.
Глуповатая Наташа тотчас после папенькиного отъезда была отправлена в кондитерскую лавку, где она часами могла разглядывать бисквитные дворцы и бонбоньерки с цветным монпансье. Лена дала ей денег и отправила за шоколадом, до которого та была большая охотница. Добрая девушка ничего не заподозрила. Едва за ней закрылась дверь, Лена надела тёмное платье, шляпку с вуалью и была такова.
Она крикнула извозчика и села в коляску, попросив отвезти её за площадь, там вторая улица, и остановить у дома с атлантами.
— Чаво? — не понял извозчик. — До площади отвезу, а там, не взыщи. Не знаю я никаких атланов!
Как могла, Лена объяснила, что это большие полуобнажённые статуи, там рядом ещё лавка есть, мясная. Она вспомнила, что в прошлый раз её замутило от духа крови, идущего от лавки мясника.
— А! Ну так бы и сказали, про каменных мужиков, барышня. А то атланы какие-то! — крутанул башкой в промасленной шапке извозчик и щёлкнул кнутом.
Он высадил её у лавки. Здесь стоял всё тот же запах, теперь не вызывающий у Елены отвращения. Она нырнула в сырую подворотню и оказалась в том самом дворе, что так не понравился ей в первый раз. Стукнув в нужную дверь медной колотушкой трижды, она долго ждала, но никто так и не открыл.
Тогда она толкнула дверь — та оказалась не заперта. Девушка оказалась в тёмном холле и остановилась в раздумье. Справа была галерея с унылыми пейзажами, преимущественно ночными. Всё это она уже видела. Елена решительно направилась к лестнице и, поднявшись на второй этаж, увидела несколько дверей. Прямо, несомненно, гостиная. Или спальня? Она распахнула двери и оказалась в небольшой комнате, убранной по-восточному. Половину комнаты занимало возвышение с наваленными на него подушками разных цветов и размеров. На низком столике стоял поднос с прибором для курения и маленькая жаровня с песком для приготовления кофе. На одной из стен разместилась коллекция холодного оружия: кривые сабли и ятаганы. Лена повернулась и вышла, аккуратно прикрыв за собой сдвоенные двери.
Её буквально тянуло к одной из дверей… Что, если он там?! Девушка осторожно постучала и, не получив ответа, вошла. Это, несомненно, была его комната, одновременно и спальня и кабинет. Окна закрывали плотные занавески, создавая прохладный полумрак.
Слева от окна был устроен неширокий альков. И там, в углублении, обрамлённый оплывшими свечами, виднелся потрет дамы в старинном платье. Леночка подошла, чтобы рассмотреть портрет поближе, и оторопела: на неё с полуулыбкой смотрела ослепительной красоты женщина.
— Это Фиби, — послышался за спиной хорошо поставленный женский голос. – Да, да. Ваш Владимир разве не говорил вам, что уже женат?
Лена вздрогнула, обернулась и увидела красивую темноволосую женщину в красном платье, которая словно сошла с портрета. По описанию она походила на княгиню. Леночка наводила справки о ней.
— Вы… княгиня Вельяминова? — пробормотала Елена.
— Можешь называть меня и так! Фиби меня называли при дворе, там всем фрейлинам давали клички, точно болонкам! — улыбнулась красавица. — Моё имя Мари Анна. Марианна!
Она повернула девушку к себе, жадно вглядываясь в её черты.
— А ты ничего. Но я намного красивее тебя. Твой козырь— юность, но она так быстротечна! Лишь истинная красота вечна!
— Но, я читала, что вы... что вас... сожгли! — робко сказала Лена.
— Тогда сгорела не я, а совсем другая девушка, мир её праху. У всего есть своя цена. Когда-то я, ценой своей жизни спасла Влада... Пришлось умереть, чтобы мы могли жить вечно!
— Но тогда получается, что он лгал мне? И он... меня не любит?
Фиби с грустной улыбкой подошла к девушке и коснулась её плеча:
— Ему кажется, что любит. Он внушил себе, что только рядом с тобой чувствует себя живым. Подобное помешательство происходит с ним всё чаще. Наверное, это плата за бессмертие. Не ты первая, не ты последняя...
— А что с теми девушками, которые были до меня? - похолодев, спросила Елена.
— Конец их печален... одни умерли от болезни, кто-то закончил свои дни в богадельне.
Княгиня подошла так близко, что Елена почти физически ощущала исходящую от неё опасность.
— Что же, тогда я пойду? — девушка отступила назад.
— Подожди! У меня есть подарок для тебя! — княгиня щёлкнула пальцами, и в дверях появился... граф Петросов.
Он выглядел странно: от прежнего самодовольства и щёгольства не осталось и следа. Всегда одетый с иголочки и опрятный, сейчас он был растрёпан и взлохмачен. Он вошёл и раболепно склонился перед княгиней.
— Подойди сюда, Борис. Посмотри на эту прелестную девушку. Ты ведь узнаёшь её?
Петросов закивал головой и заулыбавшись, воззрился на Елену. Та стояла, ни жива, ни мертва.
— Теперь ты, Борис, будешь ей служить и угождать, выполнять все её желания. Ясно тебе?
— Да, моя госпожа. — Петросов кивнул и взяв руку оторопевшей Елены, приложился к ней губами.
— Нет, нет! Мне этого вовсе не нужно! — высвободила руку Лена, поморщившись от брезгливости.
— Как так: нет? Я слышала его прочат тебе в мужья? Теперь тебе нечего бояться, он будто шёлковый: идеальный слуга и, когда надо муж, который будет во всём тебе угождать. Это мой подарок тебе!
— Благодарю вас, княгиня, но мне неприятен этот человек, я не выйду за него ни при каких обстоятельствах!
Княгиня пожала плечами:
— Ах, видать сильно отстала я от жизни! В наше время это было так... — она не нашла нужного слова и щёлкнув пальцами, сказала Петросову:
— Всё, Борис, ты не нужен, уходи!
— Госпожа, молю! Возьмите меня с собой! Я... я не знаю, куда мне идти! — вскричал Петросов.
— Пойдите в тайную канцелярию. Спросите Рязанцева. Ах, он такой душка! — закатила глаза княгиня — Признаетесь в убийстве своей жены!
— Помилуйте, богиня!... вы ведь не оставите меня? — в голосе графа зазвучали слезливые нотки.
— О, tant de pitié, tant de douleur, mon ami !** - княгиня страстно поцеловала Бориса Емельяновича в губы. После поцелуя, тот, не говоря ни слова, чуть не бегом побежал сдаваться в руки правосудия.
— Ну вот! — улыбнулась княгиня, утерев губы платком, теперь вы вряд ли его увидите.
— А Владимира? Позвольте хоть попрощаться с ним! — робко попросила Елена. — Где он?
— Я не знаю, где он. Может быть, в своем замке? — предположила княгиня. — Однако, ваше упрямство не делает вам чести! — она шумно открыла веер и повернувшись, пошла на выход, нервно обмахиваясь.
— Где? — крикнула ей вслед Лена.
— Мне нечего добавить, — вздохнула княгиня Вельяминова. — Прощай, бедное дитя. Надеюсь, что наши пути больше не пересекутся — у тебя хватит благоразумия больше не искать с Владом встречи. А я, со своей стороны, сделаю всё от меня зависящее, чтобы он тебя не искал.
16.
Елена вышла из дома — и стояла, подставив лицо весеннему ветру. Ей показалось странным, что в этом, похожем на каменный мешок дворе, нет ни одной птицы, меж тем как повсюду в городе было полно ворон, голубей, воробьёв.
Скрюченный скелет дерева не привлекал их, но и голубой квадрат неба над головой был совершенно пуст, хотя она видела голубиные стаи над крышами соседних домов. А здесь птицы как будто натыкались на невидимую преграду и разворачивались назад.
Кто-то коснулся её ноги. Это был больной щенок, которого мясник обварил кипятком: вся шерсть с одного бока у него слезла, и бок запаршивел, доставляя страдания бедному животному. Девушке стало жаль щенка, и она хотела погладить его, но он шарахнулся от неё и побежал к дереву. И тут произошло нечто поразительное: забежав за серый цветник — щенок исчез. Лена глазам своим не поверила. Она стояла у цветника несколько долгих минут — но ни щенка, ни единой живой души не было видно.
Тогда она перешагнула каменный бортик.
***
Пётр Акимович слег. Леночка пропала. Приходил Капитон Капитонович, он заверил разбитого горем отца, что сделает всё от него зависящее, чтобы разыскать и беглянку, и этого неуловимого Чернова-Шварца. Люди Рязанцева были везде: слушали болтовню баб на городском рынке, просиживали казенные деньги в кабаках в надежде уловить хоть что-то, имеющее отношение к пропавшей девушке — всё безрезультатно.
Сыщику самому удалось выйти на след Леночки. Среди нескольких десятков извозчиков ему удалось найти того самого, отвозившего рыжеволосую барышню в означенный день от особняка Красавиных. Получив свой двугривенный, извозчик отвёз Рязанцева на место и грязным, заскорузлым пальцем указал сыщику подворотню, куда давеча направилась барышня.
— Эй, Вашегородь! Добавить бы, а? — хрипло протянул он после, но сыщик посмотрел на него таким взглядом, что извозчик надвинул на голову свою масляную шапку поплотнее и уехал.
Оказавшись во дворе, Рязанцев лично стучал в каждую дверь, и наконец, ему открыла какая-то древняя старуха, похожая на сказочную Бабу-ягу.
Глядя недобро на гостя из-под сросшихся у переносицы бровей, старуха прошамкала:
— Шаво надь?
— Мне бы повидать хозяина этого дома!
— Не можно… Хозяева уж давненько померли… Одна я оштамшись, широта, — и старуха вытерла кончиком платка слезящиеся глаза.
— А сдаётся?
— Што!
— Дом, говорю, сдается?
Старуха закатила глаза и рявкнула:
— Што рублей — и живи покамешт не надоешт!
Рязанцев прибыл к Петру Акимовичу. Он рассказал ему последние новости: Петросов, совершенно неожиданно для всех пришёл с повинной, раскаявшись в убийстве своей первой жены, графини! Правда, сегодня он уже не так уверен, как вчера, но... на каторжный срок себе он уже наговорил.
Пётр Акимович слушал равнодушно, он ждал от Рязанцева совсем других новостей. И лишь когда Капитон Капитонович рассказал, что следы Леночки привели его в странный дом, в котором никого, кроме древней старухи, однако не было, генерал оживился, разволновался и схватил Рязанцева за рукав. Так утопающий хватается за соломинку:
— Я должен, должен побывать там! Видеть этот дом, где бывала Леночка! Может быть, её удерживают силой! Я чувствую, что старуха что-то знает о ней. Позвольте мне самому с ней поговорить!
— От старухи толку мало. Мои люди обшарили всё сверху донизу. — устало сказал Рязанцев.— В подвальных помещениях ничего подозрительного не обнаружили, наверху — тоже. Правда, в одной из комнат недавно был пожар — там жгли не то картины, не то бумаги… Мои люди добавили, конечно, беспорядка, но ничего, чтобы указывало на след Леночки, не нашли… — Капитон Капитонович склонил лысую голову.
— Христом Богом вас прошу! Поедемте туда, поедемте сейчас! — Пётр Акимович вскочил с места, в глазах его была мольба.
— Ну хорошо. Из уважения к Вам и к памяти Вероники Платоновны… Едем! – махнул рукой Капитон Капитонович.
17.
Точно трупные пятна на коже покойника, мох покрывал чудным узором стылую землю.
Пейзаж вокруг был мрачен и не отличался разнообразием: то тут, то там из каменного плена пытались вырваться деревца, но погибали, и их тщедушные, жалкие тельца качались иногда подобно водорослям в водоеме со стоячей водой, когда очередная жертва попадала на эту неблагодатную, проклятую землю. Трупики птиц и мелких животных, нашедших здесь свою погибель, лежали у подножия чёрного замка, который сверху был придавлен свинцовыми тучами. Они никогда не рассеивались, не проливались дождём, лишь изредка освещались молниями. Вся обстановка этого странного и страшного места напоминала склеп или музей смерти — великолепно выполненную декорацию к античной постановке «Персефоны». Здесь не было ни солнца, ни ветра.
Зато был крутой обрыв, где внизу колебался бесшумно и липко Черный океан. На берегу обрыва сидели двое и вглядывались в бездну, простиравшуюся под ними. Женщина была в простом тёмном платье и шляпке с обтрепавшейся вуалью. Губы её потрескались, лицо пожелтело. Мужчина выглядел не лучше: его лицо напоминало посмертную маску.
— Я не могу больше! – прокричала женщина, но ни звука не сорвалось при этом с её губ.
Вдруг всё вокруг шелохнулась, как будто взболтали воду в болоте: вокруг закружились частички песка, опилок, грязи, костей… Наконец показался человек, ещё один несчастный, из любопытства или по долгу службы попавший сюда. На нём была форма жандарма. Шарахаясь зловонных куч, он побрёл к обрыву и, увидев парочку, зажестикулировал, открывая рот и тараща глаза.
Отсутствие голоса удивило его так же, как и Елену, когда она впервые сюда попала. Человек сел неподалёку и стал часто креститься. Владимир подошёл к нему и привычным быстрым движением клинка обезглавил. Голова с вытаращенными глазами покатилась и рухнула в бездну. Владимир набрал крови из трепыхавшегося ещё тела в высокий узкий стакан и поднёс его девушке. Беззвучно крича, она выбила стакан из его рук и закрыла своё лицо руками.
Он оторвал её ладони от лица и не разжимая губ, сказал:
— Пошли домой.
— Я хочу обратно… к папеньке… — рыдала Леночка, но глаза её оставались сухими, а гнетущая тишина вокруг — незыблемой.
— К старой жизни нет возврата.
Этот беззвучный диалог повторялся изо дня в день. Наконец, они решились.
***
Пётр Акимович первым вошел в галерею, от стен которой когда-то отлетал отзвук шагов его дочери. Словно охотничий пёс бежал он, бросая быстрые взгляды на картины, большая часть из которых изображала ночные пейзажи, и, наконец, встал как вкопанный, перед одной — сбоку которой висел, зацепившись за угол старинной рамы, кулон с лилией. Пётр Акимович вгляделся в фигурки, стоявшие на краю пропасти, изображённой на картине, и дрожащими руками снял украшение, отчего картина наклонилась набок. Первым подбежал Рязанцев, за ним, стуча сапогами, другие полицейские. Все встали, как вкопанные.
— Это она! Она! Там моя девочка! — Пётр Акимович схватил картину и попытался снять её со стены.
Капитон Капитонович и граф помогли ему, недоумённо переглядываясь: изображённый на картине пейзаж был безлюден и тосклив: мрачный замок, свинцовые тучи, обрыв…
— Но это просто пейзаж, — донёсся до сознания старика голос Рязанцева.
Пётр Акимович не мог оторвать глаз от полотна. Ему показалось, что краски на нем расплавились и пришли в движение!
— А-а-а! — закричал он и потерял сознание.
Картина упала на пол чуть раньше него — треснул позолоченный багет.
***
Они смотрели в глаза друг другу и улыбались, не говоря ни слова. В этом взгляде было всё: любовь, решимость и прощение. В мире, где они могли существовать, любви не было — и сила противодействия могла разорвать их в клочья. В другом мире, там, где была Любовь, они существовать уже не могли. Обнявшись, шагнули они в бездну, и чёрная мгла сомкнулась над ними. Свинцовые тучи придавили замок, и он рухнул, увлекая за собой и смрадные холмы, и случайный мусор, и кости… Всё вокруг стало рушиться и сжиматься до тех пор, пока не уменьшилось до точки, которой и закончилась эта история.
** Cтолько сожаления, столько боли, друг мой.