– Николай, скажите, насколько были безоблачны, счастливы, восторженны ваши первые месяцы в Большом театре?
– Знаете, мне повезло: я же вообще ничего не понимал в театральной жизни, я был ребенок не театральный, у меня не было династии. Потому, я даже какие-то сложности воспринимал очень возвышенно.
Даже, когда я пошел за первой зарплатой (мы жили достаточно скромно с мамой), мама уже очень сильно болела, потому денег всегда не хватало, надо было все время покупать какие-то лекарства и так далее, и мне заплатили зарплату за кордебалет. Это были небольшие деньги, но для меня они были гигантские.
– Какие? Если вы помните.
– Вы знаете, по тем временам, по-моему, это было 130 чем-то рублей. Если я не ошибаюсь.
– Зарплата министерских сотрудников.
– Вы знаете, к тому моменту 92-го года это уже были не очень большие деньги. Но смысл был в чем, вы понимаете, что я первое время не очень понимал, что я за это удовольствие, что я работаю в Большом театре, еще и деньги получаю.
– В это время в Большом театре, когда вы уже стали солистом, с вами работала выдающаяся, великая Галина Уланова. Немножко слов о ней, если можно.
– Для меня, как для любого советского ребенка, она была человеком из книжки, человеком, которого показывали по телевизору все время, говорили о ней в превосходной степени, очень высокие слова.
Достаточно быстро, где-то через три или четыре месяца после моего прихода в Большой театр, мы поехали на гастроли в Лондон. Я был единственный из пришедших тогда молодых, кого взяли на эти гастроли – и взяли сразу на положение этуали.
Когда мы приехали туда, я увидел огромную афишу на Альберт-холле, где были перечислены все. Там были Бессмертнова, Михальченко, ну вот все звезды, Семизорова, Таранда, и в конце был – так как буква Ц в моей фамилии пишется через TS – последним был написан Николай Цискаридзе. Представить себе такое в 18 лет было невозможно.
И мой первый спектакль совпал с визитом королевской семьи: пришла принцесса Маргарет, сестра Елизаветы II, и – ну естественно вы понимаете, какое это внимание прессы и так далее.
Я танцевал конферансье, и ко мне подошла Галина Сергеевна и сказала – мальчик, а ты откуда? На тот момент она обратила на меня внимание.
Потом она подошла ко мне уже через несколько дней – я танцевал Меркуцио, и просто сказала – господи, где же ты учился, откуда тебя взяли?
Я ей все подробно рассказал, и с этого момента – мы два месяца там жили и танцевали – она часто ходила на спектакли и видела меня в разных спектаклях. Еще мы часто встречались на завтраке, в парке...
Иногда в воскресенье, когда приходишь в отеле на завтрак, очень много народа, и Галина Сергеевна как человек взрослый – рано вставала, рано приходила на завтрак, и у нее с ее компаньонкой за столом было место. И они даже иногда меня просто ждали, сразу мне махали, чтобы я в очереди не стоял. И по воскресеньям я завтракал с великой Улановой. Через какое-то время я к ней привык и уже спокойно с ней общался.
Потом так сложилось, что я стал танцевать с ее ученицами: с Аллой Михальченко и Ниной Семизоровой. Это были очень взрослые балерины на тот момент, мировые звезды, и так получилось, что в какой-то из дней она просто выразила желание со мной работать. Мне это было безумно интересно. Знаете, она ко мне относилась абсолютно как к ребенку.
Ее биограф Борис Александрович Львов-Анохин, когда ее не стало, в первом некрологе написал, что во многом я делал ее жизнь интереснее и придавал смысл ее жизни. Потому что балет и жизнь для нее были неразделимы. Я никогда не мог себе представить, что имел такое значение для Улановой. А так как он с ней часто общался, она ему много обо мне рассказывала.
К сожалению, я об этом узнал, когда Галины Сергеевны не стало. И когда я уже стал читать слова Львова-Анохина.
Потом об этом то же самое написала великая русская балерина Ольга Лепешинская, которая была очень дружна с Галиной Сергеевной. И когда я это тоже прочитал – я поговорил с Ольгой Васильевной. Она поделилась со мной, как Уланова ей постоянно рассказывала о репетициях со мной.
Такое невозможно представить себе в том возрасте – понимаете, мне все-таки, когда это происходило, было от 18 до 22 лет, я был еще совсем ребенок.
Мне повезло, мне безумно повезло – на моем пути были только гении.
