На пути продвигавшихся вглубь Пруссии отрядов Тевтонского ордена и крестоносцев лежала область Бартия. Судя по всему, ее покорение обещало быть особенно нелегким – хотя бы в силу густонаселенности этого края. По примерным, разумеется, подсчетам специалистов, на тот момент бартийцев насчитывалось около 17 тысяч человек. Даже в куда более малолюдных землях тевтонцы оставались верны своей методике обустройства опорных баз, когда завоевание территории сопровождалось возведением за́мков. В Бартии же первой стала крепость Бартенштайн, основанная в 1241 (а по другим данным, даже раньше - в 1239) году.
Происхождение названия, как во многих случаях, неясно. При желании его можно перевести как «Бартийский камень». А можно усмотреть аналогию с баварским «тезкой» Бартенштайном (Партенштайном), имя которого выводят из средневерхненемецких слов Barte (топор, секира) и Stein (камень) и камень. В герб этого замка включены две алебарды, они же красуются на гербе теперь польского города Бартошице. Короче, диванные лингвисты могут сходиться в дискуссиях, мы же вернемся к собственно истории.
Как все предыдущие и последующее подобные Schloss’ы, изначально Бартенштайн был деревянно-земляным, представляя собой более или менее высокий вал, увенчанный частоколом с башнями. И, как прочие тевтонские замки, вскоре после начала Великого прусского восстания 1260-1274 годов оказался осажден местными язычниками. Замковый гарнизон состоял не более чем из 400 кнехтов, а также нескольких рыцарей. Сколько именно имелось последних - точно неизвестно, но, исходя из обычной практики ордена, для подсчета наверняка хватило бы пальцев одной руки. Да, пусть тамошних рыцарей будет пятеро - удобства ради, на этом и остановимся. Осаждали же Бартнештайн, если верить летописным источникам, «1 300 отменных воинов» (под стены явился, считай, каждый десятый житель области) при трех камнеметах.
«А сошлись они (пруссы - ХП), чтобы полностью уничтожить народ Божий, и осадили замки Кёнигсберг, Крейцбург и Бартенштейн, - пишет знаменитый хронист Петр из Дусбурга. - Вокруг каждого из них они соорудили три прочных укрепления, обнесенных валом, со многими оруженосцами, людьми ратными и закаленными в битвах, так что осажденные были совершенно отрезаны от внешнего мира. Ведь не хватит слов, чтобы досконально поведать, сколько штурмов, сколько опасностей, сколько голода, сколько невыносимых лишений перенесли осажденные братья и прочие люди в упомянутых замках. Ведь после того, как у них больше не осталось овец и быков, свиней и коров и лошадей, они были вынуждены есть кожи их; безвыходное положение принудило их к этому. И такими жесткими были кожи, эта непривычная еда, что многие братья и прочие, евшие их, лишились зубов».
Нет сомнения в том, что немцам и впрямь приходилось солоно. Однако лучше драться на пустой желудок, чем мучительно умирать, сидя на колу или бегая вокруг дерева и наматывая на ствол собственные кишки. Изобретательные в этом плане язычники могли еще и не такую лютую казнь придумать, так что, христиане Бартенштайна усердно сбрасывали карабкавшихся на стены пруссов – и так четыре года кряду! За это время много чего случилось, но в истории остались имена всего двух конкретных людей.
О некоем Милигедо, Петр из Дусбурга сообщает, что тот «был таким смелым, что, убив его, пруссы сочли бы, что убили половину осажденных». Судя по имени, это мог быть один из прусских нобилей, оказавшихся в осаде вместе со своими тевтонскими хозяевами. Давно точившие зуб на коллаборанта, перебившего массу своих собратьев, барты, наконец, придумали, как заманить богатыря в ловушку. Расставив по главной тропинке несколько засад, они послали к Бартеншатйну земляка покрупнее, который принялся всячески поносить осажденных и вызывать на поединок самого смелого. Услышав это, горячий Милигедо испросил разрешения, выскочил из ворот крепости, погнался за тотчас же обратившимся в бегство провокатором, но вскоре обнаружил себя окруженным многими противниками. Настигнув-таки убегавшего и прикончив его, Милигедо, теперь уже сам спасаясь от погони, ринулся в чащу леса. Удивительно, но тогда ему удалось обмануть матерых преследователей и тайными тропами вернуться в замок!
«Не раз и так и этак подступались они к нему, так что, в конце концов, обманув, убили его, - повествует Петр из Дусбцурга. - Точно так же был ими убит один человек по имени Троппо, воплощение мужества и ревнитель веры. От смерти их была великая радость в народе прусском и, напротив, великая скорбь охватила братьев».
Немцы не были бы немцами, кабы не отыгрались за понесенные потери на пленных. Мигом соорудили напротив ворот большую виселицу и вздернули на ней сразу 30 содержавшихся в замковой тюрьме заложников.
«Отчего случилось, что, когда пруссы увидели сыновей и сородичей своих повешенными, заплакали и они тоже горьким плачем», - довольно резюмирует орденский хронист.
Упоминается в летописях также о крупной стычке из-за котла, в котором барты варили предназначенное для жертвоприношений богам мясо. Посудина была одна на всех, так что ее постоянно возили между тремя фортами, которыми окружили Бартенштайн. И вот тевтонцы, улучив подходящий момент, неожиданно произвели вылазку силами 150 кнехтов и всех наличных рыцарей, отобрали кухонную реликвию, тем самым настолько деморализовав язычников, что сумели заодно разрушить и все три их крепостцы. Летописец хвастает, что при этом из 1300 бартов «едва ли кто уцелел». (Непонятно только, почему же тогда осажденные не воспользовались случаем покинуть замок абсолютно без помех.) Что до христиан, то, если верить Петру из Дусбурга, с их стороны «пал только маршал».
Ладно. Шло время, а помощи Бартенштайну все не было. Пришел момент, когда тевтонцам стало ясно: их сил хватит еще на отражение пары-тройки штурмов, не больше. И тогда на военном совете было принято решение прорываться из замка. Чтобы увеличить шансы, решили для начала нанести возможно больший урон противнику. Для этого прибегли к хитрости. Дело в том, что все время осады христиане не переставали усердно править церковные службы. На молитву сзывал колокол, который был прекрасно слышен и снаружи крепости. Пруссы настолько привыкли к этим регулярным сигналам, что стали даже ориентироваться по ним. Так и говорили между собой:
- Слышим звон – значит, знаем, где он!
Подразумевая под местоимением «он» своего общего врага.
Но вот однажды колокол вдруг не зазвонил к заутрене. Встревоженные непривычной тишиной барты подумали, что оккупантам удалось-таки каким-то непостижимым образом улизнуть. Подождали до 9 утра, однако ни в воротах, ни на стенах так никто и не показался. Тогда пруссы уже без всякой опаски неорганизованной толпой повалили к замку – и тут же затаившиеся тевтонцы осыпали их градом стрел и камней, а затем выскочили из укрытий и добили всех, кто не успел отступить. Согласно преданию, вот на эту, в сущности, не бог весть какую изощренную уловку простодушные дикари потом попадались еще два раза! Если так, то войско их и впрямь изрядно поредело.
Тем не менее, язычников вокруг Бартенштайна оставалось еще достаточно много, чтобы христиане опасались вступать с ними в открытый бой. В идеале замок следовало покинуть незаметно для осаждающих, вот только каким образом это сделать? Тогда самый старый (а, следовательно, и наиболее благочестивый) из братьев воззвал к Богу за советом. В ответ раздался глас с небес:
«Иуда и Иерусалим! Не бойтесь и не ужасайтесь. Завтра выступите, и Господь будет с вами; будьте стойкими; вы увидите, что помощь Господа с вами!»
Ободренные знамением тевтонцы пришли к выводу, что выскользнуть из окружения будет легче, разделившись на два отряда, один из которых должен идти на север, в Кёнигсберг, другой – на запад, в Эльбинг.
Но как сбить с толку пруссов, тем самым отсрочив неизбежную погоню? И тут поднялся тот же самый ветеран:
- Камрады, - заявил рыцарь. – А не использовать ли нам все тот же прием с колокольным звоном, только, так сказать, наоборот? Я дряхл и слеп, поэтому все равно не смогу пойти с вами. Думал окончить жизнь здесь в тишине и молитвах, но коли уж так сложилось… В общем, вручите-ка мне вместо оружия, от которого в руках моих все равно никакого толка, веревку от колокола замковой капеллы. И я по-прежнему будут отбивать канонические часы, чтобы наступившая здесь тишина не дала понять врагам, что замок оставлен. Дозвольте в последний раз послужить Пресвятой Деве Марии от имени всего нашего славного ордена!
Тронутые мужеством старика, остальные рыцари и нобили долго не хотели соглашаться, но после многочасовых споров были вынуждены уважить просьбу героического собрата. И едва только около 2 часов ночи колокол принялся сзывать на Matutinum, осажденные, как и было условлено, тихонько перелезли через стену и растворились в ночи. Обоим отрядам удалось благополучно проскользнуть мимо караулов и застав пруссов, которые лишь довольно кряхтели, слыша сквозь сон привычные звуки из замка. И последующие несколько дней слепой рыцарь продолжал звонить в колокол, прикрывая отступление своих боевых товарищей…
Нельзя не признать, что эта история несколько перекликается с преданием о рыцаре из замка Лохштедт. А насчет того, что в Бартенштайне было дальше, документальные свидетельства вновь расходятся со сказаниями. По Петру из Дусбурга, когда до пруссов, наконец, дошло, что их натурально надули, они, естественно, рассвирепели и, ворвавшись в замок, немедленно убили старого звонаря, до самой смерти так и не выпустившего из рук веревку, служившую ему мечом.
Легенда же гласит, что старец ненасильственно отошел в мир иной, и не услышавшие звона в обычный час барты с великими опасениями (тот самый трижды повторенный трюк они теперь прекрасно помнили) вошли в крепость, убедившись, что на этот раз она и вправду пуста. Только в капелле лежал мертвец с привязанной к руке веревкой от колокола. Когда об этом известили бартийского вождя, тот распорядился отдать тело старика на поживу воронам, повесив на частоколе. Однако когда этот приказ бросились исполнять, обнаружили, что рыцарь исчез.
Говорят, мужественного воина забрали спустившиеся с небес посланники в сияющих доспехах…