Мы с Надеждой бродили по городу, пустому, туманному и тихому. Делать было нечего: осенние каникулы всегда начинаются неожиданно и заканчиваются стремительно, их не хватает ни на что. Я пыталась в том ноябре спасти ситуацию, сходив в парикмахерскую: попросила обрезать волосы по плечи и сделать челку. Получилось так страшно, что шапку я надевала сама, не дожидаясь маминых строгих наставлений. А у Надежды была модная шерстяная теплая повязка. Бордовая. Я тоже такую хотела. Но появись она у меня, куда бы я дела челку?
Мы послонялись по Ботаническому, поглазели на неработающие качели в парке развлечений, вспомнили лето и даже обсудили погоду - вот насколько нечего делать было двум подружкам 14-ти лет. Покружив еще полчаса, бездарно потратили последние кадры фотопленки. Меня запечатлели на фоне бочки с пивом на розлив: брюки-варенки, большой палец вверх, улыбка до ушей. Надежда - с букетом осенних листьев и печатью задумчивой меланхолии на челе. Фотки до сих пор лежат где-то, черно-белые, со смытыми контурами провинциальных улиц и нечеткими чертами подростковых девчачьих лиц.
«А давай в Печоры поедем», - вдруг предложила Надежда. «А давай», - сказала я и испугалась собственной смелости. Даже проезд до конечной остановки городского автобуса казался мне страшно далеким, а тут - другой город. Да еще без родителей. «Не отпустят», - спохватилась я, втайне надеясь именно на этот вариант. «А мы никому не скажем», - уверенно ответила Наденька - мамина гордость, спортсменка и отличница.
И мы отправились на автовокзал. Моя худющая подруга оказалась хозяйственной девицей: билеты мы покупали на деньги, которые она сэкономила на школьных булках. Пока мы объедались ватрушками с изюмом, она складывала родительские вливания в карман фартучка и вынашивала план побега.
Я не знаю, почему нам спокойно продали билеты на автобус, который уходил на Печоры буквально через десять минут. Обычно на моем лице прекрасно видны все эмоции, которые я испытываю. Неужели кассирша не увидела ужаса в моих глазах? Я все ждала, что нас кто-нибудь спросит: девочки, где ваша мать? и вызовет милицию. Но никто не обращал на нас никакого внимания, вокруг суетились люди, у которых хватало проблем и без нас. На улицах остывал ноябрь 92-го: к магазинам зазмеились очереди за хлебом, на заводах начали выдавать непонятные ваучеры, в простом обиходе появились цены в «у.е.» - они выглядели не так страшно, как в рублях. Подумаешь, две восьмиклассницы: «любишь своих кукол и воздушные шары, но в десять ровно мама ждет тебя домой».
В общем, мы поехали в свое большое отчаянное путешествие. Сидели в самом конце автобуса: «буханка» нещадно тряслась на каждой кочке, из которых, собственно, и состояла дорога до Печор. Неелово, Забабье, Изборск, Ковязлово, Кошельки, Давыдов Конец, Индовино, Козье Загорье - кто мог придумать все эти дикие названия населенных пунктов? То ли дело у мамы на Украине: Яблоновка, Червоное, Зеленый Гай, Новомалиновка, Широкое. Разве что Могиловка из общего стана выбивалась, но и она понятнее какого-то неведомого Подграмья.
Куда нас понесло? Кто может жить в этих далеких Печорах-пещерах? «Монахи», - «успокоила» меня Надежда. Хоть и 92-й был, но галстуки и звездочки мы тогда еще носили. И еще свежа была в памяти история про вахтершу, которой сделали выговор за то, что она рассказывала мне: чтобы получать в школе пятерки, надо Богу помолиться. Всю дорогу до Печор я просидела ни жива-ни мертва, исподтишка разглядывая деревенских жителей: с баулами, пахнущими квашеной капустой и огородной зеленью, с ящиками, в которых пищали цыплята, они вылезали на своих остановках и брели в чащи, обступившие дорогу с обеих сторон.
После часа тряски мы оказались на месте. Из автобуса выходить мне уже не хотелось: за это время я привыкла к нему и знала о нем больше, чем о каких-то Печорах. Но Надежда уверенно схватила меня за руку и потащила. Прямо, направо, прямо... Грязные маленькие домики, засыпанные листьями переулки, лужи в разводах бензина, бабушки в платочках: «Вы, девочки, правильно приехали. Сегодня Казанская». Надежда, которая всегда хорошо в истории разбиралась, объяснила мне: это они про праздник Казанской Божьей матери. Его в честь освобождения Москвы от поляков установили. Ален, ну вспоминай, Минин и Пожарский, Лжедмитрий, «народ безмолвствует». А икона эта помогает исцелить болезни, и еще ее можно просить о помощи в учебе и работе.
Надежда мне настоящую экскурсию провела: и про кровавую дорогу рассказала, и про карету Анны Иоанновны, вход в пещеры показала, успела даже иконку в лавке прикупить. Но больше всего меня впечатлили колокола. Как они звучат, мы не услышали. Да и сами монахи, которых я так боялась увидеть, нам не встретились. Но величественная звонница в памяти сохранилась. Я смотрела на нее и никак не могла понять: как же они в них звонят? Высоко ведь.
И тут мы увидели часы на башенке. И поняли: дома надо быть в шесть, то есть через час. Девчонки ноги в руки - и вперед, на автостанцию. А там - очередь, ругань: таких, как мы, которым «срочно надо», оказалось еще десятка четыре, если не больше. И мы - в самом конце очереди. Автобус отъезжает через пять минут. И вот, как часто это бывает со мной в минуты полной жо...тэм мон шери, я бросаюсь в самое пекло: пробираюсь к кассе и канючу кассирше про то, что нас дома ждут мамы. Волнуются, мол.
«Этот автобус последний, если на нем не уедете, придется где-то ночевать», - объявила большая тетка в маленьком окошке. Вот тут я поняла, что чувствовал Штирлиц на грани провала. И заныла еще жалостливее, еще надсаднее, упирая на то, что нам-то точно ночевать негде - в Печорах у нас нет никого. «Никогошеньки» даже сказала я. И это нас спасло: тетка сжалилась и выдала нам два билета вне кассы.
«Только стоять будете всю дорогу», - сурово предупредила она. «Да нам все равно, лишь бы доехать, - плакала я, - лишь бы домой, в Псков». Можно было бы даже сказать «в Псковик», но мы уже перепрыгивали через лужи и поребрики, мчась к спасительному автобусу.
Козье Загорье, Индовино, Давыдов Конец, Кошельки, Ковязлово, Изборск, Забабье, Неелово... Такие родные! Милые, милые! Мы успели! Смогли! Псково-Печерский хоббит, или туда и обратно.
«Я пророчить не берусь, но точно знаю, что вернусь, пусть даже через сто веков, в страну не дураков, а гениев», - неслось из водительской кабины.
А мамы наши так ничего и не узнали, по-моему.
