Первого сентября мы пошли в школу, она была в нескольких километрах от нашего дома. Утром подъезжал военный автобус, который собирал русских детей по всему Пхеньяну. Военные советники жили для безопасности в разных местах города и даже в горах. Водитель, корейский солдат, не вставая с водительского кресла ручкой-рычагом открывал дверь, мы с Лёвой запрыгивали в автобус, водитель кричал: «Капсида!» (Поехали!), и мы мчались среди развалин, без всяких правил дорожного движения, в нашу школу. Это было двухэтажное кирпичное здание. В школе был один только класс на всех учеников. Учеников было шесть человек, от второго класса до восьмого. Учителей было восемь. Все мы сидели в одном помещении, учителя учили нас одновременно, каждый по своему предмету. Бывало, например, что мне учительница показывала, как пишутся заглавные буквы русского алфавита и диктовала слова, а рядом девочка-семиклассница писала изложение. Бывали и общие уроки — например, география. Учитель, наверное, считал, что эта наука будет полезна всем, в том числе мне, второкласснику (хотя во втором классе изучать географию не положено). Поэтому мы все, разновозрастные, сидели и весь урок слушали рассказ о великих реках Сибири.
Особенно мне нравились уроки труда. Мы там гнули какие-то проволоки, забивали гвозди всем классом. А учителем труда был ещё молодой бывший военный лётчик, который воевал на штурмовике ИЛ-2. И как-то незаметно на каждом уроке он плавно перескакивал со столярного дела на устройство штурмовика. С горящими от восторга глазами он убеждал нас, что это лучший в мире самолёт. Чертил на доске схему расположения огневых точек самолёта, размещения боеприпасов, надписывал калибры пушек и пулемётов. Мне это страшно нравилось. С тех пор я знаю, что у самолёта не крылья, а «плоскостя», не хвост, а «хвостовое оперение», да и сам самолёт — это не самолёт, а «машина», а скорострельность пушки составляет 360 выстрелов в минуту.
Так, не особенно напрягаясь, мы учились почти до Нового Года. А перед Новым 1957 годом произошли три загадочных события, которые, я до сих пор подозреваю, как-то связаны между собой.
Примерно за неделю до Нового Года отец вдруг заявляет маме, что неплохо было бы привезти ребятам ёлку для праздника. И говорит непринуждённо, мол, давай-ка я быстренько смотаюсь на север в Уссурийский край и привезу ёлочку. (Ёлки в самой Корее росли только на севере, около советско-корейской границы.) Мама стала протестовать: куда ехать в такое время! Опасно даже в городе, каждый день какие-то происшествия со стрельбой, сопки снегом замело, дорог нормальных нет. Да и мороз, джип открытый, военный, брезентовый верх от холода не спасает. Даже мне, второкласснику, это показалось странным. Корея образца 56-го года — это не та страна, по которой можно запросто съездить на машине за 200 километров, чтобы срубить ёлку для детишек.
Но отец упорствовал. Сказал, что возьмёт Кана, ещё кого-нибудь для охраны, плюс пару канистр с бензином, бутылку для согрева и поедет на север за ёлкой. Делов то всего на пару дней. И уехал. Мать что-то почуяла и очень тревожилась в эти дни. Мы все немного волновались: ехать зимой, в мороз, по снегу, по горам, к чёрту на куличики, в уссурийскую тайгу, практически без дорог, за какой-то ёлкой!
Через пару дней отец приехал поздно вечером, совсем без ёлки, но зато слегка раненый в ногу. Рана пустяковая, царапина, по сути. Тут же пришёл военврач Лебедев. Лёва, кажется, спал, а мама боялась крови и ушла на кухню. Меня не трогали, поэтому я пристроился на полу под углом дивана, на котором лежал отец, и смотрел что делается. Лебедев обработал рану и перевязал. Вместе они решили, что зашивать не стоит, и так заживёт. Позвали маму. Та вошла, заслонилась рукой от кровавых бинтов на полу. И спросила мужа, как это случилось.
Папа тут же рассказал маме красивую новогоднюю сказку. Ехали они якобы на север ночью по заснеженным просторам Кореи. Вокруг лесистые сопки в снегу и едва заметная в снегу дорога. Места глухие, тут в то время ещё тигры водились. И вдруг на дорогу перед машиной в свете фар выскакивает волк и замирает неподвижно в полосе света. Глаза светятся, зубы оскалены. Отец выхватывает пистолет ТТ, кричит водителю: «Стой!», выскакивает из машины на снег. Стреляет в волка и промахивается (что само по себе маловероятно), волк прыгает в темноту, отец ещё несколько раз стреляет наугад, опускает пистолет и со злости от того, что промазал автоматически нажимает на курок лишний раз. Пуля разорвала сапог и слегка оцарапала ногу. Пришлось отложить ёлку до следующего раза и возвращаться домой. Так красиво он это рассказал и показал в лицах, что я даже поверил. В доказательство он показал простреленный сапог.
Возмущению матери не было предела: «Коля, ну как ты можешь! Ты же боевой офицер, фронтовик! А до сих пор не научился с оружием обращаться!» — собрала окровавленные бинты и возмущённо ушла на кухню греметь кастрюлями.
Лебедев с отцом переглянулись и ничего не сказали. Лебедев спросил: «Может, тебе морфия укол сделать? Болит наверное?» Отец в ответ: «Да ну его! Мне на фронте столько его накололи, что я боюсь уже наркоманом стать. Давай лучше по стакану коньяка для анестезии». Открыли бутылку китайского коньяка, разлили по стаканам. Лебедев поднял стакан и говорит без улыбки: «Ну как же так, Коля? Ты боевой офицер, фронтовик, а до сих пор не умеешь с пистолетом обращаться!» Тут они оба захохотали, чокнулись и выпили коньяк. Мать заглянула в комнату и покачала головой: «Ну понятно! Коньяк пошёл в ход…» — и ушла. А во мне возникли смутные подозрения, что здесь что-то нечисто.
Как там было на самом деле, я так и не узнал. Мама об этом скоро забыла, других событий было много. Через много лет я вспомнил этот случай с ёлкой. Но отец и тут мне ничего не рассказал. Только очень неохотно сказал вполголоса: «Да ерунда… Надо было одного человека забрать с чужой территории…» и махнул небрежно рукой.
Буквально через пару дней случилось ещё одно странное происшествие.
Надо сказать, что обстановка в Корее, несмотря на заключённое перемирие, была довольно напряжённая. По ночам иногда начинали стрелять зенитки. В чёрном небе видны были лучи зенитных прожекторов, они шарили по небу, выискивали самолёт. Зенитные снаряды разноцветными цепочками уносились в небо, иногда что-то глухо гукало вдали. Город был абсолютно тёмным, никакого освещения не было. Мама боялась, но отец её успокаивал, говорил, что это учения. Бомбоубежищ никаких не было, поэтому проще было считать, что это учения. Мы с братом не боялись. Позже я узнал, что американцы это называли «Налёт возмездия». Когда наши лихие военные совершали что-нибудь особенно дерзкое на 38-й параллели (граница между Северной и Южной Кореей), то американцы на следующий день снаряжали «летающую крепость» и ночью летели бомбить КНДР. Над Пхеньяном они боялись появляться, слишком много зениток было в центре города. Сбрасывали бомбы наугад в темноте на любой объект в окрестностях города.
Для меня такие случаи были как праздник. Стрельба трассирующими снарядами, свет прожекторов, грохот выстрелов. Похоже на Новый Год. Страха не было. Когда отец был рядом, я ничего не боялся.
И вот, после очередной такой «новогодней ёлки», мы, ученики, собранные утром со всего Пхеньяна военным автобусом, подъехали к нашей школе на окраине Пьхеньяна. Через окно я с удивлением увидел, что нашей школы нет. На её месте лежит большая груда битого кирпича, над которой клубится дымок. К автобусу подошёл корейский офицер, что-то сказал водителю. Потом поднял указательный палец вверх, заглянул в бумажку, которую держал в левой руке и громко произнёс по слогам: «Ка-ран-тин!». Мы уже знали значение этого слова, поэтому дружно закричали: «Ура-а-а!» и поехали по домам. Вот такая неожиданная радость, каникулы начались на неделю раньше. Дома мама с удивлением узнала, что от нашей школы остались одни кирпичи, и с нетерпением ждала отца со службы, чтобы расспросить, что же случилось. Телефонов в Пхеньяне ещё не было (так же, как водопровода и канализации). Отец пришёл и сразу сказал, что утром мы с мамой и Лёвой едем в горы на дачу к капитану 1 ранга Истомину и будем там отдыхать до конца января. Мама спросила, что со школой. Отец объяснил, что всё просто: замкнула проводка, школа сгорела, корейцы за месяц построят новую. Мама успокоилась и стала собираться в дорогу. А я никак не мог понять, как замыкание электропроводки могло привести к покирпичному разрушению двухэтажного здания. Спросил отца, но он сказал, что так бывает и что я «слишком ушлый». До сих пор не знаю точно, что случилось со школой. То ли бомба попала, то ли диверсанты под шумок взорвали. Но, в любом случае, для нас, пацанов, это было радостное событие.
Тогда, в 56-м году я, конечно, много видел происходящего и многое хорошо запомнил. Но только гораздо позднее, через много лет, как-то сама собой пришла в голову мысль — а не связаны ли эти странные события между собой: неожиданная поездка отца по зимней и очень опасной в то время Корее «на север за ёлкой»; ранение в перестрелке с волком; ночной налёт чуть ли не наследующий день; наша школа в виде груды кирпичей якобы от короткого замыкания. И самое странное, что после этого Ким Ир Сен наградил отца корейской медалью «За боевые заслуги». А такая медаль даётся только тем военным, которые непосредственно участвовали в успешных боевых операциях.
В наградном листе к этой медали сказано: «За выдающийся вклад в дело защиты от врагов Корейского государства и корейского народа». (Перевод с корейского сделали в Южной Корее друзья моего сына Алексея по его просьбе.)
Догадки о связи всех этих событий — это, конечно, только предположение. Правды мы, скорее всего, уже никогда не узнаем.