Фёдор Иванович Толстой-Американец (17.02.1785 - 05.11.1846)
Часть II
Кто любит видеть в чашах дно, Тот бодро ищет боя… В.А. Жуковский
В Нейшлотской крепости
После первых, ярких впечатлений от крепости, пребывание в скучной крепости стало для него изнурительным испытанием, всё более походившим на изощрённую пытку. Между тем в Европе началась война с блистательным корсиканцем. В марсовых утехах участвовал и родной Преображенский полк, и не чужой для него Костромской мушкетёрский, и многие закадычные друзья графа. Так. Поручик Сергей Марин, отложив перо. Отличился при Аустерлице, был ранен и награждён золотой шпагой «За храбрость». Показали себя отменными бойцами и иные петербургские знакомцы графа.
А вот поручику Толстому в такое-то время – воистину его время – суждено было пребывать на отшибе, томиться в сонном гарнизоне. Подобной маеты – скуки, от коей и мухи дохнут, - Фёдор Толстой не смог бы выдержать долго.
Столичные друзья писали ему не часто. Американец начал на них всерьёз дуться. Отыгрался потерявший терпение анахорет на всём том же сослуживце по Преображенскому полку Сергее Марине.
Бравый Сергей Никифорович по возвращению с театра военных действий делал успехи и в большом свете. В апреле 1806 года поручик Марин был произведён в штабс-капитаны Преображенского полка. Поговаривали и о любовных победах увечного воина. В общем, Сергей Марин, поэт и ратный герой, вошёл в моду. Стал печатать свои стихи и со вкусом вести «новую жизнь».
Стихи его сохранились благодаря тому, что были переписаны в так называемый Зелёный альбом графини Веры Николаевны Завадовской – «Лилы», возлюбленной Марина. (На её руках он и умер после ранения на Бородинском поле. Дополнение от Б.Е.). там они помещены на листе под №92 с заголовком: «От графа Толстова к Марину. 1805-го году, августа 7-го из Нешлота»:
Фортуны Баловню, её любезну сыну Хочу я попенять, хочь то и не по чину. На дружбу старою надежда право есть, И так Марин, к тебе писать имею честь, - Но к вам, или к тебе –и тут не дать чтоб маха, Однако же – среди надежды, среди страха… К тебе, – желав тебе, чтоб ты всегда был ты! Чтобы ума тваво и сердца красоты, Приятности твои пленяли нас едины; Чтоб ты остался ты средь бурной той пучины Куда тебя судьбы попутный ветр завлёк, Чтоб в свете знатном быв, всё был бы человек; Чтоб ты не забывал гонимых и судьбою… Вот милый друг!.. (Полный текст не прилагаю. Желающие могут прочитать полный текст послания в книге Михаила Филина «Толстой-Американец» М. Молодая гварлия.2010. От Б.Е.)
Граф Фёдор не привык жаловаться, а тут у него всё-таки вырвался стих про «гонимых судьбою». Видать совсем уж несладко стало Толстому объехавшему целый свет, в гарнизонном каменном склепе. Далее разобиженный поручик Фёдор Толстой грустно констатирует, что штабс-капитан забыл его, что Марин попросту променял старого пребраженского друга на «новую жизнь».
(Полностью стихи не привожу, ибо желающие могут прочитать из в книге Михаила Филина «Толстой –Американец» М. Молодая гвардия. 2010. Дополнение от Б.Е.).
В последних стихах послания, едко прощаясь с вечно занятым, преимущественно амурными, делами «милым другом», граф Фёдор всё-таки настоятельно просит Марина написать в Нейшлотскую крепость хотя бы «строчки две».
Сергей марин, получив толстовское послание, был им явно задет и написал скорый «Ответ», который начинался так: Сократа ученик – друг всех Алцибиадов (Алкивиад – афинский полководец),
Злодей ефрейторства, гонитель вахт-парадов- Быв – гвардьи офицер, армейской и матрос, Которого теперь рок в гарнизон занёс; Где живучи от всех мирских сует свободен…
Похоже, что Марин – в отличие не находившего себе места графа Фёдора Толстого – видел в несуетной жизни известные достоинства, тем более. Что автор «Ответа» поспешил перейти в наступление: Забыв печали все, фельдфебельшей доволен. Любя приятелей ты вспомни <л> Марина. Скажи однако ж мне какая сатана, Шепнула там тебе, что здесь я утешаюсь, И что в столице я как в масле сыр катаюсь, Что всё лелеет здесь, всё веселит меня, И что мне новой день милей прошедша дня. Ошибся граф! Когда настроив лиры струны, Воспел меня назвав ты баловнем фортуны;
Или Толстой, кругом объехав белой свет, Не знаешь ты ещё, что счастья в свете нет. Когда же ты его нашёл где за морями, То не скрывай сего пред верными друзьями. Скажи мне, где и как – и парусы подняв Мы пустимся в моря с той любезный граф! И бури все презрев, презрев дожди, ненастье, За тридевять земель пойдём искать мы щастье. Но пусть готовится к принятию нас флот; А между теми хочу писать тебе в Нейшлот.
Остальные 56 стихов «Ответа» были призваны убедить ставшего в позу графа Фёдора в том, что он жестоко ошибся., а марин ничуть не изменился. Потом тоска, нещадная, нейшлотская кручина вновь и надолго, полонила его душу. Только по ночам, в сумбурных красочных снах-воспоминаниях, он и жил.
По-настоящему выручить Американца из беды никакие доступные «фельдфебельши», никакие разлюбезные письма из Петербурга, рифмы, колоды карт и батареи бутылок, конечно не могли. Это было по силам разве что внезапно налетевшей буре рока. И такая спасительная буря однажды грянула. Ею для двадцатишестилетнего поручика графа Фёдора Толстого стала начавшаяся война России со Швецией.
На русско-шведской войне
Узнав о вступлении России в войну, причем в такую близкую войну, граф Фёдор Толстой приложил отчаянные усилия для того, чтобы попасть в ряды витязей, туда. Где находился его старинный друг Денис Давыдов и пахло жареным порохом.
Со слов Ф.Ф. Вигеля нам известно, что когда генерал-майор И.И. Алексеев, шеф Митавского драгунского полка, прибыл в Сердоболь (городок на берегу Ладожского озера. Сейчас город Сортавала), где должен был принять командованием над отрядом, поручик явился к нему и чуть ли не на коленях умолял взять его в поход. «Молодой лев наружностью и сердцем полюбился Алексееву, - сообщает мемуарист, - и он представил о том в Петербург, но с выговором получил отказ».
Увы, «подвиги» татуированного графа, совершённые более двух лет назад и ранее, высокое начальство и не думало забывать.
Зато другому тогдашнему ходатаю за поручика Фёдора Толстого, генерал-адъютанту, князю Михаилу Петровичу Долгорукову, отказать те же лица не посмели: все в столице знали, что двадцатисемилетнему красавцу отдала своё сердце обворожительная великая княжна Екатерина Павловна. И посему воевавшему со шведами генерал-майору князю Долгорукову – шефу Курляндского драгунского полка – удалось-таки заполучить давнего преображенского знакомца графа Фёдора Толстого в собственный отряд в качестве одного из личных адъютантов князя.
Служба поручика Фёдора Толстого под началом храбрейшего князя Долгорукова, «в высшей степени любимого войском», была, к великому сожалению графа, очень недолгой. После наступления русских войск случилось самое ужасное. Спешившись пошел со всеми в атаку и сам командир князь Михаил Долгоруков.
Рядом с ним двигались двое: Иван Липранли («с планом позиции в руках») и граф Фёдор Толстой («с огромной пенковой трубкой). Липранди подробно этот случай: «Князь был в сюртуке нараспашку <…>. На шее Георгиевский крест и сабля под сюртуком. В правой руке он держал на коротеньком чубуке трубку, в левой маленькую зрительную трубу. День был прекрасный, осенний. Ядра были выпускаемы довольно часто.
Вдруг мы услышали удар ядра, и в тоже мгновение увидели князя, упавшего в яму у дороги из- под выбранной глины. Граф Толстой и я мгновенно бросились за ним. <…> Князь лежал на спине. Прекрасное лицо его не изменилось. Трёхфунтовое ядро ударило его в локоть правой руки и пронизало его стан. Он был бездыханен. <…>»
К.Н. Батюшков писал: «Шведы между тем были прогнаны с большим уроном». Кстати Фёдор Толстой и Константин Батюшков крепко подружились в дни войны в Финляндии. Ни на кого не похожий Американец произвёл столь сильное впечатление на поэта, что назвал графа «удивительным человеком, которого Дидерот, Пиголебрен и Ритиф де ла Бретоне сочинили в часы философического исступления».
Граф толстой решительно сказал, что не будет смывать с себя кровь князя, пока сама не исчезнет, и взял себе шпензер (часть мундира) князя и хранил как святыню почти сорок лет.
На третий день поручик Фёдор Толстой и два других штабных офицера повезли теле князя-«солдата» в российскую столицу. «Ему велено было только присутствовать при церемонии погребения, - сообщил Ф.Ф. Вигель, - и тотчас же опять выехать из Петербурга». По возвращению графа31 октября 1808 года вернули в родной Преображенский полк. И не раз он отличился в сражениях «в Финляндии против шведов». «Граф был точно храбр и, невзирая на пылкость характера, хладнокровн, - подчёркивал позже Фаддей Булгарин.
11 августа 1809 года Толстого произвели в штабс-капитаны гвардии, а за несколько месяцев до этого. В зиму с 1808 на 1809, Американец близ Вазы совершил, без преувеличения, подвиг. Ходил с охотниками, казаками, осматривать положение замёрзших вод Кваркен в Ботническом заливе среди стужи до 25 градусов. среди снежных заносов, двигающихся льдов. Спать приходилось прямо на льду. Дойдя до Годденского маяка, донёс, что путь хотя труден, но всё-таки проходим, причём добавил, что близ города Умео шведы не располагают, по-видимому большими силами.
Донесение позволило генерал-лейтенанту М.Б. Барклаю де Толли перейти по льду Ботнический залив и с 3-х тысячным отрядом занять Вестерботнию. Барклай де Толли признал переход «наизатруднительнейшим» и прибавил. Что его мог преодолеть только русский солдат.
«Не нужно веховать Кваркена, я развеховал его трупами», - сказал тот же Барклай де Толли, и эти слова полководца ярко дорисовывают картину перенесённых трудов». А Американец, двигаясь с отрядом, совершил «сию гигантскую и даже невероятную атак» и «за оказанное им тогда отличие» в сражении граф Фёдор Толстой «удостоился Монаршего благоволения» (Архангельская -4). Имей он поменьше грехов – был бы видимо, и награждён императором пощедрее.
Вполне мог быть удовлетворён итогами кампании и американец, вырвавшийся из гарнизонного плена, прощённый, славно дравшийся и кутивший, обзаведшийся в «тундрах финских» новыми приятелями-офицерами и приятельницами из чухоночек, повышенный в чине и отмеченный императором.
В Финляндии дважды дрался на дуэли, с капитаном Генерального штаба Брунновым (ранил) и с сыном обер-церемониймейстера и тайного советника Александром Нарышкиным, подававшим надежды своим родителям (убил.)
Теперь популярному, но не угомонившемуся (дочь графа П.Ф.Перфильева) графу Фёдору предстояло стать очень известным человеком.
Кошмар обеих столиц
И вот тут уже граф Толстой-Американец развернулся окончательно. Никакой скандал теперь не обходился без его деятельного участия. Открылся ещё один талант Толстого, который граф отшлифовал до совершенства: он стал самым известным в России карточным шулером.
При этом открыто обвинить Фёдора Ивановича в шулерстве было равносильно тому, чтобы подписать себе смертный приговор: за такое оскорбление противник сперва получал оплеуху, а потом – вызов. За десять лет граф стрелялся более пятидесяти раз. Сам он лишь несколько раз получил лёгкие раны, зато его противников увозили домой бледными и окровавленными.
1810-1811 годы
15 февраля 1810 гола его отправили в домовый отпуск на 28 дней, из коего американец «на срок явился» (Архангельская -4). Нёс службу исправно и никаких шалостей себе, вероятно, не позволял. В декабре ему снова предоставили отпуск на три месяца. Более того. 12.12.1810 года графа Толстого произвели в капитаны.
В те же сроки произошло другое событие. Давний недруг Американца барон Е.В. Дризен тоже продвинулся по службе, с 14.02.1810 он был «назначен командиром полка в чине Полковника».
В марте 1811 года, и вновь «в срок», граф возвратился из отпуска в свой полк. По всей видимости, новоиспечённый гвардейский капитан тогда давненько не давал о себе знать друзьям, находившимся в отдалении от Петербурга, и кто-то из них пожаловался на молчальника Денису Давыдову. Тот откликнулся стихами – так и не завершёнными, впервые напечатанными в 1833 году: 1811-ГО ГОДУ Толстой молчит! – неужто пьян Неужто вновь закуралесил? Нет, любезный грубиян туза бы Дризену отвесил. Давно-б о Дризене читал: И битый исключён из списков – Так видно он не получал Толстого ловких зубочистков. Так видно, мой Толстой не пьян… (РВ 1864 №4 С.683)
Употребив же «туза», Денис Давыдов, как сказали бы люди суеверные, опасающиеся зайцев и прочих дурных примет, своими виршами напророчил беду.
Только вот из полковых списков в год создания этих рифм – в знаменитый для европейцев год, когда забродило «вино кометы», - был исключен не командир лейб-гвардии Преображенского полка Егор Дризен 1-й, а любезный приятель Дениса Давыдова, граф Фёдор Толстой.
«Американец всегда дивился снисходительности моих суждений о людях», - написал однажды П.А. Вяземский А.И. Тургеневу. Оно и понятно: сам граф, в отличие от князя Петра Андреевича, предпочитал рубить сплеча.
Что случилось с нашим героем весной или летом 1811 гола, остаётся загадкой и поныне. На пороге тридцатилетия граф как будто взялся за ум, изжил или усмирил «дикость», о его сногсшибательных выходках и дуэлях начали понемногу забывать, поговаривали даже, что в недалёком будущем ему суждено попасть во флигель-адъютанты.
Зоркая и наблюдательная Е.П. Янькова имела основания утверждать другое: красавец Фёдор Толстой «был некоторое время в большой моде, и дамы за ним бегали». «Много женщин не устояло против него!» - восклицала знавшая подноготную отца П.Ф. Перфильева. Даже появившуюся в небе на европейском небе в марте яркую комету Толстой –Американец вполне мог принять за припозднившийся восход своей звезды. Тут, под кометой всё и пошло прахом.
Что случилось в 1811 году не написано ни в одной истории и сам американец ни словом не обмолвился. Тайный советник Г.В. Грудев под старость вспоминал: «Американец. Граф толстой наплевал на полковника Дризена, была дуэль, и Толстого разжаловали».
Это его высказывание, вызывает большие сомнения. Их служебное неравенство было слишком серьёзным препятствием для дуэли. Однако, извратив факты, почти столетний Г.В. Грудев не ошибся, на наш взгляд, в изложении самой сути случившегося. Повторим вышесказанное: граф Толстой крайне резко выступил против барона Егора Дризена – и был за это весьма строго (но не громогласно) наказан.
А для сохранения скандальной тайны правительство пошло, можно сказать на закулисную сделку с Американцем: ему предложили внезапно и основательно заболеть. Возможно тут вновь, как и в прежние годы, расстарались заступники графа Фёдора, благодаря которым капитан избежал более суровой кары.
7 октября 1811 года, военный министр адресовал в лейб-гвардейский Преображенский полк предписание за №2491: «Оного полка капитан Граф Толстой по Высочайшему повелению по прошению его увольняется от службы, о чём будет объявлено в следующем приказе; а между тем сего же дня приказано ему от меня отсюда выехать по желанию его в Калужскую губернию к родственникам его; о чём полку и даю сим знать».
Итак, за «одышку» графа наказывали не только отставкой, но и ссылкой. Военный министр уточнил: «Государь при отставке высочайше приказал (Фёдора Толстого. – М.Ф.) выслать. Взяв с него расписку, чтобы в обе столицы не въезжал».
К этому времени Фёдор Иванович, «человек очень известный», навсегда распрощавшийся с доблестным Преображенским полком прибыл к назначенному месту жительства – в Медынский уезд Калужской губернии. До солдатского ранца или до кандальной Сибири Американец всё-таки недотянул.
Таким образом, отставка от службы грозила превратиться для фрачников с червоточиной, упорствующих или раскаявшихся, в отставку от Отечества. К слову вспоминается один из рассказов князя П.А.Вяземского об Американце: «Когда появились первые 8 томов «Истории государства Российского», он прочёл их одним духом и после часто говорил, что только от чтения Карамзина узнал он, какое значение имеет слово Отечество, и получил сознание, что у него Отечество есть».
На самом деле отечество у графа Фёдора Ивановича Толстого было всегда. И едва услышав про загромыхавшую на западных рубежах «грозу двенадцатого года», он наплевал на всякие столичные циркуляры и начал хлопотать о скорейшем возвращении с строй.
В сражениях с Буонапарте
Кто любит видеть в чаше дно, Тот бодро ищет боя… В.А. Жуковский
На развесёлых, подчас оргиастических столичных пирушках середины десятых – начала двадцатых годов XIX века наравне с тостами нередко звучала застольная песня, автором которой предположительно называют морского офицера И.П. Бунина (Т.А. Мартемьянов Общества нетрезвости на Руси 1903 г) или (что гораздо более вероятно) князя П.А. Вяземского. Каждый куплет этой ритуальной песни – был посвящён какому-нибудь собутыльнику (Д. Давыдову, Жуковскому, Батюшкову и прочим прилежным «кавалерам»).
Объевшиеся и охмелевшие «пробочники» с усердием горланили a capella: Подобно древле Ганимеду, Возьмёмся дружно заодно. И наливай сосед соседу: Сосед ведь любит пить вино!
Попал в герои корпоративной песни и граф Фёдор Иванович Толстой Его деяния удостоились следующего куплета: А вот и наш Американец! В день славный под Бородиным, Ты храбро нёс солдатский ранец И щеголял штыком своим. На память дня того Георгий Украсил боевую грудь: Средь наших мирных, братских оргий Вторым ты по Денисе будь!
Нестройные голоса хора громко повторяли припев, по настроению варьируя третью его строку («Поцелуй сосед соседа», «Обойми сосед соседа», «Поклонись сосед соседу» и т.д.). Затем хлопали и летели высь очередные пробки и потеха семьи пирующих обретала второе, третье, дцатое дыханье…
Многие считали, даже друг и боевой товарищ графа Денис Давыдов, что Американец «поступил рядовым в московское ополчение». На самом деле ни «солдатского ранца» ни ордена святого Великомученика и Победоносца Георгия в 1812 году Американцу не досталось.
По всей видимости в понедельник 19 августа 1812 года и должно считать официальной датой возвращения Американца («по его желанию») на военную службу. Его вернули с «чином по сделанному положению» - то есть с производством из капитанов гвардии в армейские подполковники. Он, никогда не сомневавшийся, что приверженность к Отечеству есть «в сердце каждого благородного, прямо благородного человека», пополнил-таки ратные ряды россиян.
До Бородинской битвы – оставалась ровно неделя. (Текст взят из книги Михаила Филина «Толстой-Американец» М. Молодая гвардия. 2010)*3
Матвей Вологжанин в статье «Толстой, плохой, злой» из журнала «МАХIM» №9 за 2007 год *1 пишет:
Вот как описывал военные заслуги Толстого Пушкин, выведший его под именем Зарецкого в Евгении Онегине: И то сказать, что и в сраженье Раз в настоящем упоенье Он отличился смело в грязь С коня калмыцкого свалясь, Как зюзя пьяный, и французам Достался в плен: драгой залог! Новейший Регул, чести бог, Готовый вновь предаться узам, Чтоб каждым утром у Вери В долг осушить бутылки три.
Заполучив в плен представителя знатнейшей в России семьи, французы радовались недолго. Рыцарское отношение к пленному графу вышло им боком. Бродивший почти свободно по лагерю Толстой принялся вести свой привычный образ жизни. В конце концов он споил, перессорил и заразил картёжным азартом столько французских офицеров, что у генералов не осталось другого выхода… Так Фёдор Толстой стал, наверное, единственным в мировой истории человеком, которого выгнали из плена за плохое поведение. Вернувшись в расположение свой части, Толстой занял место в строю. *1
*3В силу многих, объективных и субъективных, причин зона ответственности 2-й Западной армии была наиболее уязвимой частью нашей позиции. И мало кто из людей сведущих сомневался в том, что главный удар наполеоновских войск будет нанесён именно сюда, в район Семёновских флешей и центральной батареи.
Этим Американец мог быть доволен. Не устраивало его только пребывание в третьей шеренге, среди ополченцев. В отдалении от передовой.
«Накануне Бородинского сражения, - вспоминал Иван Петрович Липранди, - находясь на строящейся центральной батарее, я услышал, что кто-то отыскивает какого-то полковника (он был ещё в подполковниках) графа Толстого. Оказалось, что это мой старый знакомый, в то время начальник дружины ополчения, из любопытства пошёл к цепи посмотреть французов. Его скоро отыскали; мы успели только разменяться несколькими словами и помянуть князя М.П. Долгорукова. Сказав мне, где и чем он командует, он поскакал на призыв».
Упомянутая Иваном Липранди «центральная батарея» имела и другие названия: Большой редут, Курганная батарея, Центральны люнет, позднее - батарея Раевского… Спустя несколько часов неистово штурмовавшие укрепление французы и прочие «языки» назвали батарею «адской пастью».
Немудрено, что 26 августа 1812 гола, в понедельник, подполковник. Граф Фёдор толстой очутился на «большом поле» именно там, где ему и подобало очутиться.
Его однодневный полк имел белое знамя и пять цветных, с тёмно-коричневым крестом. Углы этих знамён образца 1797 года были также тёмно-коричневыми, но с селадоновым (светло-зелёным). Зато древки оказались чёрными – совсем как глаза у Американца. (А.А. Подмазо Ладожский пехотный полк ОВ Ст. 395
На рассвете, около 6 часов утра армия Наполеона всей своей мощью обрушилась на оборонительные рубежи русского воинства, одновременно атакуя семёновские флеши и село Бородино. Появилось множество убитых и раненых. В третьей шеренге войск русского лагеря происходило удивительное движение, чем-то напоминая броуновское движение. Ополченцы и специально наряженные команды нижних чинов, приседая и крестясь, бросились с носилками и без оных, уносить в тыл получивших увечья офицеров и солдат.
По словам очевидцев происходило это так: «Русские мужики с пиками и без пик, с топором за поясом втесняются в толпу вооружённых, ходят под бурею картечи, и – вы видели –они нагибались, что-то поднимали, уносили… Кутузов приказал Смоленскому ополчению уносить раненых из-под пуль сражающихся. Из-под копыт и колёс конницы и артиллерии. У французов этого не было: их раненые задыхались под мёртвыми, - трупы их были растоптаны копытами, раздавлены колёсами артиллерии» (Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М. 1985. Ст.55).
Тут же раненых принимали другие ополченцы и по новой смоленской дороге отправляли в Можайск на телегах.
Большинство кадровых офицеров –по приказу армейского командования, полностью совпадавшем с их собственным неуёмным желанием, - в тот или иной момент покинули вверенных им ранее безоружных дилетантов (ополченцев. От Б.Е.), выдвинулись вперёд, примкнули к дерущимся русским полкам и сшиблись с неприятелем.
Наш американец был "прикомандирован" к ладожскому пехотному полку. Состоявший в 1-й бригаде 26-й пехотной дивизии генерал-майора И.Ф.Паскевича. Дивизия входила в состав 7-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского, «полного дарования и неустрашимости военачальника» (Д.В. Давыдов). Тот корпус оборонял первенствующий участок русской позиции – и опорным пунктом обороны, её «ключом», являлся редут на Курганной высоте.
Ещё при жизни графа Фёдора Толстого, в 1839 году, на месте исчезнувшей батареи установили памятник (работы архитектора А. Адамини). Думается, было бы справедливо воспринимать этот бородинский монумент и как памятник нашему герою.
Довольно быстро войскам первого эшелона атакующих под командой бригадного генерала французов Ш. Боннами удалось овладеть батареей. Офицеры и прислуга при орудиях пали в рукопашной схватке.
Приблизительно тогда получил смертельное ранение П.И. Багратион. Как выразился позже Ф.Н. Глинка, «стадо осталось без пастыря». Ранили и шефа ладожцев Е.А. Савоини.
По мнению французов, в тот самый момент, в десятом часу утра, они были в полушаге от безоговорочной победы, от «нового солнца Аустерлица».
И вот совпадение: как раз тут, как будто из-под земли, объявляется наш герой – и вступает в бой, «щеголяет штыком своим». Существуют источники, где упоминается сражающийся на курганной высоте татуированный, со святым Спиридонием на груди граф Фёдор Иванович Толстой. Из документов мы узнаём, что граф Фёдор принял в тот роковой час командование над Ладожским полком и даже попытался малыми силами контратаковать преуспевших французов.
Так в рапорте от 7 сентября 1812 гола Н.Н. Раевский докладывал М. И. Голенищеву-Кутузову о Американце: «Командуя баталионом, отличною своею храбростью поощрял своих подчинённых, когда же при атаке неприятеля на наш редут ранен Ладожского полка шеф полковник Савоини, то, вступя в командование полка, бросался неоднократно с оным в штыки и тем содействовал в истреблении неприятельских колонн».
Генералы А.П. Ермолов и А.И. Кутайсов оказались в районе Курганной высоты в самый нужный миг. «Овладение сею батареею принадлежит решительности и мужеству чиновников (т. е. офицеров) и необычайной храбрости солдат», - прибавил генерал А.П. Ермолов. В хоте того боя погиб генерал-майор А.И. Кутайсов, «вождь младой» тело его так и не было найдено.
Опрокинув и отбросив французов «до кустарников» и Семёновского оврага, защитники Большого редута вновь заняли оборонительную позицию.
К 15.00 курганная высота представляла собой «зрелище, превосходившее по ужасу всё, что только можно было вообразить. Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений – всё это исчезло под искусственным холмом из мёртвых и умирающих, средняя высота которого равнялась 6-8 человекам, наваленным друг на друга» (Троицкий Н. 1812: Великий год России М.2007 ст.282-283).
26 августа 1812 гола подполковник Фёдор Толстой был «ранен в левую ногу пулею навылет» (Д.В. Давыдов Сочинения М. 1962. С.530.) Видимо неприятельская пуля достаточно долго искала его: ведь Американец, как сказано выше ходил в штыки «неоднократно». Велик русский Бог: возможно граф Толстой ухитрился доковылять сам; или его спасли мужики - снующие взад-вперёд ополченцы с носилками; или офицеру подставил плечо кто-то из оказавшихся рядом воинов с «солдатским ранцем».
Вечером после побоища, раненого Американца увидел в похожем в большой лазарет Можайске генерал-майор А.П. Ермолов Этот эпизод описан Денисом Давыдовым: «Ермолов, проезжая после сражения мимо раненых, услышал знакомый голос и своё имя. Обернувшись, он в груде раненых с трудом мог узнать графа Толстого, который, желая убедить его в полученной им ране. Сорвал бинт с ноги, откуда струями потекла кровь». Так он – театрально, в духе античных трагедий – воззвал к справедливости сильных мира сего.
26 августа произошла ещё одна встреча нашего героя с Иваном Петровичем Липранди, которой позже вспоминал: «… обгоняя бесчисленные обозы, я услышал из одного экипажа голос графа, звавшего к себе в некотором расстоянии он него своего человека. Я подъехал. Граф был ранен в ногу и предложил мне мадеры; я кое как выпроводил его из ряда повозок, и мы расстались».
Американец на ходу навёрстывал упущенное: ведь 26-го числа ему было некогда опорожнить бутылку. Мадера возвращала подполковнику Фёдору Толстому силы, врачевала его.
Наполеону не удалось решить судьбу кампании в генеральной схватке при Бородине. Русские устояли, не дали разбить себя – и, отступив, на марше могли позволить себе глоток всемогущего вина.
Настал день. Когда граф Фёдор всё-таки сравнялся в чине с почившим недругом, бароном Е.В. фон Дризеном. Высочайший приказ о производстве Американца в полковники 13 марта 1913 гола был подписан. «За отличие, оказанное в Бородинском сражении…».
К тому времени наш герой, давно исцелившийся, успел побывать «во многих сражениях» с потерявшим инициативу Бонапартом. (Архангельская-4 С.18). 6 октября он принял участие в Тарутинском сражении. Спустя несколько дней, 12-го числа Фёдор Толстой дрался за Малоярославец, 3 ноября в сражении под Красным.
В середине морозного января 1813 года двоюродный брат Американца, граф Н.И. Толстой столкнулся с нашим героем на Березине, в городе Борисове, он сообщил об этом родным, что виделся с ним, что он прикомандирован к отдельному корпусу.
С генерал-майором А.Х. Бенкендорфом граф Фёдор, возможно столкнулся на военных дорогах. (Впоследствии, обращаясь к начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии по важному делу, Толстой представился «человеком, который некогда имел честь быть» А.Х. Бенкендорфу «не без известен» (Шумихин С.В. Указ. Соч. Стр. 238).
За участие в зимних операциях 1814 гола и «отличие» при осаде и штурме крепости Горн и поста Гам (14 января) Американец, командовавший «передовыми аванпостами», был наконец-то отмечен начальством: «награждён орденом Святого Равноапостольного князя Владимира 4-й степенью с бантом. За дело 28 января 1814 гола граф Фёдор был представлен к вожделенному для любого русского офицера «ордену Святого Великомученика и Победоносца Георгия, 4 класса (Архангельская -04, Архангельская-6).
«Между тем война со славою была окончена. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слёзы свидания!» (VIII, 83; выделено Пушкиным.)
С августа по октябрь граф Фёдор гостил у родни в Калужской губернии, где к тому же лечился. (РГВИА .29). Как же быстро летело его время! Казалось, ещё позавчера Американец бедокурил в корпусе, не далее, как вчера парил на воздушном шаре, строил куры сладострастным дикаркам и ползал по кваркенским торосам, - а ведь добрая половина жизни уже миновала, полдуши (изрёк бы Гораций) отлетело.
«Была жизнь… Жилось… Много видел твой отец на своём веку» - скажет он через уйму лет дочери и запьёт эту фразу изрядным глотком пунша. (РВ 1864 №4 Ст. 683).
Зато М.Ф. Каменская не сомневалась, что в послевоенной Москве её дядюшка развернулся, что называется, во всю ивановскую: «Вторая его русская жизнь чуть ли не интереснее американской».
Как бы подтверждая эти слова, отставной полковник Фёдор Толстой, «замечательный по своему необыкновенному уму» (Д.В. Давыдов Сочинения. М.,1962. С.530), предельно чётко сформулировал собственное кредо в одном из писем князю Петру Вяземскому: «Не облегчай совести своей от грехов любезных и весёлых, как тяжело без них жить. Заживо приобретённая святость есть преддверие разрушения» (РГАЛИ 1318. Л.88. Ф.295. Оп.!. Ед.хр. 1318. Л.88 (письмо 26 .04.1932г)).
Грехопадение графа продолжилось, и, следственно, в Староконюшенной по-прежнему равнялись на мифологического героя и не утихало жизнеутверждающее: Подобно древле Ганимеду, Возьмёмся дружно за одно. И наливай сосед соседу: Сосед ведь любит пить вино!
В общем, не попав в отставные генералы, Американец покамест удовольствовался тем, что вышел в практикующие философы. *3
Использованы: 1. Михаил Филин «Толстой-Американец» М. Молодая гвардия. 1910. *3 и 2. Статья Матвея Вологжанина из журнала MAXIM №9 2007 год. Ст. 136-142. *1
Материал подготовил Борис Евдокимов