Когда б имел златые горы
И реки, полные вина...
Иди сюда, присядь. Пожалуйста. Посиди со мной. Я подержу тебя за руку. И жалко будет дышать.
Накрапывает дождик, мелочь, мыгычка, как говорит бабушка. Заберусь на скамейку с ногами, натягивая безразмерную футболку на пятнистые от синяков коленки. Ты принесешь два колышка и плащ-палатку. Накроешь скамейку шатром. И мы будем сидеть под плащом, тихонько смеяться и играть в "дурака"...
Или сядь на табурет, возле печки на открытой кухне. Там, внутри печи еще тлеют последние угольки, а сонные мухи иногда гудят возле котелков, перевернутых на теплом приступке. Густые серые сумерки, слышно каких-то ночных птиц и сверчков. Дружок, Джек или Буран обязательно подойдут и лягут рядом, прям на твои ноги, время от времени фыркая от запаха табака. Ты будешь курить что-то забористое, жесткое, сейчас такого не делают, щуриться и дымить. А я прибегу, пристроюсь на твоих коленях, прижмусь, спрячусь в тепло потертой куртки. И ты будешь мне рассказывать, как в войну из ничего и ничем клеил шины велика. Как жарил карасей на сухой сковородке. Как ведрами ловил раков. Как объезжал лошадей...
Посиди со мной. Побудь. Давай посмотрим по маленькому черно-белому телевизору новости, а потом ты будешь читать книжку про тайного советника вождя, про которого я совсем ничего не понимаю, но люблю, когда мне на ночь читают вслух что-то умное и взрослое. Перед самым сном мы будем по всей даче щелкать комаров, резинками, на спор, кто больше. Потом ты будешь виртуозно храпеть, а твои очередные командирские часы будут громко тикать в тихой ночи, мерцая светящимися циферками...
Или давай поедем в сопки, за дубовыми вениками. Наберем желудей, и ты будешь рвать для меня молодые, совсем молочные лесные орехи и учить их чистить. А на обратном пути я свалюсь с вороха дубовых веток, запрятанных в грубые мешки, рухну с высоты "Урала" на мелкий белый песок и только тогда осознаю, почему эти горы называют белыми...
Утром ты приготовишь ненавистную яичницу. Вариантов немного: яичница, яйца всмятку, яйца вкрутую и сырые. Сырые - это невыносимо, и я, морщась, буду наблюдать, как ты ешь болтушку с хлебом. И буду канючить жареную кругляшами картошку, потому что, ну, сколько можно есть эти яйца. А ты будешь смеяться и прихлебывать свой чай с пятью ложками сахара...
А, может, на рыбалку, а? Давай на рыбалку, за Бочкаревку. Я надену нелепые трико на десять размеров больше, подвяжусь какой-нибудь веревкой и подверну в несколько оборотов рукава твоей олимпийки. Посижу на берегу с удочкой, старательно делая вид, что что-то в этом смыслю. Потом подружусь с деревенскими собаками, пришедшими на реку. Подерусь с бодливой коровой, которая решит съесть нашу прикормку. Получу нагоняй от пастуха, потеряю панамку, а чуть позже ты будешь вытягивать меня из прибрежного болота. А на обратном пути мы попадем под град, и ты будешь склоняться надо мной, съежившейся на раме велосипеда, стараясь закрыть собой от метких колючих градин...
А потом, спустя много лет, после, ты придешь, во сне, как-то ночью. Худой, с ввалившимися щеками, совсем больной, с глазами, такими, до дна. Придешь, распахнешь калитку, остановишься и тихо скажешь "я... а я вернулся". И я задохнусь от счастья, побегу, брошусь на шею, буду целовать седую щетину и реветь, захлебываясь слезами, потому что вернулся, вернулся! и всё вернулось, и лето, и ничего не было, и ничего не случилось, и я опять маленькая, и, дедушка, я очень, очень тебя люблю...
Навсегда.