Найти в Дзене

Начало неведомого века | Александр Олексюк

В девяностые годы мы каждое лето садились в плацкартный вагон и ехали через всю страну к бабушке: с Севера на Юг, минуя Урал, Самару, Казань, Москву, дремучие брянские леса, на хлебосольную Украину. Мне было сложно понять, почему с таким сожалением из года в год родители говорили друг другу, что опять не получится полететь на самолёте. Зачем нужна бездарная, глупая скорость, когда в круглый иллюминатор можно посмотреть лишь несколько минут на взлёте и на посадке? Остальное время ничего не видно: облака и холодная, неживая синь. Разве может это сравниться с четырьмя днями в плацкарте? Я забирался на верхнюю полку, немного приоткрывал тугую раму и часами смотрел на кособокий, деревянный мир. Мне казалось, что нет ничего чудесней, чем глядеть в окно поезда. Никакой телевизор, никакие книги не могли сравниться с уникальной возможностью наблюдать за усталым бытием своей Родины, укрывшись на верхотуре. Вот люди, согнувшись в три погибели, пропалывают сорняки: в те годы часто сажали огороды п

В девяностые годы мы каждое лето садились в плацкартный вагон и ехали через всю страну к бабушке: с Севера на Юг, минуя Урал, Самару, Казань, Москву, дремучие брянские леса, на хлебосольную Украину. Мне было сложно понять, почему с таким сожалением из года в год родители говорили друг другу, что опять не получится полететь на самолёте. Зачем нужна бездарная, глупая скорость, когда в круглый иллюминатор можно посмотреть лишь несколько минут на взлёте и на посадке? Остальное время ничего не видно: облака и холодная, неживая синь. Разве может это сравниться с четырьмя днями в плацкарте?

Я забирался на верхнюю полку, немного приоткрывал тугую раму и часами смотрел на кособокий, деревянный мир. Мне казалось, что нет ничего чудесней, чем глядеть в окно поезда. Никакой телевизор, никакие книги не могли сравниться с уникальной возможностью наблюдать за усталым бытием своей Родины, укрывшись на верхотуре. Вот люди, согнувшись в три погибели, пропалывают сорняки: в те годы часто сажали огороды прямо под насыпью железной дороги. А вот уже вечер — кирпичная будка дежурного, в ней горит огонёк. Я представлял, как человек в оранжевом жилете сидит в будке на скрипучем стуле и смотрит «Санта-Барбару» или тоже уставился в окно, как и я.

В такие моменты возникало ощущение какого-то невероятного родства с этими людьми за окном, с этими лужами и лесами. Пропахший бог весть чем плацкарт парадоксальным образом дарил ощущение не гадливой брезгливости, а тотальной радости и покоя. Ветер обдувал лицо, кто-то за спиной тихо говорил и звенел подстаканниками, а поезд ехал, и колёса пели. Русские рельсы — певучие и мелодичные. Если бы их сделали без стыков, музыки бы не получилось. Но конструкторы, инженеры, люди с кульманами и линейками, наверное, любили свой народ, поэтому специально подобрали длину так, чтобы колёса вагона, соприкасаясь со стыками рельса в строгой периодичности, чеканили особый, убаюкивающий ритм. Каждые двадцать пять метров: тудух-тудух, тудух-тудух. Этот звук гипнотизировал, замешивал тесто для ярких, необычных снов.

Я обожал волшебный плацкарт. Во время коротких остановок, когда бойкие бабули пытались просунуть сквозь щель в раме хрустальные фужеры, я громко кричал: «Пирожки! У кого пирожки?!», и десятки рук протягивали мне промасленные газеты, а я протягивал деньги. И никто никого не обманывал. Помню, что каждый раз после покупки пирожков нужно было подождать пару часов, чтобы началось главное представление нашего путешествия — проезд станции Сарыево под Владимиром. Каждый год, подъезжая к этому селу, я, как и другие пассажиры, наблюдал странный перформанс: местные — дети, подростки и взрослые — становились у старого моста неподалёку от станции и махали поезду руками.

Сложно сказать, по какой причине они это делали. Также неизвестно, приветствовали ли они только наш поезд или все проходящие составы, но это действо повторялось каждый год. «К Сарыево подъезжаем, сейчас махать будут», — обычно предупреждала пассажиров проводница. Все обитатели вагона после её слов бежали к окнам у боковушек и ждали приближения к мосту. Там уже переминались десятки людей. Подростки опирались на велосипеды, дети стояли в кузовах «муравьёв», иногда местные мужики приезжали на лошадях, и их круглые, румяные жёны махали из телег. А мы махали им в ответ.

Иллюстрация Ольги Тамкович
Иллюстрация Ольги Тамкович

Это была странная и чудесная традиция на станции Сарыево. Уже и не вспомню, на протяжении скольких лет она продолжалась, — возможно, все девяностые. Зато я хорошо помню, когда она закончилась: с приходом миллениума. В лето 2001 года я всё также ел купленные в пути пирожки и ждал Сарыево, чтобы помахать людям. И все в вагоне тоже ждали — проводница по обыкновению сделала объявление. Но у старого моста никого не было, кроме каких-то трёх парней, которые при приближении поезда сняли штаны и показали поезду жопы. Кто-то засмеялся, кто-то плюнул и пошёл курить в тамбур, я тоже засмеялся. Потом полез на верхнюю полку, прикрыл окошко и заснул. Приснилось, что родители подарили мне аудиоплеер, я иду по городу и слушаю песню Ich will ансамбля Rammstein.

Редактор Анастасия Ворожейкина

-2

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Об авторе:

Александр Олексюк. Женат, двое детей. Православный. Политические воззрения консервативные. По профессии журналист. Главный редактор одного из региональных СМИ Челябинской области. Любит музыку, кино, литературу и живопись, а также бокс и прогулки в лесу.

-3