Перстень царя Ивана.

За окном раздалось ржание лошади и послышались громкие, возбужденные голоса.

Двое мужчин: один средних лет, крепкий и ладный, кареглазый, темноволосый, с темной же густой, аккуратно подстриженной бородой и суровым лицом воина, и второй – значительно моложе, лет этак чуть за двадцать, редкобородый, с вьющимися светлыми волосами и приятным лицом, подошли к окну и увидели недалеко перед воротами крепостной стены две повозки: одну большую, груженую мешками, похоже, с репой и еще чем-то, и небольшой возок с единственным в нем небольшим сундуком с выпуклой крышкой. Из-за него то и разгорелся сыр-бор. Один из стрельцов, охраняющих Покровские ворота Александровской Слободы, передав бердыш напарнику, заставил сопровождающего открыть крышку сундука и теперь пытался засунуть внутрь руку с явным намерением что-то достать из него. Сделать это ему никак не удавалось. Мужик в распахнутом и порванном кафтане налетал как петух на стрельца, хватал его за руки и отталкивал от возка. Оба при этом кричали, но обычных слов с такого расстояния было не разобрать, отчетливо слышался только отборный мат.

Вот стрелец поймал мужика за рукав кафтана, оттащил его в сторону, развернул к себе спиной и толкнул его сапогом в задницу так, что тот пролетев пару-тройку саженей, распластался в дорожной пыли, но тут же вскочил как ванька-встанька и с криком «а-а-ах ты, с-сука, не трогай!» бросился назад. Полы его кафтана распахнулись как петушиные крылья.

-Ба, Малюта, смотри, этот петух в кафтане – это же Федя-печатник! - обратился один из зрителей к другому.

-Вижу, - Малюта высунулся из окна, вставил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Все, и летящий Федя-петух в том числе, как по команде замерли и повернули головы на звук. Малюта сложил ладони трубой и рыкнул: - Пропустить, вашу мать! – и резко махнул рукой.

Драчливый стрелец метнулся к второму, схватил свой бердыш и оба стража приняли стойку у ворот.

Возницы щелкнули кнутами, повозки тронулись с места.

Малюта отвернулся от окна, отошел от него, сел, а потом и прилег на стоящую у стены широкую лавку: - Иди, Бориска, иди, не пустят без тебя Федю к государю, а он ждет, – поворочался устраиваясь поудобней, притворно зевнул и закончил, - потом приходи, я тебя тут подожду. Да смотри, Годунов, чтобы я тебя не год здесь ждал.

Хлопнула дверь, шаги затихли вдали. Тишина.

Апрель в этом году выдался небывало жарким. В полях трава еще не успела встать как напала эта сушь, принесенная ветром из далеких южных степей.

Малюта чертыхнулся, ругая жару, поворочался на лавке расстегивая полукафтан, устроился поудобней и задремал. Перед глазами поплыли спокойные, убаюкивающие видения: зеленый луг, ниспадающий к неширокой речке с кое-где заросшим ивняком берегом, и он - Гришка – ему лет двенадцать, охлюпкой на коне скачет к воде. И вдруг гром средь ясного неба, конь шарахнулся в сторону так, что всадник двумя руками вцепился в конскую гриву, из последних сил пытаясь удержаться на коне, но тщетно. Покрытая травой земля стремительно приблизилась и …Малюта дернулся так, что чуть не упал с лавки, открыл глаза, увидел перед собой лицо Бориса, кашлянул, прочищая горло, убрал с лавки ноги, сел и недовольно пробормотал: - Почто дверью грохаешь, не пушка чай.

- Да это не я, это сквозняк.

-Ладно, садись, садись. Ну что там?

Борис на цыпочках бесшумной тенью метнулся к двери, рывком открыл ее, убедился, что за ней никого нет, плотно закрыл дверь, вернулся и сел рядом на лавку.

-Что там, что там? – Борис вздохнул: - Государь в книжной палате с Елисейкой затворничает. Все столы завалили книгами, свитками и грамотами, и как тара.. - Борис осёкся, опасливо глянул на Малюту, и закончил, - в общем, шуршат и шепчутся.

-Вот, шепчутся! - Малюта рукой хлопнул себя по колену, - не нравится мне это, не нравится! Сдается мне пока я в Ливонию походом ходил Елисейка ужом в душу государеву влез.

-Еще как влез! –подхватил Борис, - ты про игумена Печерского монастыря Корнилия слышал?

-Нет, я ж намедни вернулся и окромя государя и тебя еще никого не видел. Так что там с этим игуменом?

Борис округлил глаза и шепотом начал: - Представляешь, с месяц тому назад это было, игумен Корнилий после заутрени прямо в глаза государю при всех сказал, что мол негоже царю православному - помазаннику Божию - держать при дворе колдуна аглицкого, кой зельем колдовским торгует, хулу на господа возводит, ересь множит и смятение среди православных насаждает. Так что ты думаешь? Государь так опалился на эти слова, что своим посохом царским пожаловал старого игумена по голове, да два раза, отчего тот в одночасье и отдал богу душу.

-Ай –я- яй! – воскликнул Малюта и покачал головой.

Борис еще ближе наклонил голову к Малюте и также шёпотом продолжил: - А знаешь где себе свил гнездо этот Елисейка Бомелька? В подвале прям под царскими палатами. Натаскал туда тьму плошек, горшков и сосудов, порошков каких-то, семян всяких и трав степных, лесных и болотных, и варит зелье. А зелья у него разные: кои царю готовит и сам употребляет – эти лекарские, вроде лечат, а есть и зловредные, такие, что пригубил и сразу к Церберу и апостолу Петру. – Борис еще понизил голос: - Болтают, что по приказу царя его женушку Марию Темрюковну Бомелька…. того, а Никитку Прозоровского… - Погодь, погодь, - перебил Малюта, - с Темрюковной-то не впадай в напраслину: она умерла, вспомни, за год до появления на Москве Елисейки Бомельки. Ну? То-то! А что с Никиткой Прозоровским?

-Говорят дошла до государя Никиткина крамола, что он, дескать, лучше сожжет самолично свою вотчину и все поместья, но не отдаст в опричнину. Зело возгневался на него государь за эти слова, вот и отведал на пиру Никитка елисейкиного зелья. Голову ему и снесло! Ночью после пира двух братьев своих зарезал, и как был в исподнем, так и ушел. По сю пору шатается меж двор. Ни родные, ни приказные из Разбойного приказа сыскать не могут. Да-а, дела! – Борис состроил просительный взгляд, помялся и сказал: - Слушай, Малюта, ты бы поспрошал Андрея Савина, вы же вроде с детства вместе и он тебя …э… уважает..

-Уважает? – усмехнулся Малюта.

-Ну…бздит, - быстро поправился Борис, - это сейчас всё одно, так, говорю, поспрошал бы его: где он откопал этого Бомельку, кто он такой и на кой черт он его припер сюда? А? А то болтают всякое, а толком никто ничего про него и не знает!

-Да уже спрашивал, - вздохнул Малюта, - рассказал мне Андрей, что государь, он тогда сильно хворал, отправляя его, Андрея, к бритам, наказал по ходу найти хорошего лекаря, как выразился государь: хоть с хвостом и рогами, хоть о двух головах и с тремя ногами, хоть брита, хоть немчина, хоть иудея, хоть черного басурманина, но, чтобы мог лечить. И Андрей нашел. Вернее, королева аглицкая Лизавета нашла, это она подсуропила нам. Сказала она Андрею, мол, есть у меня такой немчин –Элизиус Бомелиус- лекарскому делу у фрязинов (фрязины – итальянцы. Прим. авт.) учился по книгам Герберта Аврилакского, он же папа Сильвестр, а у себя в Германии по книгам Авиценны, Виллановы и Парацельса. И еще сказала, дескать, Бомелиус – врач от бога, а колдун и ведьмак от дьявола. Сейчас в тюрьме сидит за колдовство, ждёт петли. Представляешь, попади Андрей к Лизавете днём позже, болтался бы Бомелька в петле как миленький! Словом, Андрей его из тюрьмы вытащил, вот и скакнул Бомелька из грязи в князи, из тюремной петли в палаты царские. Что? Как это Лизавета его отдала? Да она хоть что отдала бы. Испанцы ее душить начали в морях, корсары треть аглицкого флота разграбили и сожгли, а куда им без флота на островах-то? Вот и бросилась Лизавета флот усиленно строить. Так-то лес бриты у шведов брали, да на ту беду испанцы немчинов Ганзы науськали, а те шведов, вот они, шведы, Лизавете фигу и показали. Куда ей? К нам! Наш лес понадобился, а окромя того и смола, и пенька, и лен и, особливо, черный камень – графит.

-А камень-то зачем?

-Э-э! Если в графитовых формах пушечные ядра отливать, то они гладкие и ровные получаются и много дальше летят при стрельбе.

Сам в Ливонии на войне видел.

А для корабельных пушек понимаешь, что это такое? Тебя враг достать не может, а ты его из пушек ядрами крушишь и крушишь, садишь и садишь! Вот! То-то!

А чтобы окончательно договориться Лизавета с Андреем и Бомелькой своего посла Горсея к нам отправила, чтобы он от ее имени государю челом бил и бумагу с государевой печатью получил.

Да-а. Вот тебе Елисейкина история от Андрея. А теперь я хочу тебя спросить.

-Спрашивай, – смиренно ответил Борис.

-В сундуке-то Федя – печатник что привез?

-Книги, грамоты, письма, всё из Посольского приказа, Федя –то к нему приписан. Как только сундук в книжную палату занесли, государь опись посмотрел, вернул в сундук и сказал мне: - Завтра посмотрим, - и на ключ закрыл.

-Интересно, - обронил Малюта и тихо, и проникновенно, но с легкой напругой начал:

-Слушай, Борис, ты постельничий, ты сродственник царю и близкий государю человек, не можешь ты не знать, что всё это означает: эти «шептания и шуршания», а ну, - Малюта чуть повысил голос, - говори, не скрытничай!

Борис опешил: - Да бог с тобой, Малюта! Чтобы я да перед тобой скрытничал? Да вот те крест! - Борис перекрестился, - не знаю я! Могу только о своем разумении сказать!

-Так говори!

Борис помялся, не зная с чего начать, вздохнул и решился: - Ну слушай. Задолго до отъезда Савина к бритам это было. Я тогда только-только к государеву двору был взят. Так вот, скоро, очень скоро я понял, что только внешне батюшка наш крепок телом и духом, а на самом деле давно недужит, телесным и душевным мукам зело подвержен и обречен на страдания. Слышал я не раз как государь в сердцах пенял, мол, там у меня война, голова кругом идет от забот где людей взять потребных, где денег раздобыть на огневые и кормовые припасы, на кошт ратникам, а меня иной раз так ломает, что я к заутрени встать не могу, а пока разойдусь, так полдня уж и прошло. Время утекает, а сколько еще городов на Руси поставить надо, сколько земель обиходить, а сколько еще и вернуть. Киев! Наш Киев у поляков! Это как? А сил, сил нет! Слышал бы ты как ругался государь! - А эти кровопийцы и бесовские отродья, твари жадные и безмозглые, - так батюшка верхних бояр со зла величает, - только и ждут, когда я слягу, чтобы по своим вотчинам и норам всё растащить, а там хоть трава не расти.

В общем, скажу так: все время государь пребывал в поиске и надежде найти хорошего лекаря. Сколько их в палатах перебывало не счесть, одних позорных шарлатанов сраной метлой выметали, этим можно сказать свезло, а иных, нечистых на руку и лукавых умом, и к медведям, и к собакам на потеху выгоняли. Да, к чему это я? Вот! Третий год уже Бомелька при государе, третий год его зельями потчует, а разве окреп государь здоровьем? Ты посмотри, разве окреп? Нет, не окреп! Здоровьем не окреп, а вот в ярости и гневе окреп, да, окреп! До белого каления, до ослепления доводит себя, безумства творит немыслимые, до морока души доводящие…. ну, ты сам знаешь! Господи, помилуй! – Борис истово перекрестился и понизил голос: - На прошлой неделе дело было. Подъячий Земского приказа вместе с другими бумагами челобитную на опричников зачитывал, государь слушал и головой покачивал, ну чтец воодушевился и от себя добавил, что, мол, опричники иной раз такое творят, что кровь в жилах леденеет. «Леденеет, говоришь», - переспросил государь и приказал свести подъячего в баню и согреть как следует. Ну и грели его в бане пока бедолага не кончился. А Висковатый Иван? На куски его порубили топором! А за что? Будто Псков хотел рыцарям сдать! Навет, чистый навет, а Ивана на плаху!

И такие бессмысленные и страшные сказки я могу тебе долго сказывать.

Борис передохнул: - Ушли мы от Бомелия, вернемся. А помнишь, Малюта, о прошлом годе, когда ты в поход собирался, - Борис наморщил лоб вспоминая, - в ноябре это было, точно, сразу после филиппова заговенья - на Москву хворь напала: почти все тогда и кашляли, и чихали, и сопли метали? И государь хворал, и Бомелька тоже. Да ты сам весь в соплях тогда и ушел! Помнишь?

-Конечно, помню! И что?

-Бомелька тогда в государеву опочивальню кубок с серебряной водой поставил, мол, от простуды лечит. (Серебряной водой в средние века называли ртуть. Прим.авт.) А себе не поставил, нет, не поставил! Ключника Григория Тынова я подговорил проверить, он и подтвердил, а потом еще и привел меня к Бомельке, пока тот в своем подвале колдовал, и показал, чтобы я сам убедился, что нету у него серебряной воды, нету!

-И что? –заинтересовано спросил Малюта.

-Да, что, что! Собрался я духом и в удобный момент рассказал всё государю, - Борис вздохнул и замолчал, словно не зная стоит ли продолжать дальше.

-Да говори же, не тяни кота за хвост! - повысил голос Малюта.

-Проверил государь, не поленился, и убедился, точно - нет серебряной воды у Бомельки, значит, у царя в изголовье ложа есть, а у лекаря нет. Призвал государь к себе Бомелиуса и мягко, почти ласково, спросил: - Как же так, Бомелиус? Ты ведь тоже болеешь, даром что лекарь, а вон нос красный, мне серебряную воду ты поставил, а себе нет?

-Ну? – нетерпеливо подтолкнул Малюта.

-Выкрутился, подлец! Сказал, что серебряная вода вещь дорогая и редкая, мало ее оказалось, и потому, мол, всё тебе –государю – и отдали на излечение.

Потом по приказу царя ключник Тынов обыскал всё, но серебряной воды кроме той, что была в царской опочивальне, больше нигде не нашел. Выкрутился Бомелиус!

-Тем и закончилось? –разочарованно спросил Малюта.

-Для Бомельки – да, тем и закончилось. А мне, мне, государь пожаловал венецианскую парсуну за рвение в службе царёвой, а хребет мой тут же, не отвлекаясь, без милости попотчевал царским посохом, мол, мог бы и сам разобраться и не отвлекать царя по мелочи от дел государевых.

Малюта рассмеялся: - Ха-ха-ха! Да, государю служить – не мед с брагой пить. Обидно, поди, за хребтину?

-Нет, не обидно. Больно, но не обидно. Я же вижу сколько у государя забот: с Ливонским орденом война нескончаемая, на юге надо постоянно отбиваться от Девлет Гирея. Ну, там, слава Богу, Миша Воротынский и Никита Юрьев как следует взялись за дело и государя радуют. Не дают поганому Гирею по выражению государя «искрадывать русскую украйну разбойными набегами». Людей дельных находят, пашенные заимки, зверопромысловые угодья и градки крепостные где надо ставят и так постепенно продвигаются на юг.

Но мало таких людей, сетует государь, мало! Больше тех, кто за спинами других прячется, да родословными своими бессмысленно кичится, мол, не по чину мне служить ни в земщине, ни в опричнине, ни в войске, мне, дескать, держава по чину и скипетр. Иные еще хуже! Вон Андрей Курбский! Государь ему как брату доверял, войско и казну вверил, так нет же – сбежал! Мало того – сбежал, на службу нанялся к ворогам! Сучьим панам теперь служит.

Оттого и недоверчив государь, и подозрителен!

А Каменный Пояс? Хан Кучум там безобразничает сверх всякой меры! На строгановские заводы зарится, государевых людей да черемисов наших полонит басурманин!

Великая мысль есть у государя! Казань и Астрахань – это первый шаг!

Второй -ступить за Каменный Пояс, крепкой ногой ступить, обосноваться там прочно и навсегда обезопасить Русь с востока!

А север? Намерен государь город-порт поставить на поморском Русском Севере, чтобы аглицкие и наши, когда будут, торговые суда не ходили промеж датчан, норвегов, шведов, немчинов, полячишек и балтов, от которых никогда не знаешь какой пакости ждать, а шли Северным прямым путем!

Так что нет, Малюта, не обидно мне, не обидно! Наоборот, благодарен я батюшке, он как отец хоть и через боль, но ума мне дал! – заключил Борис.

Малюта внимательно выслушал, одобрительно похлопал Бориса по плечу: - Хорошо и ладно ты сказал. Но ты, это, Борис, давай к твоему разумению поближе.

-Да, к разумению. Так вот, уже почти три года Бомелька при царе, а результат где? Нету результата, нету! И, верно, не один я так думаю! И потому, я разумею, придумал Бомелька перстень.

-Что за перстень еще? Причем здесь перстень? – удивился Малюта.

- А-а! Чудесный перстень! Он вроде как и тело лечит, и голову правит! Белого металла, с печаткой желтого камня и черным крестом. Так его Бомелиус расписал и описал. От фрязинов и немчинов вроде как перстень к нам попал.

-И государь поверил ему? – изумился Малюта.

-Да, поверил! Скажу тебе больше: при мне и Бомелиусе однажды государь в задумчивости сказал: - Да, припоминаю, говорила мне мамка, что дед мой с этим перстнем долгую жизнь прожил и не болел, а отец мой, как только вернул перстень немчинам, так хворать стал и вскоре помер.

-Допустим! Но откуда Бомелька мог узнать про перстень?

-Говорит от кардинала фрязинского, коего когда-то врачевал в Риме, но я думаю врет. Скорее всего что-то разнюхал у наших из Посольского приказа, уж больно крепко он там дружит с некоторыми. Дядька мой Дмитрий из Посольского приказа сказывал, что некоторых подъчих Бомелька на Кузнецкий мост водит и там разными серебряными штучками от местных мастеров одаривает и ублажает, а иных в торговых рядах крепким монастырским пивом опаивает и по ходу разные истории выведывает и тем забавляется. А там - в приказе - сто-олько историй! –Борис воодушевился, его глаза загорелись. Малюта с удивлением смотрел на Бориса, а тот продолжил: - Вот послушай какие есть истории: и про трубу Александра Невского, коей он в апреле, представляешь, в апреле заманил рыцарей на лед Чудского озера да и утопил их там; и про пропавший золотой ратный пояс Дмитрия Донского, который Софья – прабабка государя – чудом разыскала и вернула сыну, и про кинжал князя Василия, которым ослепляли его врагов и которым потом был ослеплен он сам, отчего и получил прозвище Тёмный, и про победный Честный крест Андрея Боголюбского, и про меч Пересвета..,

-Погодь, погодь, - перебил его Малюта, - так, значит, по-твоему разумению, Бомелий среди этих сказок и разведал у посольских про этот перстень чудотворный?

-Ну да, он им особливо интересовался, - подтвердил Борис, - а другие истории, я думаю, так – для отвода глаз.

-Ага! А потом, - продолжил Малюта, - значит, переложился Бомелиус от бесполезных зелий к этому целебному перстню, так что ли?

-Нет, не совсем так, так слишком просто. Бомелий, я думаю, преподносит государю дело так, что его зелья целебны, но действуют медленно, но есть секрет как усилить снадобья и открыть новые, а для этого нужен перстень. И дело за малым – всего-то нужно добыть его, то бишь вернуть утраченное, вернуть своё. СВОЁ! Понимаешь, Малюта, какой это манок для государя?

-Понимаю! Ага, ага! Думаю, запал на это батюшка наш Иван Васильевич! Да-а. А песня эта долгая! Война! И чёрт знает где искать его, этот перстень, и как добыть! И это время - его, Бомельки, время! Пока суд да дело, он как сыр в масле будет кататься. Хитер, сукин сын Бомелька, хитер!

-Еще как! И хитер, и умен! Когда он только появился при дворе великого государя, я по молодости и душевной простоте своей поделился с ним некоторыми своими наблюдениями. Какими? Ну вот, к примеру, если государь идет к первой заутрени легко и посох свой царский несет на весу и не опирается на него, значит, это светлое утро, значит, государь хорошо спал, чувствует себя хорошо и добро настроен. Если же посох в правой руке, государь через шаг опирается на него и голова наклонена вправо, значит, и состояние государя, и настроение, скажем так, не очень, а если посох в левой руке, государь идет медленно и опирается на него, а локоть правой руки прижат к боку, значит, государь страдает печенью, наполнен желчью и лучше на глаза ему лишний раз не попадаться. Ну и всякое другое, к примеру, наклон головы, как почесывает нос, как держит посох, когда сидит и так далее.

-Ух ты! Так, так и что? – недоуменно спросил Малюта.

-А то! Выслушал Бомелька и впечатлился. Долго думал, ходил и бормотал под нос что-то вроде «когницио ад мотус, когницио ад мотус». Спросил я у него, мол, что он там бормочет? Отмахнулся! Сказал, что это по-латыни вроде как познание через движение. В общем подхватил мою методу Бомелька и, надо отдать ему должное, довел до совершенства. Не раз потом он своими догадками государя удивлял. А мне впору провалиться от злости и каждый раз так хочется садануть его чем-нибудь тяжелым, когда я слышу, как он говорит: «Феликий госсюдарь, вижу у тебья фот здес больит». Тьфу! – Борис в сердцах плюнул, помолчал, подождал пока улыбка сойдет с лица Малюты и спросил: - Ну, и что делать будем?

-К свадебке готовиться будем! По осени сыграем! Засылай сватов, Борис. А то Машка уже изнывает.

Борис вскочил с лавки и, не зная, что сказать от радости только благодарно восклицал: -Да! Да! Я.., вот сейчас..

- Сейчас не надо, - тоже вставая с лавки, усмехнулся Малюта, - сватов твоих жду третьего дня пополудни.

Малюта прощально кивнул головой, направился к двери, открыл ее, выглянул, посмотрел по сторонам, обернулся и сказал: - А по делу завтра здесь после вечерни продолжим, - и прикрыл за собой дверь.

Борис раскинул руки словно для объятий, страстно выдохнул: - Мария, Маша, Машутка моя! – и вприсядку крутанулся на каменном полу в танце так, как это делали хмельные стрельцы на Красной площади после известия о взятии в Ливонии крепости Везенбер.

Малиновый звон колокола дворовой звонницы влетел в окно.

«К обедне. Пора в церковь» - Борис осторожно, чтобы не хлопнула от сквозняка, закрыл за собой дверь.

У входа в храм придерживая рукой полу порванного кафтана стоял, переминаясь с ноги на ногу, Федор-печатник. –Что случилось? – подойдя к нему, спросил Борис.

-Государь велел мне остаться в Слободе, а я видишь какой, да и не ведаю, где же мне притулиться.

-Не переживай, Федор, подожди здесь. – Борис шагнул под своды храма, осмотрелся в полумраке, нашел Тынова и, пока не началась служба, вывел его наружу и подвел к Федору.

-Вот, Григорий, батюшка велел Федору остаться, стало быть, на постой его надо определить в гостевом дворе. А это, - Борис взглядом показал на разорванный кафтан, - я тебе, Федор, после обедни справлю, а пока идите, идите с богом.

После обедни Борис зашел в свои покои, достал из сундука кафтан, распрямляя тряхнул его несколько раз, направился в гостевой двор, узнал, где устроился Федор–печатник и пошел к нему.

Дверь была отворена, Борис зашел внутрь, кашлянул, чтобы разбудить задремавшего постояльца и сказал: -Вот, возьми, мы с тобой примерно одного роста, так что, думаю, подойдет, - Борис положил кафтан рядом с лежащим на тахте Федором. Тот вскочил, потряс головой, протер глаза и запричитал: «завтра к государю, завтра к государю! Ах, как неловко сегодня-то вышло, как неловко». И так, причитая, влез в кафтан, повел плечами, наклонился, поднял вверх руки, проверяя, не мала ли одежка, удовлетворился и на радостях чуть не бросился на гостя: - Спасибо, Борис Федорович, спасибо тебе. Век помнить буду!

-Да полно тебе Федор! Эка невидаль – кафтан. А ты лучше скажи-ка мне.., - вкрадчиво начал Борис и не договорил. Федор прервал его: - Знаю, о чем хочешь спросить, знаю, но прошу: не принуждай меня невозможные слова говорить, ни к чему это. Завтра сам от государя все узнаешь.

К заутрени государь вышел из опочивальни с поднятой головой, шел в церковь быстрым шагом, на посох не опирался. Это было хорошим знаком. По окончании службы государь кивком головы показал Борису следовать за ним.

Ключник Тынов и Федор-печатник поспели раньше и уже стояли у открытых дверей книжной палаты. Вот оба застыли в низком поклоне. Чуть дальше от дверей замер стрелец дворцовой стражи.

-Зайди, Федор, - бросил Иван Васильевич, входя в палату. Государь, Борис и Фёдор зашли внутрь, Тынов снаружи закрыл за ними тяжелую дверь. Царь подвел всех к одному из больших столов, находящихся в палате, посохом указал на лежащие на нем книги и сказал: - Эти уже не нужны, их можно вернуть в Москву. А в этих, - царский посох завис над другим столом, – надо выведать все касаемо перстня, подаренного римским папой прадеду моему, светлой памяти Ивану. – Государь посмотрел каждому в глаза и направился к стоящему на лавке сундуку с выпуклой крышкой.

-Тебе вручаю, - Иван Васильевич снял с шеи серебряную цепочку с фигурным ключом, открыл сундук и отдал ключ Борису. – И вот что, - продолжил царь, - видишь, и книг, и грамот много. Работа большая. Можешь призвать хоть толпу писарей и подъячих, но сюда, - государь возвысил голос и ткнул посохом в сундук, - сюда, смотри, чтобы нос никто не совал, только вы двое! Уразумели?

-Уразумели, уразумели, батюшка! – одновременно воскликнули Борис и Федор. – Ну, то-то! Неделю вам даю сроку, - государь направился к выходу. Борис и Федор проводили его поклоном, и когда царские шаги удалились, новый обладатель ключа вздохнул и сказал: - Пойдем, Федя, осмотримся да решим: что и как.

-Да что тут решать – копать не перекопать, - заметил Федор.

-Да уж, - согласился Борис, - завтра с утрева с игуменом Покровским договорюсь, чтобы выделил в помощь пару писцов монастырских, а пока, - Борис снял с себя кафтан, - приступим помолясь, - перекрестился сел на лавку и придвинул к себе толстенный фолиант.

За делом не заметили, как пролетело время и обеда, и обедни, и только ввечеру, вспомнив свою договоренность с Малютой, Борис отпустил Федора в трапезную, а сам поспешил к восточному крылу.

К месту встречи оба прибыли одновременно.

-Ну что? – нетерпеливо спросил Малюта, - говори, я тороплюсь!

-То самое, как я тебе и говорил – фрязинский перстень! Неделю дал государь, чтобы узнать всё: когда, как, откуда попал перстень к прадеду и как, когда и почему был возвращен дедом, и, самое главное, где находится сейчас, - быстро и четко ответил Борис, - и с кривой улыбкой добавил, - теперь мы с Федей шуршать будем.

-Понятно. Ладно, Борис, дерзай! Когда увидимся – не знаю! Завтра с государем я еду в Москву.

-Малюта! Весточку насчет сватов я дядьке моему Дмитрию с оказией отправил. Так что жди!

Малюта усмехнулся: - Жду. Ну всё! Бог даст – свидимся, - кивнул головой и скорым шагом направился к конюшням.

Борис чуть не вприпрыжку пустился к трапезной. Пустой желудок злым урчанием добавлял резвости.

Государь вернулся в Слободу через неделю.

О приближении царя со свитой к Слободе Борис понял по шуму и суете, всегда возникающими по прибытии царского гонца, доставившего перечень царских повелений и пожеланий, всегда начинающихся с громогласного «государь велел…»

В этот раз государь кроме всего прочего повелел истопить баню.

Баня с дороги. Казалось бы, и что здесь такого? Но близкие к царю люди знали, что это может быть и очень нехорошим признаком.

Скоро послышались крики команд у слободских ворот, стрельцы открыли их и вытянулись во фрунт.

Борис, наблюдавший из галереи царский въезд, с удивлением отметил, что государь, как говорится, не стряхнув пыль с сапог, сразу направился в сторону книжной палаты. «Эк его торкнул Бомелька этим перстнем» - подумал Борис, продолжая наблюдать за происходящим.

Государь шел, тяжело опираясь на посох в левой руке и прижимая локоть правой руки к боку.

«Скверный знак, да еще мешки под глазами» - разглядел Борис по мере приближения царя. – О боже! Баня, мешки под глазами, посох в левой руке, нетвердый шаг и общий истомленный вид! Видать знатно попировал государь на Москве». – Борис забеспокоился, ибо хорошо знал, что царское похмелье всегда чревато для близких и слуг непредсказуемыми последствиями. А тут еще сразу в книжную палату! Борис почувствовал нехороший холодок в груди и томление под ложечкой.

За поворотом галереи уже слышался царский посох, мерно отстукивающий по каменным плитам. Стражи у дверей палаты превратились в каменных истуканов. Борис и Федор переломились в низком земном поклоне и выпрямились только после того, как царь зашел в палату.

-Ну что тут у вас? – усталым, надтреснутым с хрипотцой голосом спросил государь. Борис и Федор только хлопали глазами, не зная, как ответить.

-Справились? Я спрашиваю, - с некоторым раздражением уточнил государь.

-Справились, справились, государь! – одновременно ответили оба с поклоном.

-Хорошо. В баню пойдешь со мной, - государь сверкнул глазом в сторону Бориса, - там расскажешь. А ты, Федор, - Иван Васильевич споткнулся, словно ему не хватило воздуха, - а ты, Федор, можешь вернуться в Москву. – Федор низко поклонился и так и застыл, радуясь, что в поклоне можно не смотреть в эти больные глаза, которые вмиг могут воспламениться и испепелить все вокруг.

-Ну, пошли, - государь развернулся и вышел из палаты. Борис последовал за ним.

В натопленной бане суетился Малюта, проверяя печную вьюшку, температуру воды в огромной дубовой бочке, запаренные дубовые веники и хорошо ли отмыт кипятком царский полок.

Никита-банщик раздел государя, помог ему улечься на полке и вооружился вениками.

-Ты, Никита, помягче, помягче приступай. А ты, Борис, начинай, говори, говори.

Борис откашлялся: - Государь, издалече начать надобно, дабы картина сложилась понятно.

-Не от сотворения мира? – обеспокоился государь.

-Нет, - улыбнулся Борис, - с крестовых походов. Да, так вот, много их было – крестовых походов, да вот только толку от них было мало. И продолжалось это лет двести. Но вот во времена римских пап Бенедикта и Иннокентия главная сила крестоносцев – Тевтонский орден – изменил направление движения, отринул задачу освобождения Гроба господня, закусил удила и вот вам: дранг нах остен – орден попёр на восток.

-Да, конечно, - через силу усмехнулся государь, - мало того, что османы Константинополь взяли, так их кое как на Косовом Поле остановили, а там до Вены и других столиц рукой подать. Какой уж тут Гроб господень?

-Истинно так, батюшка, - закивал головой Борис и продолжил: - В движении на восток не раз тевтоны получали по заднице, отступали, собирались силами и всё повторялось сызнова лет двести до тех пор, пока объединенные силы славян и литвин не разнесли основные силы ордена в пух и прах в 1410 году в битвах при Грюнвальде и Танненберге. Это предопределило закат ордена, от которого в скором времени остался прибалтийский осколок – Ливонский орден.

Но вернемся к тевтонам. Кто в решающих с ними битвах сыграл главную роль? Смоленские полки! Это они под Грюнвальдом приняли главный удар рыцарей, выстояли и затем превратили их в груду мяса и железа.

А еще через семьдесят лет Русь окончательно сбросила со своей шеи ханскую орду.

И тогда папа римский Павел замыслил славянский крестовый поход на Константинополь, а там, глядишь, и за Гробом господним. И обстоятельства на тот момент складывались удачно. Как раз, государь, твой дед – Великий князь Василий – овдовел и, присматривая невесту, отправил в Рим своего посла Ивана Фрязина оценить в качестве таковой царевну Зою Палеолог – племянницу последнего базилевса Византии Константина XI.

-Погоди, - Иван Васильевич прервал Бориса, - не сыпь горохом ненужные лишние слова. Всем известно, что Зоя Палеолог стала женой моего деда и вернулась в православие, приняв имя София. Продолжай!

-Слушаюсь, государь! Так вот. У Софьи была родная сестра по имени Елена. Она была замужем за сербским князем Бранковичем, а после его смерти вышла замуж за Бернгарда Вейзенберга барона фон дер Борха, который потом стал магистром Ливонского ордена.

-Никита, достаточно, охолониться - простонал государь. Никита-банщик отложил веники, как ребенка снял Ивана Васильевича с полки, вынес в предбанник и со всей осторожностью погрузил царское тело в огромную бочку. Малюта и Борис тоже переместились в предбанник. Никита тотчас подал царю ковш с квасом. Государь со смаком отбулькал его до дна, шумно выдохнул и кивнул головой Борису: - Продолжай.

-Да. Пришло время, и Господь прибрал папу Павла, но его идея унии с православием и славянского Крестового похода продолжала жить. Ее подхватил папа римский Александр Борджиа – представитель римской ветви древнего испанского аристократического рода дель Борхо. И вот тут интересный момент: ливонские фон дер Борхи – это германская ветвь дель Борхо и, значит…

-Погоди, Борис, погоди, - остановил его Иван Васильевич, - это что получается? Папа Александр и мой дед были родственниками?

-Истинно так, государь, не кровными, но все же родственниками через сестер Палеолог и германскую ветвь дель Борхо. И может быть именно поэтому, лелея мысль об унии и славянском Крестовом походе и желая как-то укрепить отношения с Великим князем, папа Александр передал ему через Фридриха фон Борха послание и свой дар – перстень белого золота с печаткой желтого камня и черным крестом. А в послании было сказано, что перстень – дар в знак уважения и надежды на укрепление отношений. Но какое уж там укрепление отношений, какой там славянский Крестовый поход, если пришло время проклятия – нашествия моровой язвы как Страшного суда. А перстень? Перстень, как и положено, от отца перешел к сыну, значит, государь, к твоему отцу и хранился как семейная реликвия. А в 1531 году, так уж получилось, надо было во что бы то ни стало договориться о мире с Ливонским орденом, и ваш батюшка в подтверждение своих мирных намерений подарил перстень послу Дитриху фон Борху и рассказал ему историю перстня. Дитрих был впечатлен и очень радовался царскому подарку. Мир удалось сохранить.

-И где же сейчас перстень? – спросил государь и махнул рукой Никите. Тот извлек царя из бочки и перенес в парилку. Все переместились туда же.

-Государь, - начал Борис, - семья фон Борхов владеет несколькими замками в Ливонии, но основным местом проживания является замок Вейзенберг на территории крепости Вайссенштайн. Так что, скорее всего, перстень обретается там.

-Так, так! Всё? – спросил государь.

Борис помялся: - Нет, не всё! Дозволь, государь!

-Да говори же!

-Тут вот какое дело с этим перстнем. Папа Александр подарил перстень и через два года умер. Твой прадед прожил с перстнем долгую жизнь и не болел вообще. Деда твоего пока он владел перстнем болезни обходили стороной, но как только перстень откочевал к Дитриху, Великий князь стал болеть и через два года умер.

Я должен был сказать это, государь, а уж как это принять, на то твоя царская воля!

Иван Васильевич отодвинул рукой Никиту-банщика в сторону и, глядя в борисовы глаза, тихо, но весомо произнес: - Ты, Борис, правильные слова нашел, и всё сошлось, - и приказал: - Никита, охолониться!

Пока Никита переносил и погружал царя в бочку, Малюта и Борис переглянулись. У обоих в головах одновременно возник вопрос: «Что сошлось?». И также одновременно нашелся ответ: «Сойтись всё могло только с тем, что вложил государю в уши Бомелиус» - От этой мысли оба скривились и подумали: «Ох и хитер, сволочь!»

Опростав еще один ковш с квасом, государь облегченно выдохнул и перекрестился: - Отпустило, ей богу отпустило! - и окрепшим голосом приказал, - Малюта, надо вернуть перстень! –Малюта как будто ждал этого и тотчас ответил: - Слушаюсь, но молю тя, государь, выдать мне именную Тарханскую грамоту дабы споро дело двигалось и без закорюк.

-Быть посему, - государь кивнул Борису, - подготовь грамоту. (Тарханская грамота давала предъявителю неограниченную власть и предусматривала его ответственность только перед государем. Прим.авт.)

Никита насухо обтер государя, помог ему одеться и увел в трапезную.

-Ну, что? Попаримся как следует в царской баньке? –спросил Малюта.

-Попаримся, - согласился Борис и грустно спросил: - Малюта, что тебе известно об этой крепости – Вайссенштайн?

-Был я там. В марте этого года. В замке Вейзенберг тоже был.

Переговоры там шли с магистром ордена Горхардом Кеттлером и Манфредом Борхом. А крепость мы тогда окружили и взяли в осаду, и потому предложил я ливонцам от имени государя добровольную сдачу, но они отказались. Крепостные стены там мощные и высокие, а у нас нет осадных орудий, и они – ливонцы - знают это.

Малюта отвлекся и почмокал губами: - Дочь Борха я видел. Красавица! Ах, какая красавица! И знаешь, Борис, когда она появилась у меня в глазах потемнело будто мне явилось привидение царицы Анастасии. Просто удивительное сходство. (Царица Анастасия – первая жена Ивана Грозного. Прим. авт.) – Малюта перешел на шепот: - Кабы государь ее увидел, то все полки стояли бы под стенами крепости! Ей-ей!

-Да бог с ней! Так ты думаешь этот чёртов перстень там?

-Да, думаю, там! Если Борх даже дочь не успел отправить куда подальше, то и перстень там. И добыть его надо до осени, да до осени?

-Почему до осени? – недоуменно спросил Борис.

-К осени Строганов отольет достаточно осадных орудий и будет штурм. А штурм жестокая штука. Кто выживет – неизвестно. Погибнет Борх - и всё! Пропал перстень! Государь нас по головке не погладит! А уж про хребты наши точно вспомнит, как пить дать. Вот такие дела.

-Послушай, Малюта, - Борис послал другу многозначительный взгляд, - как-то уж очень быстро ты заговорил о Тарханской грамоте?

Малюта усмехнулся: - Есть у меня одна задумка, есть! И человек подходящий есть!

Борис отложил веник в сторону: - Расскажи! Что за человек?

-Васька Аленин. Его отец у Строганова староста по рудным и литейным делам. Под его началом три немчина строгановских служат: рудознатец, плавильщик, а третий алхимик. Алхимик этот над рудой колдует и что-то замешивает, чтобы железо крепкое было и пушки были не хуже медных и при стрельбе не разлетались. Он же для пушек и уксус чистый варганит. А Васька сызмальства около них крутился и говор их знатно освоил. Строганов его даже толмачём с собой брал, когда в Ганзу ездил.

Подрос Васька, стал крепким, красивым парнем, устал от вдовых баб отбиваться и заскучал, непотребно ему стало на Чусовой. Определил его тогда Строганов казачьим сотником и доверил сопровождать и охранять обозы с тюфяками, рушницами, ядрами, пулями и огневым зельем. (Тюфяки и рушницы – небольшие пушки и кремневые ружья. Прим. авт.) Но и это не по его. Сейчас он сотник дозорной сотни Строгановского казачьего полка. В Ивангороде полк стоит. А немного ранее увидел я его в деле. Вышли мы тогда к Рингену что в Лифляндии, но изгоном взять город не удалось. Пришлось брать измором. Но плохо там было, плохо. Местность там и лесистая, и озерно-болотистая, и тьма всяких тропинок и дорожек. Все перекрыть невозможно. Какие-то обозы с провизией мы перехватывали, какие-то в город проходили и было похоже застряли мы там надолго. Но однажды Васькины казачки перехватили лазутчика и узнали, что в городе ждут большой обоз и пройти он должен между Чёртовым болотом и Синим озером. Василий встал в засаду. И что ты думаешь? Перехватили-таки обоз! Пять немчинов и двадцать чуди было с обозом. Перебили их, раздели и в болото побросали. А Васька сам в немчина переоделся и казачков своих переодел и погнал обоз к городу. Уже ввиду Рингена шуметь стали и палить из ружей будто русские обоз догоняют. Городские ворота и открыли, чтобы обоз успел проскочить. Он и проскочил. Вот так и взяли Ринген. Зело мне Васька в деле тогда понравился.

А еще раньше спознался я с ним коротко в остроге. – Малюта ухмыльнулся: - Сейчас расскажу, как дело было. Помнишь я тебе говорил про посла аглицкого Горсея? Так вот с ним тогда пять матросов прибыло аглицких, вроде как охрана посольская. Пошли морячки как-то на Кузнецкий мост крепкого монастырского пива испить. На ту беду и Васька там был со своими тремя орлами. Обоз пушечный они в Ливонию доставили, а на обратном пути в Москве товар для Строганова брали. Кто уж там кого зацепил на том мосту доподлинно не известно, но не даром говорят, что у дураков ни веры, ни меры, ни ума, ни языка нет. В общем сцепились они и побил Васька матросов аглицких и, чтобы охолонулись, в речку Неглинку их побросал. Те из речки выбрались и жаловаться Горсею, а тот к государю. Велел Иван Васильевич розыск учинить. Изловили Ваську со товарищи на Нижегородском тракте и бросили в острог. Вот тогда я с ним и познакомился, забрал его оттуда и доставил на суд государев. Там же в палате царской был Горсей со своей матроснёй. Государь осмотрел битые аглицкие морды и велел отписать Ваське со товарищи по пятьдесят батогов, чтобы впредь не баловали. Я тебе скажу, Борис, пятьдесят батогов не каждый хребет сдюжит. Да. А когда довольный Горсей ушел со своими страдальцами, государь посмеялся вволю, вернул подъячего, кой вел запись, и приказал слово «батоги» заменить в тексте на слово «копеек». Вот до какой щедрости развеселил Васька государя.

-Да бог с ним, с Васькой, - встрял Борис, - а задумка. Задумка-то какая7

-Э нет, Борис, - Малюта усмехнулся, – ты вроде не глазливый, но я лучше смолчу. А то, знаешь, кто много болтает, того черт мает, кто как баба судачит, у того не маячит, а у кого не маячит, ха-ха, тому нет удачи. – Малюта посерьезнел: - Ты к завтрему грамоту-то подготовь! С ней завтра же я рвану в Москву, дождусь твоих сватов, приму их чтобы всё как положено было, а затем в Ливонию, чтоб она провалилась, господи прости!

Колокол на смотровой башне пробил три раза. Это был сигнал о появлении на Московском тракте вооруженных людей.

Борис, услышав бой, соколом взлетел на башню, выхватил у караульного подзорную трубу и вперился взглядом в приближающуюся группу всадников.

В лучах заходящего солнца вспыхивали наконечники копий и лезвия протазанов.

На таком расстоянии лиц было не рассмотреть, но белый ромб на морде коня первого всадника угадывался зримо. – Уф! - выдохнул Борис, - я вижу -это Балабай – конь Малюты!

По мере приближения всадников Борис рассмотрел Малюту. Судя по посадке всадника и поднятой голове, Малюта пребывал в добром здравии и, похоже, прекрасном настроении, а когда издалека послышался нестройных хор и слова разухабистой песенки: «Эх, Лифляндия, эх, Курляндия, эх, Эстляндия не томи, да перед нашей саблей да голову склони, эй, эй, эй, голову склони», Борис понял: «У него всё получилось»!

Борис наклонился через стену и крикнул вниз: - Государя не беспокоить! –Отдал подзорную трубу и по винтовой лестнице побежал вниз.

Государь был в церкви на обеденной службе. Борис тихо подошел к нему и прошептал в государево ухо: - Малюта с людьми на тракте.

По окончании службы государь кивком головы подозвал Бориса и сказал: - С Малютой в малую трапезную. – Когда Борис и Малюта зашли в трапезную, государь был уже там, а слуги под присмотром кравчего расставляли на столе блюда, кувшины и кубки.

Оба поклонились царю, Малюта со словами «многие лета, тебе, государь» достал из-за пазухи небольшой матерчатый сверток, развернул его на ладони и так с вытянутой рукой приблизился к Ивану Васильевичу. На ладони Малюты матово поблескивал перстень белого металла с печаткой желтого камня и черным крестом. Государь принял перстень, покрутил в руках, рассматривая со всех сторон, положил на стол, кивнул кравчему, и тот наполнил кубки вином. Государь поднял кубок: - Слава тебе, Господи, и спасибо тебе, Господи за милость твою к рабам твоим! –Все перекрестились и осушили кубки.

-Закусим чем бог послал, - и, обращаясь к Малюте, - говори, как дело было. – Малюта вытер усы, поправил бороду и начал: - Государь, милостью твоей Тарханской грамотой обладая, перевел я сотника Василия Аленина Строгановского казачьего полка с его сотней из-под Нарвы к крепости Вайссенштайн. Задумка у меня была и надежда на божий промысел, да на удачу.

-Погоди, Малюта, это не тот ли Васька лихой, который аглицких матросов в Неглинке плавать учил?

-Тот, государь, тот самый?

Государь рассмеялся: - Помню его, хорошо помню! Продолжай!

-Слушаюсь. Присмотрелся я к нему, к Василию, и понял – этот сможет. Объехали мы с ним крепость вокруг несколько раз, составили подробный план крепости и окружающей местности, всё нанесли до последнего овражка.

Сообщил я ему, государь, гм, да, о твоем приказе на штурм. Воззрился тогда на меня Василий, да и спросил, мол, в осаде три полка стоят во главе с воеводой, так к чему это я с ним –простым сотником – вожусь и столько времени на него трачу, да еще о государевых приказах рассказываю?

-Да, почему? – быстро спросил Иван Васильевич.

-Объяснил я ему так: без осадных пушек штурму не бывать, крепость нам не взять. А те пушки, которые мы получаем от Строганова кому, как не ему, Василию, лучше знать? Согласился Василий, дескать, да, опробовал я их на Чусовой и знаю, на что способны. Ну, говорю ему, а раз так, то и где их ставить, и на каком расстоянии от стен крепостных тебе тоже лучше знать. – Малюта вытер руки, встал, направился к лавке, где лежали три свитка, два больших и один малый, взял один большой, вернулся отодвинул блюда и развернул свиток перед государем. – Вот этот план составлен Василием, а это показанное им место, - Малюта ткнул пальцем в бумагу, - здесь небольшая низина, крепостная стена по ней идет, а вот здесь небольшой лесистый холм, на нем, он, Василий, считает пушки можно ярусами поставить для прямого боя. А вот под эту башню он предложил сделать подкоп. Когда башня рухнет, это отвлечет сюда значительные силы защитников. А вот здесь, - Малюта ткнул пальцем, - здесь стена тоже невысокая, но перед ней ров с водой. Это место считается неприступным, и потому на стенах только редкая цепочка дозорных. Здесь Василий предложил, когда начнется пушечная пальба загатить ров в двух-трех местах, подойти и закинуть на стены абордажные кошки с канатами, чтобы по ним в город проникла особая команда. Её задача – сеять панику в крепости и по возможности поджечь пристенные деревянные строения, по которым наверх доставляются огневые припасы и все другое. А теперь, государь, вот это, - Малюта быстро подошел к лавке, взял второй большой свиток, вернулся, развернул его, положил рядом с первым и пояснил: - Это план, ранее составленный воеводой Бутурлиным, вот, взгляните. – Государь внимательно рассмотрел оба плана и с некоторым удивлением заметил: - Они не отличаются друг от друга, всё совпадает: и сам план, и место подкопа, и гати, и расположение осадных орудий, - и задумчиво закончил, - гм, простой сотник с разумением воеводы?! Неплохо, неплохо! Не потому ли ты, Малюта, этого сотника теперь не иначе как Василием величаешь? А? Ну, продолжай.

-Да, государь! Поставил я перед Василием и его сотней задачу такую: по ходу штурма после разрушения башни или пролома пушками стены ему с сотней надлежит со второй штурмовой волной прорваться на территорию крепости и, по возможности, не ввязываясь в уличные бои, мелкими отрядами просочиться к замку Вейзенберг, вот он на плане, и врасплох захватить и замок, и его хозяев. Цель – исполнить твою волю, государь, и вернуть перстень белого металла с желтым камнем и черным крестом. Вот такая была у меня задумка, – Малюта бросил взгляд на Бориса и продолжил, - рассказал я Василию, конечно, и всё что знал о хозяевах замка. Два дня ходил Василий в раздумьях, а потом испросил моего позволения самому допросить пленных лазутчиков, которых мы захватили при попытках покинуть крепость и уйти к Мемелю, и тех, кто был схвачен, пытаясь проникнуть в крепость. Дня три он с ними возился, некоторых допрашивал по нескольку раз, а потом пришел ко мне и вот что рассказал. Как выяснилось, некоторых лазутчиков из крепости отправлял сам Манфред Борх, этих людей он хорошо знал и доверял им, и надеялся, что они найдут лазейку в осадном кольце, чтобы до штурма вывести из крепости нескольких знатных женщин и дочь Манфреда – Барбару. Вывести и доставить их в Мемель к брату Роланду. То бишь, спасти их и избавить от штурмовой резни. Того же хочет и Роланд. И потому, заявил Василий, я буду следующим и пойду в крепость как посланник Роланда. Как Готфрид пойду, знал я такого!

-Ай да Василий, смел, смел! – воскликнул Иван Васильевич, - на что же он рассчитывал?

-Первое, государь, язык. Я слышал, как он допрашивал пленных лазутчиков, он говорил с ними свободно.

Василий говорил мне, что по выговору все, кого он допрашивал, принимали его за немчина из Эссена. Смеялся, мол, надо же, он – Василий - от строгановских немчинов, словно ребенок от родителей говор усвоил.

Второе, допрашивая пленных он много узнал о Роланде вплоть до нужных мелочей вроде родинки на левом ухе, не говоря уж, к примеру, о хромоте на левую ногу и шраме на шее.

Третье, он посчитал, что может убедительно рассказывать о себе, выдавая себя за немчина, поскольку несколько месяцев был вместе со Строгановым и в Ганзе, и в том же Эссене, и помнит многих тамошних людей.

Вот на это он и рассчитывал. И, по его мысли, ежели Манфред поверит и удастся вывести женщин из крепости, то можно будет вести переговоры с Манфредом.

-Торговаться бабами? – сверкнул глазами Иван Васильевич.

Малюта подобрался: - Не пристало мне, государь, выполняя твою волю, разбираться в средствах! - ответил и наклонил голову.

-Ладно. Продолжай, - бросил государь.

Малюта выдохнул: - Слушаюсь! Вот так и ушел Василий! А уходя сказал, что ежели ему удастся вывести кого-то из крепости, то всех их надо будет схватить, сделать вид, что это захват. Мол, это может быть полезным, ежели будут переговоры с ливонцами.

-Ишь, ты, - удивился государь, -ну, ну! Далее!

-И всё у него получилось! Двадцать один день мы ждали! На двадцать второй день появился Василий Тимофеич живой и невредимый, и с ним четыре женщины. Тут мы их и «схватили»!

Иван Васильевич улыбнулся: - Так, так! Уже, значит, Василий Тимофеич? Гм, что за женщины?

-Дочь Манфреда Барбара со служанкой и две родственницы Борхов. У всех женщин были с собой монеты, кольца и бранзулетки всякие, а у Барбары – еще и вот этот перстень белого золота с печаткой желтого камня и черным крестом, и письмо дяде Роланду. С перстнем такая история. Когда Василий Тимофеич открылся Барбаре, что никакой он не Готфрид, а самый что ни есть русский человек Василий, и любит её, и будет любить по гроб жизни, она сначала расплакалась, потом успокоилась, улыбнулась и сказала: - Бог дал мне тебя, бог дал мне любовь! – Малюта запнулся: - Скажу, государь, и не зная языка я всё понял, и..и проняло меня. Касательно перстня. Когда ей сказали, что этот перстень когда-то принадлежал Русскому Государю, она спокойно сказала: - Я знаю, - отдала перстень и попросила передать его тебе.

Все задумчиво смотрели на лежащий на столешнице перстень.

Молчание нарушил Малюта: - Да, касательно письма. Вот оно, - Малюта направился к лавке, взял малый свиток и вручил его государю со словами: «Василий Тимофеич как есть сам перевел».

Иван Васильевич развернул свиток и стал читать, иногда повторяя слова и фразы: - …Вверяю, брат, попечению твоему….так, так…это о женщинах.. так, далее… провизии и воды у нас вволю и, ежели продержимся до зимы, русские осаду крепости сымут.. – Иван Васильевич поднял глаза на Малюту: - Почто, интересно бы знать, он так думает?

-Государь, в зиму, когда на речушках, озерцах и болотцах, а их примыкает к крепости чёртова прорва, прочно станет лёд, они станут проходимыми и удобными для вылазок, а всё перекрыть плотным кольцом окружения невозможно.

Иван Васильевич с чувством потряс свитком: - Сиё означает, что переговоров не будет! Ну что ж! Всё же штурм! – чуть помолчал и спросил: - Какова судьба женщин?

-Двоих женщин мы со всем, что у них было в целости и сохранности доставили к Мемелю. Василий Тимофеич настоял.

-Хорошо. А другие? –удивленно спросил государь.

-Дочь Манфреда Барбара и ее преданная служанка отказались идти к Мемелю. – Видя изумление на лицах Ивана Васильевича и Бориса, Малюта широко улыбнулся и продолжил: - Тут, государь, как я уже говорил, такое дело – любовь! Да любовь такая, что готова она – Барбара -следовать за Василием Тимофеичем хоть на край света!

-Ах, вот как! Ну, что ж! Коли готова - так оно и будет! Где сейчас Василий?

-За дверью ждет.

-Зови.

Малюта быстро направился к двери, открыл ее и махнул рукой. Тотчас в палату вошел кареглазый, светловолосый, высокий, худощавый, жилистый и по всему видно сильный и выносливый молодой мужчина. Определив глазами государя, он низко поклонился, выпрямился и застыл в почтительной позе. Его устремленный на царя взгляд был спокоен и вежливо любопытен.

-Подойди, Василий, - Иван Васильевич встал, кравчий бросился, было, к столу, но государь жестом руки остановил его, сам наполнил кубки вином и протянул один Василию, - выпей! – Василий с поклоном принял кубок и, прямо глядя в царские глаза, громко и четко сказал: - Будь здоров, государь! – и осушил кубок.

-Ну, проси, Василий, чего хочешь? – сказал Иван Васильевич с любопытством глядя на гостя.

-Жениться хочу! Дозволь женится, великий государь, - тотчас живо произнес Василий. – Иван Васильевич рассмеялся: - Жениться? Да что ж ты меня об этом просишь? Ты невесту проси!

- Но, но как же, государь? – Василий растеряно переводил взгляд с царя на Малюту, - ведь она–невеста моя Барбара – сродственница тебе!

-Ты что? Сватов ко мне хочешь заслать? – Иван Васильевич опять рассмеялся, затем посерьезнел и с хитрецой спросил: - Значит, родственником моим хочешь стать?

Теперь уже Василий усмехнулся: - Окстись, государь! Не по чину и не по роду быть мне твоим родственником. Прости, государь, мою смелость - мужем Барбары я хочу быть и не более того!

-Ну, коли примет она нашу веру, да наречется Варварой так и женись. Совет вам да любовь! Ладно, с этим покончили. – Иван Васильевич взял со стола перстень белого металла и, глядя в глаза Василия, сказал: - За перстень тебе спасибо, уважил, уважил! Ты мне доставил один, а я в ответ хочу подарить тебе другой! – С этими словами государь снял с пальца перстень с кроваво красным рубином и протянул его изумленному гостю. Тот принял его и бухнулся на колени, целуя государеву руку.

-Да полно тебе, Василий, встань, встань! – Государь на освободившееся место на пальце с видимым удовольствием водрузил перстень белого металла, с улыбкой поглаживая его и приговаривая: - Вернулся, значит, вернулся!

Борис смотрел на Ивана Васильевича и думал: «И Великому государю не чужды простые, почти детские радости!». Почувствовав взгляд, Борис повернул голову и увидел понятливую легкую улыбку на губах Малюты. В голове Бориса проскочило: «Неужели этот суровый и порой беспредельно жестокий человек может видеть, чувствовать и понимать, как я?»

Государь тем временем задумчиво прошелся вдоль стола, вернулся и, обращаясь к Василию, сказал: - Возвращайся на Чусовую. Тревожно там! Один обоз с пушками и рушницами хан Кучум у нас уже перехватил-таки! Теперь поганые руки тянет к Строгановским заводам! Надо ударить ему по рукам, крепко ударить, чтобы неповадно было безобразничать. Надеюсь на тебя, Василий, надеюсь! Ты всё понял?

-Да, государь!

-Сегодня же выезжай, - и обратившись к Борису, - подготовь ему подорожную и Строганову указ, чтобы государевых людей выделил в потребном количестве, огневыми припасами и коштом справно обеспечивал. Всё, идите, идите с богом!

Борис и Василий поклонились царю и направились к выходу.

Государь, глядя вслед Василию тихо произнес: - Большие дела и дальние дороги ждут его. Да – большие дела! Нам бы только с ливонцами развязаться, а там мы с силами соберемся, - затем повернулся к Малюте и приказал, - Дозорную сотню Василия отправь из Ливонии на Чусовую. – Иван Васильевич с задумчивым видом прошелся по палате, вновь развернулся к Малюте и сказал: -Так, говоришь Василий Тимофеич? - и сам себе ответил, - да, Василий Тимофеевич, истинно Василий Тимофеевич! И думаю я так, не потому, что он мне перстень добыл, нет, не потому! А потому, что вижу в нем великое начало божьей милостью данное! Слава тебе, Господи!

Дверь отворилась и в палату бодрым шагом в сопровождении подъячего Прохора вошел Борис. – Вот, государь, подпиши: подорожная Василию и указ Строганову, - Борис развернул на столе перед государем два свитка, а Прохор тут же подал перо. Иван Васильевич подписал, Прохор забрал свитки и покинул палату. Малюта и кравчий тоже ушли. Государь окинул взглядом мнущегося Бориса: - Вижу спросить или просить что-то хочешь, так спрашивай или проси уж!

-Спросить, государь, спросить хочу! Вот уж боле десяти лет мы воюем с Ливонией и конца, и края этой войне не видно! Я, я… не понимаю, прости, государь, мою глупость э..зачем… зачем эта война?

Иван Васильевич вздохнул: - О, молодость, суще ты глупа и недальновидна! Понять тебе надобно вещь простую: доколе будет существовать Ливонский Орден, дотоле нам будут противостоять едино немчины, поляки, литовцы и шведы. Орден их объединяет. Объединяет через схожие интересы. А какие интересы? А такие: не пустить нас к Балтике, а если дадим слабину, то отобрать и Юрьев, и Ивангород, отцом моим построенный, и Псков, и Новгород, и весь Русский Север, и Русское Поморье. Это касаемо севера. Теперь – юг. Пращур мой князь Святослав, Царствие ему небесное, разбив хазар забрал под власть Руси всё Причерноморье и Крым. Жили там, в Крыму, в то время тавры, караимы, иудеи, эти везде, куда ни плюнь, где хоть какая торговля есть. А еще жили там ассирийцы, киммерийцы, русские, греки и другие. Русские вкупе с греками город Сурож с портом в удобном месте там построили для торговли с ромеями и фрязинами. ( Сурож ныне г.Судак. Прим. авт.) И торговый флот у нас был в Черном Море, тогда уже был, когда татар и турок не только в Крыму, а вообще и в помине не было! Про княжеский щит на вратах Царьграда слышал? То-то! А теперь? А теперь там – в Крыму - татары и турки, от которых житья и покоя нет! Южные городки наши и промыслы грабят и жгут, да людей наших в рабство угоняют! А Киев? Наш Киев у поляков! Уму непостижимо и сердцу от того гадостно! Но стоит нам шаг туда ступить, поляки тут же в смычку с татарами и турками входят против нас на юге. А на севере те же поляки вкупе с Орденом немедля топор за спиной нашей заносят. А на востоке хан Кучум кривой саблей машет! Забыл, забыл худородный Кучум, что мой род по материнской линии, по линии Глинских, напрямую восходит к хану Мамаю и это значит, что владеет он, Кучум, тем, чем я должен владеть. Владеет доколе я позволяю.

А воевать одновременно на юге, севере и востоке сил у нас нет. Нет у нас столько сил! Ты говоришь нет войне конца и края! Неверно! Ливонский Орден ослаблен и дышит на ладан и окончательно рухнет, когда мы лишим его последних опор, когда возьмем крепость Вайссенштайн и блокируем Мемель. Вот наша цель! А когда Орден исчезнет, исчезнет и объединяющее поляков, литвинов, немчинов и шведов общее начало. А в прямых отношениях между собой у них полно подводных течений и камней преткновения, начиная от земельных споров до взаимных тронных притязаний и кровной розни. Уразумел?

-Уразумел, государь.

-Вот такие дела, Борис, если говорить общо.

Но, - Иван Васильевич тяжело вздохнул, - но, даже уничтожив Ливонский Орден, я думаю, еще не скоро мы сможем повернуть на Киев и потому обратим наш взор…, - и поощрительно посмотрел на Бориса.

-На восток! Каменный Пояс! – вдохновенно угадал Борис.

Государь улыбнулся: - Да, Каменный Пояс! Василий! Василий Тимофеевич понесет за Каменный Пояс веру нашу и наш Русский Крест, – мечтательная задумчивость появилась в государевых глазах, но он быстро изгнал её, - а теперь о войне! К зиме Малюта будет готов к штурму, Господи благослови, - государь перекрестился на образа, - ну, ладно, пора к обедне.

Жаркая весна проскочила, знойное сухое лето пробежало, дождливая неторопливая осень задержалась до середины декабря.

В государевой недавно поставленной избе вокруг длинного свежеструганного дощатого стола собрались все военачальники. Последним докладывал Малюта. Закончил он словами: - Итак, государь, к штурму всё готово!

Иван Васильевич встал и четко произнес одно слово: - Штурм! - Все поднялись с мест, вместе с государем трижды перекрестились на образа и потянулись к выходу. В избе остались двое. Государь под образами творил молитву о даровании победы русскому оружию, Борис же достал небольшую книгу, которой снабдил его Федор-печатник, раскрыл ее, обмакнул перо в чернила и аккуратно вывел – «Крепость Вайссенштайн. Слово государево – штурм. Год 7028, января 1 дня»

За стенами избы властвовала тьма. В избе была полная тишина. Слышно было только как капает с высокого подсвечника на подставку расплавленный воск. Борис закрыл книгу, встал и в этот момент мощный удар грома разорвал тишину. Иван Васильевич вздрогнул под образами, истово перекрестился и повернулся к Борису. Глаза государя загорелись так, что в избе просветлело, он громко вскрикнул: - Началось! Началось!

Иван Васильевич, Борис и Малюта стояли на вершине холма. Медленный зимний рассвет постепенно являл из темноты и тумана картину крепости. Грохот пушек не прекращался. Всё вокруг было пропитано пушечным дымом и запахом уксуса.

Вдали возникла и обрела четкие очертания белая южная крепостная башня. Малюта спустился ниже по тыльной стороне холма и пронзительно свистнул. Тотчас от конной группы у подножия холма отделился всадник и поскакал в сторону южной башни. Малюта вернулся и протянул руку в ту сторону, куда поскакал всадник.

Посыльный стрелец запыхавшись подбежал к Малюте и прокричал, что ров у северной стены загатили, и первая группа особой команды уже прорвалась в крепость. Иван Васильевич слышал доклад, а Малюта показал государю поднимающиеся в нескольких местах над крепостью клубы дыма и коротко пояснил: - Это они, их работа!!

Все опять повернули головы к южной башне. Минуты тянулись медленно, но вот от основания башни вырвалось огромное облако черного дыма. Взрыва из-за грохота пушек слышно не было. Белая башня, окутанная клубами черного дыма, оторвалась от стены, наклонилась вовне, замерла словно в раздумье, и, наконец, рухнула. Все вокруг заволокло облаком пыли. К этому облаку с двух сторон с саблями в руках устремились казаки Строгановского полка.

Прогремел очередной залп, и, когда пушечный дым отнесло ветром, в стене напротив орудийных батарей стал виден пятиаршинный пролом, не доходящий до основания на высоту примерно человеческого роста.

Малюта рванулся вниз по склону холма. Пушки замолчали. Снизу от подножия холма долетали громкие звуки команд. И вот Иван Васильевич и Борис с высоты холма увидели, как к пролому в стене словно вода к прорванной плотине, с диким криком рванулось множество людей. Впереди какое-то время еще была видна фигура Малюты, потом она растворилась в людском потоке. Сверху хорошо было видно, как перед проломом в стене быстро разрастается озеро из массы темных тел, стрельцы и казаки все прибывали и прибывали. Но вот к тыльной части толпы подскакал всадник, грудью коня отрезал часть людской массы и увлек за собой к пролому у рухнувшей южной стены. Основная часть тех, кто там был, уже прорвалась в крепость.

-Крепость наша! – Иван Васильевич перекрестился, - пошли. – Неспешно спустились по склону к пушкарям. Слышны были веселые голоса и крепкий мат, потные пушкари банили стволы пушек, забивали пробки в использованные и неиспользованные, но открытые бочонки с уксусом и подтаскивали к длинному деревянному жёлобу и скатывали по нему вниз оставшиеся ядра. К государю тотчас подскочил старший бомбардир. Его чумазое от копоти лицо оттенялось белозубой улыбкой радости.

-Молодцы ребята, славно поработали, жалую бочку царского вина, - прокричал Иван Васильевич и всё тут же утонуло в могучем «ур-ра-а». Государь окинул всех взглядом, приветственно махнул рукой и направился дальше.

В государевой избе ждать пришлось долго. Но вот послышался конский топот и возбужденные голоса. В избу, склоняясь перед низкой притолокой, вошел Бутурлин и с ним полковник Строгановского полка. Полковник сразу доложил: - Государь, крепость наша! Сопротивление на всей территории крепости подавлено.

Бутурлин выступил вперед и жестко сказал: - Государь, Малюта ранен!

-Где он сейчас? –сверкнул глазами Иван Васильевич.

-В караульном помещении у крепостных ворот.

-Коня! – приказал государь.

Бутурлин и полковник выбежали из избы.

-Ах, Малюта, Малюта! – с горечью молвил Иван Васильевич, накидывая на плечи оттороченную мехом царскую епанчу.

Перед крыльцом коневоды уже держали оседланных коней. Бутурлин, полковник и несколько верховых казаков Строгановского полка ожидали поодаль.

Государь и Борис сели на коней, Иван Васильевич махнул рукой и конная группа зарысила, огибая с севера крепостную стену к настежь распахнутым воротам.

Сразу за воротами спешились. Бутурлин взял государя под руку и по длинному и темному переходу привел его в большое мрачное помещение со сводчатым потолком. У оконца на топчане, покрытом многослойной мешковиной, опираясь спиной на деревянный ящик полулежал мертвенно-бледный Малюта. Его правое бедро было разворочено так, что представляло собой кровавое месиво. Полковой раневой лекарь на бедре выше ужасной раны затягивал петлю, пытаясь остановить кровь. Но все было тщетно.

Государь вопросительно посмотрел на Бутурлина, тот наклонился к государеву уху и тихо пояснил: - Ядро. Прямое попадание.

Малюта очнулся, повернул голову, увидел царя, на секунду задержал прерывистое дыхание и из последних сил посиневшими губами прошептал: - Прости, государь, я ухожу. – Голова безвольно упала на грудь, глаза остекленели.

Иван Васильевич нагнулся, протянул руку, закрыл глаза покойного и дрогнувшим голосом произнес: - Прощай, Григорий, прощай! Господи, прими душу убиенного воина и раба твоего Григория. - Все перекрестились. Борис увидел, как увлажнились глаза царя, но он быстро взял себя в руки, махнул рукой, подзывая к себе и приказал: - Поминать раба божия Григория в Иосифо-Волоцком монастыре января первого дня доколе монастырь стоять будет. Затем сделал шаг к Бутурлину и злым шипящим шёпотом сказал ему такие слова, от которых Борис вздрогнул и мысленно возопил: «Господи, только бы мне не видеть этого!»

Вечером в государевой избе помянули Малюту. Выпили по одной, по другой, по третьей. Голоса поминающих окрепли, глаза заблестели, послышались смешки. «Не очень-то они скорбят о смерти Малюты, - понял Борис, наблюдая за Бутурлиным, полковниками и казацкими старшинами, - впрочем, кто может скорбеть о нем на Руси кроме родных и государя?»

Иван Васильевич, видимо, тоже понял или почувствовал нечто подобное, раздраженно повертел перстень на пальце, встал и хмуро бросил: -Всё! Почивать! Поутру в дорогу.

Утром –еще затемно – пока запрягали коней и готовили царский выезд пошел крупный мокрый снег. Выехали, как только забрезжил хмурый рассвет.

Проезжая мимо крепостных ворот, все увидели длинный ряд повозок, вывозящих из крепости трупы погибших и казненных.

Борис вспомнил о сказанных злым шёпотом государевых словах.

Через две недели после возвращении в Москву к Борису прибежал служка-посыльный от дяди Дмитрия из Посольского приказа с просьбой незамедлительно прибыть к нему. Поскольку дядя не часто жаловал племянника вниманием, Борис тотчас и отправился в Приказ.

Дядя встретил Бориса отменно любезно и с какой-то лукавой хитринкой во взгляде. На столе перед ним лежала стопка писем.

-Вот, посмотри, - дядя придвинул письма к Борису.

Борис тщательно перебрал все письма и отодвинул их назад к дяде со словами: -Это латынь. Я не настолько хорошо знаю этот язык, чтобы читать чужие письма. Не темни. Чего тебе от меня нужно?

Дядя ухмыльнулся: - Это письма Бомелиуса Манфреду фон дер Борху. Манфред помогал Бомелиусу вывозить денежки из Москвы в Британию.

-Как? – озадачился Борис, - во время войны Бомелька вывозил через Манфреда деньги в Англию?

-Да, через Псков. Там у Бомелия есть свои люди, и у Манфреда тоже. Понимаешь, Борис, перевод денег в Англию – это дорогая, очень дорогая и сложная услуга. Как ее оплачивал Бомелий? – многозначительно спросил дядя.

-Да, может быть, теми же деньгами, - быстро ответил Борис.

-А если не деньгами? - прищурился дядя.

-Да чем же? Шпионил что ли?

-Вот! Ты сказал! Надо бы тайный обыск у него – у Бомелия – сделать и в его опочивальне, и в его чёртовой кухне. Должны, должны быть у него ответные письма от Манфреда. Они всё и скажут! Однако невмочно нам без государева соизволения обыск у него учинить.

-Послушай, дядюшка, - Борис усмехнулся, - ты кто в Посольском Приказе? Ты подъячий, а над тобой кто? Андрей Щелкалов – дьяк – глава Посольского Приказа. Вот он с письмами Бомельки пусть и идёт к государю касательно обыска! А еще лучше, если Андрей прикажет допросить как следует Манфреда Борха, он, как я знаю, выжил при штурме.

-Да, - согласился Дмитрий, - выжить-то выжил! Только допросить его невозможно. Сразу после штурма Бутурлин отпустил Борха на все четыре стороны по государеву слову.

-Вот как! –удивленно воскликнул Борис, - ну тогда пусть Андрей все же сам идет к государю с письмами. - И повторил про себя: «Отпустил по государеву слову? Воистину неисповедимы пути господни!»

Теперь Дмитрий воскликнул: - Да не пойдет Щелкалов к государю! Бздит он! А ну как нет писем от Манфреда, или не найдем мы их? А Бомелий сейчас в силе, опасен он сейчас. Наговаривает он, сволочь, на Щелкалова, мол, мздоимец он, да со шведами шашни крутит. В общем не с руки Андрею идти к государю.

-А мне с руки? – усмехнулся Борис.

-Ну, ты близок к царю и можешь вроде как поделиться с ним сомнениями.

-Поделиться? С государем? – Борис припомнил историю с «живой водой» и желчно закончил, - нет уж, пусть сам Андрей и делится. Я в ваши игры играть и под дуду вашу плясать не буду. – Немного подумал и сказал: - А знаешь, дядюшка, кое-что я тебе подсказать могу.

-Что, что? - оживился Дмитрий.

-Вот что! Заметил я, что на государевых веселых пирах Бомелька в свой кубок подливает квас, сок или воду, а если и плеснут ему хмельного, то он только вид делает, что пьет, а сам только пригубит, а потом незаметно выливает под стол. Не дружит он с хмельным.

-И что? – удивился Дмитрий.

-А то! Вспомни Осипа –шута царского. Он же вообще не пьет, а когда его все же опоили однажды, он понес такую околесицу, что…

-Да, да, - встрял Дмитрий,- я был там и помню, как государь на пьяного шута так осерчал, что бросил в него свой нож и чуть не прибил. Осип потом долго бегал за государем и скулил как пес, вымаливая прощение. Ага, ага! Значит, ты думаешь….

-Да, -перебил его Борис, - я думаю Бомелий из тех, кто не дружит с Бахусом, и кому тот порой жестоко мстит.

-Ага, ага, - воодушевился Дмитрий, - ежели тот же Осип узнает, что опоили его тогда по наущению Бомелия, то уж он то придумает что-нибудь и заставит Бомелия пить за здоровье государя без всяких штучек-дрючек, а?

Борис пожал плечами и сказал: - Дядюшка, Бахуса я тебе просто для примера привел, для раздумий.

-Погоди, Борис, погоди! Как же этого хитреца за столько лет не раскусили и не вывели..ха-ха-ха.. на чистую водку?

-А потому и не раскусили, что лицедей он отменный, мудёр как бобёр и хитер как лис.

- Ну, ничего. И на этого лиса-хитреца изыщем волка-мудреца.

Долго и тщательно готовились Щелкалов со товарищи к сокрушению Бомелия. К великому удивлению Бориса Щелкалов и иже с ним, не мудрствуя лукаво, прибегли все же к помощи верного и неумолимого Бахуса.

Все произошло на пиру по случаю тезоименитства самого государя. В самый разгар веселья и возглашения премудрых и цветистых здравиц и славословий из-под стола, где сидел Бомелий, вылез шут Осип с потёртым, заношенным, чем-то булькающим сафьяновым сапогом в руке. Вылез и давай бегать вдоль столов, вопя во все горло: - Кто-то пьёт за государя, кто-то водку льёт в сапог, кто такой подлец я знаю, пусть накажет его бог! - И каждый раз пробегая мимо Бомелиуса норовил что-то влить в его кубок из сапога. Бомелий сначала с натянутой улыбкой увещевал Осипа оставить его в покое, потом разозлился и стал отталкивать буйного шута и кричать на него, путая немецкие и русские слова: -Швайне! Пошёль фон, дурак! Свинья! Думкопф! – Шум привлек внимание. За столами развернулись к Бомелию, притихли и увидели, как Иван Захарьин вышел из-за стола с кувшином в руках и кубком, подошел к Бомелию, наполнил до краёв свой кубок и кубок Бомелия и выкрикнул: - Здоровье государя и многия лета! – и осушил кубок до дна. Теперь все за столами смотрели то на Бомелия, то на государя. Иван Васильевич сидел молча и неподвижно, и только пальцы его руки шевелились, прокручивая перстень на пальце.

«Серчает, серчает государь» - понял Борис.

Ничего не оставалось делать Бомелию как поднять свой кубок и тоже осушить его до дна. За Захарьиным тут же последовал Федор Бельский, и пошло, и поехало! И вот уже стоит Бомелий, размахивая рукой с кубком и расплескивая на соседей вино, не дает никому и слова сказать и, брызгая слюной, и говорит, и говорит, и слова его и неприятны, и оскорбительны, и слетает с его языка адская смесь правды, полуправды и чудовищной лжи, и немыслимой напраслины. Досталось многим. И вот Борис замечает, как Захарьин Иван подмигивает брату Николаю и тот встает и своим могучим басом останавливает словопоток Бомелия и в наступившей тишине, обращаясь к нему, говорит: - Что же ты, Елисей, всё о нас, да о нас? А день-то сегодня государев!

Бомелиус пошатнулся и левой рукой оперся о столешницу. В полной тишине было слышно только как стекает на стол из его наклоненного кубка бахусово зелье.

-Государев день, говоришь? – повторил Бомелий, и тут его понесло, - государь, ха! Государь у вас зверь в человечьем обличье, вампир кровозапойный, вур.. вурдалак труполюбный. Иной день крови не изопьёт и мертвечиной не закусит, так только злостью и держится. А другой раз изопьёт и закусит, так потом молится днями грехи замаливая. А того более скажу…- И не договорил, и рухнул на лавку, а с неё под стол. Подбежавшие Осип и служка вытащили его за ноги из-под стола и с визгом и улюлюканьем поволокли вон.

Утром хватились Бомелия, а его нет! Нет Бомелия! Узнав об этом, Борис сразу отправился к дяде Дмитрию.

-Как же так, дядюшка? Как же вы с Щелкаловым Бомелия прощелкали, а?

Дмитрий хитро улыбнулся: - Да ничего мы не прощелкали. Известно, что шут Осип притащил пьяного Бомелия в людскую и там влил ему в рот то, что плескалось в вонючем сапоге с каким он носился на пиру. Ночью лекаришка весь изговнялся, однако утром очнулся, пробрался в свою опочивальню, забрал деньги и бежал. – Дмитрий просиял: - Да! Бежал, сволочь! И этим подписал себе смертный приговор. Потому как нажраться до свинского состояния и наговорить ерунды пусть и чудовищно обидной –это не преступление. Тут еще можно повиниться и спасти свою шкуру. А побег – это признание вины как ни крути!

Борис подобрался: - Государь приказал учинить розыск. Так где же ты, дядюшка, искать его будешь?

Дмитрий опять хитро улыбнулся: - А рассуди сам! Куда ему бежать? К запорожским казачкам он не побежит. Там в момент его обреют и превратят в тягло. К Гирею или Кучуму он тоже не побежит. Там его на собственных кишках тут же и подвесят. Что остается? Остается Псков. Там у него свои люди, там люди Манфреда и через них надежда попасть в Ливонию. И людей Бомелия, и людей Манфреда мы знаем, там Бомелия и возьмем. Все готово.

Так и случилось. Когда Бомелия схватили в Пскове и доставили в Москву, государь, узнав об этом, потемнел лицом, а потом, когда остался наедине с Борисом с гневом и горечью произнес единственную фразу: - А я ему доверял!

Допросные листы Бомелия доставляли ежедневно и вручали государю в руки. Читая их, Иван Васильевич вскакивал с места, нервно мерял палату шагами, садился и, уставясь в одну точку, долго сидел неподвижно и только пальцы руки шевелились, проворачивая и оглаживая перстень.

На третий день после обедни допросные листы государю доставил самолично Щелкалов.

-Почто сам-то? – настороженно и удивленно спросил Иван Васильевич.

-Государь, тут такое дело, - замялся Щелкалов, - вот, посмотри сам!

Государь сел и стал читать. Годунов и Щелкалов увидели, как мертвенная бледность наползла на царское лицо, на лбу выступил пот и посинели губы. Кое как продохнув, государь еле слышно спросил: - Ты сам слышал? Про Ивана ты сам слышал?

-Да, государь, - наклонил голову Щелкалов, - я сам слышал, как он сказал, что царевич Иван не доживет до двадцати пяти лет – сгорит. Нутро у него выгорит от медленного зелья, кое дал ему Бомелий. Дважды дал. Когда царевича месяц тому назад свалил жар, и ранее, когда он был в беспамятстве после падения с лошади. А сделал он это потому что царевич Иван заявил как-то, что как только станет государем, то первым делом повесит Бомелия как колдуна, отравителя, наушника и шпиона.

Иван Васильевич, опираясь на посох, тяжело встал.

-Иди, Андрей, иди.

Когда Щелкалов покинул палаты, государь еле слышно прошептал: - Иван, сын мой, сгорит? О, Боже! Слепец! Какой я слепец! Я своими руками подтолкнул Ирода к сыну! Я верил Иуде! Боже, боже!

Государь встал под образа и стал истово молиться.

Утром следующего дня Москву облетела весть о предстоящей казни на Болотной площади. Пополудни со всех сторон к площади стали стекаться толпы народу. Прибывшие сюда же стрельцы оттеснили людей и освободили часть площади. Скоро над освобожденным пространством взвился дым костра и дикий крик огласил все вокруг. Стоящие в первых рядах увидели, как два дюжих стрельца проворачивают над огнем привязанного к длинному шесту человека словно барана на вертеле.

Задние напирали, желая своими глазами увидеть жуткое зрелище. Стрельцы, сдерживая толпу, осаживали особо ретивых крепкими ударами древок бердышей.

Зрелище было недолгим. Скоро стрельцы бросили опаленное, хрипящее и извивающееся тело в повозку и повезли к Разбойному приказу.

Над толпой летало: «Царь велел, царь велел!»

-Да что велел-то? – спрашивали одни. Другие отвечали: - Да чтоб с огня живым еще сняли, чтобы раскаяться и помолиться успел перед тем, как отдаст богу душу! – Ах, вот как! – восклицали третьи и славили милость царя.

Почти пятнадцать лет минуло со дня той казни. Царь Борис Федорович Годунов шел по Болотной площади, стараясь изгнать из памяти ту страшную картину. Сделать это не удавалось, и уж совсем непонятно почему в голову лезли странные мысли: «Да, хан Кучум уничтожен. Сибирь наша. Ливонский орден сокрушён. С ханом Гиреем прочное перемирие. Гирей умен. Он понимает, что сейчас лучше не трогать русских. Он знает, что если голодная, но вооруженная до зубов орда русских хлынет на юг, то их не остановит никто. Они будут умирать сотнями и тысячами, но голод за их спиной будет гнать их вперед. Да, их будет гнать голод! Господи, за что нам это наказание? Третий год подряд неурожаи, третий год подряд Русь убивает голод! За что? За что нам этот тяжкий крест, эти муки?

Царь Борис пришел на Болотную площадь в сопровождении одного лишь Степана Копыты. Пришел, чтобы самому увидеть, как по его указу из хранилищ выдается зерно голодающим.

И государь, и его сопровождающий, чтобы не быть узнанными были одеты в простые кафтаны с татарскими башлыками на головах и концами, повязанными вокруг шеи и лица.

Площадь была залита морем голов. Шум, гам, крики, безумные глаза, голодные злые лица, драки, поножовщина. Там тащат, отбиваясь от других страждущих, мешок с зерном, а вот волокут окровавленное тело, а здесь сбили с ног и топчут пойманного воришку. Словом – ад!

Степан Копыто приблизился вплотную к государю и прошептал ему в ухо: -Далее идти опасно! Толпа сомнет и поглотит нас. – Царь Борис согласно кивнул головой и развернулся. Он уже увидел всё, что хотел увидеть. Пальцы правой руки непроизвольно на ходу прокручивали перстень белого металла с желтым камнем и черным крестом. Мрачное лицо государя вдруг просветлело.

-Вот что, Степан! Разыщи Петра Строганова, он сейчас в Москве. Он нужен мне!

Долго искать Строганова не пришлось, и скоро он предстал перед государем.

-Ты нужен мне, Петр. Что творится в Москве ты видел своими глазами. Скажу тебе далее будет только хуже, поскольку запасы зерна истощаются. И посему ты поедешь в Ганзу, а коли надо будет, то и к франкам, и фрязинам. Поедешь с моим поручительством за зерном. Нужны поставки зерна. Позарез нужны. За ценой не стой.

Толмачей в Посольском приказе подбери сам.

И вот это, - государь снял с пальца перстень белого металла, несколько раз подбросил на ладони, протянул Петру и спросил: - Ты знаешь его историю?

-Да, государь, - ответил Строганов, принимая перстень, - мне рассказывала о нём Варвара – вдова Василия Тимофеевича.

-Хорошо. Этот перстень как мой дар передай в Мемеле Роланду фон дер Борху. Надеюсь, Роланд поможет тебе, конечно, небескорыстно, но, думаю, поможет. Всё! Ступай, Петр, не медли! Бог тебе в помощь!

Петр поклонился, развернулся и пошёл к выходу.

Глядя ему вслед и касаясь осиротевшего без перстня пальца, царь Борис вдруг поймал себя на том, что в его голове крутятся непонятно к чему слова – «два года, два года». Какие к черту два года? Память тут же привязала эти слова к перстню. Царь Борис похолодел, вспомнив свой доклад Ивану Васильевичу. Боже мой! Да ведь и сам Грозный царь умер через два года после того, как передал перстень царевичу Федору! Господи, на всё твоя воля!

Роланда Борха Строганов застал буквально на пороге, тот собрался в Италию.

Но Роланд все же принял гостя и, когда они расположились в зале, заметил: - Вы похожи на отца, я знал его, он не раз бывал у меня в гостях. Да, так что же вас привело ко мне?

-Позвольте мне начать с этого, - из кожаного кошеля на поясе Строганов извлек перстень и продолжил, - государь Борис Федорович велел вручить вам этот перстень, - и передал его Роланду.

-О! – воскликнул --тот, рассматривая перстень, - я тронут и благодарен государю за столь дорогой подарок!

А Барбара? – вдруг резко спросил Борх и пристально глянул в глаза гостя.

Строганов улыбнулся: - С Варварой всё в порядке. Она жива и здорова. У нее двое детей – сын и дочь. Сыну восемнадцать, дочери двенадцать. После гибели мужа Варвары государь Иван Васильевич пожаловал вдове богатое поместье. Наша семья –семья Строгановых –тоже не оставляет ее и детей без заботы и внимания.

-Хорошо. Так всё же что вас привело ко мне? Я думаю вручение дара не единственная цель, не так ли?

Выслушав Строганова, Роланд согласно покачал головой и сказал: - Ну что ж! Комиссионное вознаграждение под поручительство государя меня устраивает. Завтра поутру мой бриг уходит в Данциг и далее в Гамбург. Предлагаю следовать со мной. Полагаю, вы не горите желанием совершить сухопутное путешествие по земле, - Роланд скривился, - Речи Посполитой?

-Вовсе не горю, - подтвердил Петр, - и с благодарностью принимаю предложение.

-Хорошо. Что касается закупок зерна, то должен сказать, что Европа тоже не может похвастаться хорошим урожаем, так что будет непросто.

Что касается перстня – передайте мою благодарность царю Борису. – Роланд надел перстень на палец и после короткой паузы задумчиво сказал: - Из Гамбурга я направлюсь в Италию, я думаю этой вещице пора вернуться в родные места.

И последнее. Касательно Барбары. Неплохо, если она напишет мне.

-Да, я передам, думаю, она обязательно напишет.

Туманным утром бриг поднял паруса, поймал ветер и устремился на запад.

Царь Борис Федорович Годунов умер через два года.