- Мама, да вы что?! - Аркаша возмущенно топал и надувал щёки. - Вы в своем уме, мама?! Я же лингвист, я - языковед, я - учёный, мама! Да как вы можете, как вы можете, мама?!!
Он был в бешенстве. Усы топорщились, глаза лезли из орбит, пена, брызги слюны, шипение.
- Ограничивать мои выходы! Ограничивать мои искания! Мама! Я не могу просто так сидеть и ждать окончания зимы!!!
Он даже икнул от злости, потом мелко потряс головой, взъерошил загривок.
- Вы же понимаете, что в нашем болоте, в нашем этом проклятом месте никаких перспектив, мама. Тем более - зимой! Никто не приезжает, никто не заглядывает в наш богом забытый угол, этот чертов край земли. Кому я здесь нужен, мама? Кому я нужен со своими языками?! Еще этот снег, этот проклятый снег! Никто даже в гости не заглядывает... - Аркаша вздохнул. - Я устал, мама. Я измучился здесь. Мне надо шири, надо воздуха, мне нужны контакты, события, мне нужны пространства! Я хочу развернуться, блеснуть, начерпаться...
- Аркашенька, голубчик, да я же только за, я завсегда за тебя. Но кто ж виноват, что вокруг нас - лишь темные личности, и некому поддержать твоих интересов и стремлений?
Аркаша насупился.
- Мама. Я сейчас буду с вами не по-сыновьи суров, но вы же, мама, именно вы и виноваты в том, что я здесь не могу приложить свои знания.
- Я?! Да господь с тобой, Аркашенька...
- Вы! Именно вы. Кто запретил мне "якшаться" - это ваши, ваши дословные речи! - с росомахами? А они, да будет вам известно, исключительно обладают немецким, исключительно! А лисы? Вы, вот, мне всё "лисы, лисы, они собьют тебя с пути, они - кутилы и пройдохи", а лисы, между прочим, на французском говорят как на родном. Вы знали?
- Я? Да что ты, Аркашенька, да как можно-то? Они же... они же все - хищники, сыночек. Они же опасны!
- А мы? Мы что же, не опасны?
- Аркашенька, да что ты, что ты? Как же мы опасны, где же? Мы же всего лишь...
- Мама! - в сердцах возопил Аркаша. - Мы - ОНДАТРЫ! Мы велики! Мы сильны! Мы известны! Прабабка Дарья Зыбетикус помогала развалить экономику Греции! Прапрапрадед Антоний Гууло грабил склады во время Финской! Дядька Юань Шешу вгрызался в постреволюционный Китай! Наши родственники рассекают техасские пространства и бороздят просторы монгольских степей! Мама, вы вдумайтесь! Мы - везде!
Аркаша встал на задние лапы, оперся на хвост, задрал вверх мордочку и потрясал руками-лапками.
- И от всех этих великих ондатр, от этих вершителей, титанов прекрасного животного мира мне достался великий дар - языкознание. Я был рожден с этим даром, я был предназначен для него... А вы? После всего этого вы, мама, говорите мне, что не следует идти к Амбе Васильевичу.
- Амбе?! Сыночка! Сыночка! Да как же?! Да он же - тигр!
- Зато он отлично знает пекинский, умеет на кантонском и переписывается с бенгальцами из зоопарка Сянгана. А чего достигли вы, мама?
Клавдия Петровна задрожала нижней губой.
- Ты несправедлив, Аркаша. Может, я совсем и темна в языкознании, но зато мы с твоим отцом, Нестором Никаноровичем сделали всё для тебя и твоего образования. Уж мы-то и специалистов, и учителей, и носителей - всех к тебе, всё для тебя. Уж всё-то для любимого и единственного сына, всё для его головушки, для его языков. Ведь так же, Аркашенька?
Аркадий сник.
- Да так, так, мама. Извините, смалодушничал, сорвался. Просто тоска мне здесь, мама. Мне надо беседовать, изъясняться, надо развивать мысль и украшать ее словом, надо вестись и вести за собой... А кого тут вести? Зайцев? Так они кроме редких нанайских топонимов больше ничего и не понимают из иностранного. Белок? Те вообще дурочки, на русском да на русском, причем, телевизионном. Телевизионном, мама! Сплошные "пока-пока", "тока", "ваще" и "чо, чо, чо". О, какое падение нравов, какое низвержение ценностей! - Аркаша закрыл лапками глаза и зашатался из стороны в сторону. - И никто по этим снегам к нам не приходит. И не с кем поговорить. И некому свою лингвистическую душу излить! А вы не пускаете меня к хищникам...
Аркаша махнул лапой, развернулся и удрученно пополз в дальний угол норы. Клавдия Петровна утирала слезы умиления, жалости и восторга.
* * *
- Михаил Потапович, Михаил Потапович, - попискивала Клавдия Петровна возле засыпанной снегом берлоги. - Михаил Потапович, быть может, не спишь? Совет нужен, Михаил Потапович! Крайне нужен, крайне!
Из недр берлоги раздался протяжный вздох.
- Это ты, Петровна?
- Я, Михаил Потапович. Извини, что беспокою, только сынок, вот, мой...
- Опять Аркадий баламутит, что ли? Ох, и угораздило же вас с Нестором сыночка заделать. Всё ему неймется... Что на этот раз? Да ты проходи, проходи, тут теплее.
Клавдия Петровна просеменила внутрь берлоги, остановилась на пороге, привыкла к темноте. Медведь возлежал на еловых ветках, потирая затекший бок.
- Михаил Потапович, мне совет твой нужен. Погибает мой сыночек от темноты местной, не может он никак свои знания глубокие приложить. Поговорить ему из наших не с кем, все какие-то недалекие, языками не владеющие. А он - ну, ты же знаешь, Михаил Потапович, он же у нас лингвист...
- Знаю, знаю. Весь в деда. Эх, какой у вас дед был, отец твой, Петровна! Вот такой был ондатр! Как он тогда ловко меня от тигринного нашествия отмазал! А какие мы с ним дела с гималайцами творили - ой-ёй-ёй! Великий был знаток, на всех языках стрекотал что твоя сорока. И что же Аркадий?
- Он, Михаил Потапович, удумал к хищникам ходить. Чтоб языки тренировать. Мол, эти, вот, знают французский, а те - испанский... Про росомах, кстати, сказывает, что они в немецком сильны. Откуда же?
- Да кто ж этих росомах разберет, Петровна. Слышал, что у них родственники где-то в Скандинавии проживают, дык, может, и до Германии добрались. Шут их знает.
- Так Аркаша-то...
- Да понял я, понял. Не пущай его к хищникам. Они пока сытые, может, и поразвлекаются с ним на почве языков, а потом - хрясь, и хребет зубом. И нет Аркаши.
- Ой!
- Да не боись ты. Не пущай и всё.
- Так помрёт же, Михаил Потапович! От тоски помрёт!
- Авось не помрёт.
Клавдия Петровна вздрогнула, всхлипнула.
- Нуууу, развела сырость. Ладно, Сейчас подумаю. Тяжело, конечно, сразу после сна соображать. Дай-ка, разомнусь.
Медведь, кряхтя, сполз с лежанки, выгнул спину, потянулся лапами к выходу. Клавдия Петровна перестала плакать, сложила бровки домиком и с надеждой взирала на Потаповича. Тот передернул плечами, распрямил грудь, смачно чавкнул.
- Значит так, Петровна. Мыслишка есть, но она, как бы это тебе сказать... Ну, не совсем правозаконная. Но ты же сына любишь?
- Люблю, Михаил Потапович! Всем сердцем люблю!
- А ради счастия его согласишься никогда его больше не видеть?
Клавдия Петровна быстро-быстро захлопала маленькими глазками.
- Да как же? Да Аркашенька же...
- Ну, представь: ты его не видишь (ну, может, письма только получаешь да весточки), но при этом знаешь, что он безмерно счастлив. Согласишься?
Ондатра села, задумалась. Представила безмерно счастливую мордочку сына.
- Совсем-совсем счастлив?
- Совсем-совсем.
- А, может, я хоть глазком его...
- Ну, может и увидишь. Но без телесностей.
Клавдия Петровна. вздохнула.
- Ну, что ж. Ежели счастлив. И ежели других вариантов нет... - с надеждой подняла на медведя глаза.
- Нет.
- Тогда... наверное... ах! Да! Согласна!
И зарыдала.
* * *
- В общем, все всё поняли? - Маврикий обвел присутствующих тяжелым взглядом. - Поймать, слегка придушить, связать, доставить. Всего-то делов.
- Всего-то... А Потапыч сказал, зачем нам этого жирного ондатреныша в город тащить? Что за блажь?
- Ты, Семен, и в их дела особо не суйся. Потапыч сказал - Потапыч знает. А нам, харзам, надо только толково исполнить.
- А если Аркаша огрызаться будет?
- Не будет. Он же ученый, - усмехнулся, а после неодобрительно покачал головой.
* * *
Аркадий брел по опушке. Теплеющее февральское солнце прорезало лучами сугробы, искрилось, слепило, будто издеваясь. Ондатр был мрачен. Только что провалилась его попытка побеседовать на финском со старым лосем Лаврентием. Тот, вроде, долго и внимательно слушал, жевал мелкие веточки с обнаруженного в сугробе куста, а потом вдруг тряхнул башкой и выдал: "ятаминутрррраухааааан!". И пошел прочь, высоко поднимая свои худые ноги с шишковатыми коленями. Аркаша обиделся.
Он выбрался на какую-то проталинку, сел, ссутулился. "Жизнь - тлен. Мой дар - проклятье. Я лишний в этом мире приближающейся весны...".
Боковым зрением заметил движение. Повернул голову, увидел мелькнувшую тень, рыжие подпалины, черный пушистый хвост. Удар по затылку. Барахтанье в сугробе.
- Враги! Иуды! Еретики! Вы будете прокляты! Вы... хррр... хррр...
Глотка забилась хрустким тающим снегом, стало трудно дышать. Последнее, что увидел ондатр, были темные злые глаза харзы...
* * *
- ... а теперь он уже в городе. Так что не переживай, Петровна, - медведь потянулся на лежаке, хрустнул позвонками.
- Ох, волнительно мне, Михаил Потапович. А ты точно знаешь?
- Да точно.
- И целехонек?
- Да, цел. Его всего лишь в снег окунули, а он уж и сознание потерял.
- Ой!
- Да не ойкай ты. Нормально всё. Харзы - ребята толковые, у куниц дураков не держут. Аккуратно собрали и в город отвезли. Отчитались, что в сугроб уложили. Там теперь мои люди должны его до зоопарка довести.
- Твои люди?!
- Ну.
- Люди, Михаил Потапович?!!
- Люди, Петровна. Среди людей тоже нормальные личности встречаются. И поговорить могут, и связи подтянуть, и делом помочь.
- Ох, волнительно мне...
- Да не переживай. Скоро всё точно узнаем, что и как.
* * *
Болела голова и шея, позади, в том месте, за которое когда-то мать вытаскивала его из норы. Аркаша застонал, пару раз повернул голову, разлепил глаза. На него смотрели люди.
- Оооой, какой хорошенький! Оооой, маленький! Смотри, смотри, в себя пришел! Ожил! Мы его спасли!
- Ну, да, отогрелся.
- Ути-пути, какая лапочка, - девушка протянула к ондатре руку, хотела погладить.
Сердце Аркадия ухнуло в хвост. Человек тянул к нему лапу и скалился. Ондатр дернулся, изогнулся, лязгнул зубами.
- Иш ты, смотри-ка! Быстро, быстро тащи коробку, пока я его держу. Да не эту, а вон ту, из пенопласта. У, зверина! Смотри, смотри какие у него зубы! Нееее, с таким надо осторожней.
Аркадия всунули в какую-то белую прямоугольную нору, накрыли сверху крышкой. Ондатр бился о стенки, грыз белые поверхности, кричал "свободу узникам совести!" и, рыдая, требовал справедливости и суда. И всё это очень громко и с заходящимися истериками.
- Слушай, он беспокойный какой-то. Может, бешеный?
- Может. А его точно можно в зоосад?
- Ну, в любом случае, Потапыч просил. Я не могу ему отказать...
* * *
Какая-то бесконечная тряска, мелькание, куда-то несут, что-то кричат. Аркаша устал и измучился. Он уже смирился со своей участью и не пытался вырваться, лишь тихонько поскуливал и попискивал от жалости к самому себе. Внезапно его ослепил свет, какие-то огромные руки распахнули коробку и вытряхнули ондатра в ворох сухой травы. Раздался лязг засовов, по телу пробежала волна холодного воздуха.
- Воооот. Поживешь пока здесь. Потеплеет - может, и выпустим.
Большой темный человек отвернулся от клетки и куда-то пошел. Аркаша беспокойно побегал по комнатке, суетливо сунул нос между решетками. "Вот я и в тюрьме, - подумал он. - Без суда! Без присяжных! За что же?! За что?!!". Сел, закручинился, завыл.
- Messieurs, vous êtes triste? - послышалось откуда-то слева. - Ne soyez pas triste, la vie continue. Vous manges poulet?
(Мсье, вам грустно? Не печальтесь, жизнь продолжается. Вы едите курицу?)
Из-за стены высунулась холеная рыже-черная лапа и подтолкнула к решетке наполовину обглоданную куриную ногу.
- O, merci, - оторопело произнес Аркаша. - Вы - из лис?
- Да-да, а как вы поняли?
- Ооооо, только у лис такое чудесное французское произношение! Наш местный русский совсем не изменил изысканность звучания вашей речи!
- Какой вы галантный. Но... вы же не лис?
- 他不是狐狸， 他就是饭桶, - загоготал сидящий напротив филин. - Скажешь нет, а?
(Он - не лиса, он - прохвост)
Аркаша вытаращил глаза.
- ラット、ラット、大きなラット, - верещала стайка каких-то мелких пичуг, закрытых в дальнем большом вольере.
(Крыса, крыса, огромная крыса!)
- Lassen sie ihn in ruhe! - рявкнул росомах из клетки по диагонали. - wie geht es dir, bruder? wo kommst du her? И не стесняйся, тут все говорят по-русски, но от скуки любят повыделываться.
(Оставьте его в покое! Как ты, брат? Откуда ты?)
Аркаша застыл на месте и только крутил головой. Вдруг он подскочил, пал на колени и воскликнул, в слезах и эмоциях:
- Рай! Я попал в рай! Мама! Как же! Я! Счастлив!
P. S.: И как всегда - по мотивам вот этого события.