Жара слегка ослабила свой пыл.
По Млечному пути, вздымая пыль, и мытари плывут, и фарисеи.
Элиза видит птицу на луне. И память посидеть приходит к ней в наряде, слишком ярком и весеннем.
Смешная, старомодная как ять. Зачем себе такое позволять, в её-то годы нужно быть скромнее.
Кричи, король, трубите, трубачи. Элиза триста лет уже молчит, как горы — Альпы, Анды, Пиренеи.
Элизу навещают доктора, работники собеса — нет, сестра, одиннадцать заклятий улетели.
Ты просто не успела, как всегда, их забрала холодная вода, зато тебя оставила в постели. Завязывай с обетом немоты.
Элиза днём на лавочке, как штык, в зелёной кофте, в плюшевом берете. И верит только в главное, в одно: шум бесконечных крыльев за окном. Ей говорят, чего ты — это ветер.
Сентябрь, вот и в голову взбрело. Зовёт Элизу брат с одним крылом. В руке — коренья, ветка спелых ягод, три алых мака, странные миры, перо и сеть из ивовой коры. И как подрос. За вечность? или за год?
До неба, где ни боли, ни измен, где все соединяются в письме пунктирами, тире и запятыми, где все друг другу до сих пор нужны. И не найти прекраснее страны. Кораблики и замки золотые,
и наконец, они не из песка. Так хочется обнять, не отпускать. Так хочется быстрее и полезней.
Торопится Элиза — что нельзя, что взять с собой, а паспорт, тапки взять? И книжка, вот беда, в карман не лезет.
Элиза, чертыхаясь (чёрт её), рубашки из крапивы достает. Расчёсывая ведьминские космы, болтает — чушь, конечно, городит. И мальчик с синей звёздочкой в груди опять ныряет в озеро. И в космос.
***
Элиза ловит радиоволну. Она читала внуку.
Внук уснул.
Он точно будет добрым и счастливым.
По улице проносится такси. На низком детском стульчике висит кургузая рубашка из крапивы.