Свисают гроздья рябин
Веточкой тухленькой.
Так, что глаз рябит
И не рождается
Задорная у’хмылька.
Сижу в рассаде
На гладкой деревяшечке
И мыслю: в Эдеме-саде,
Быть может, такие же встречаются
Клумбы-чашечки.
Колокол.
Звон.
Белый храм - он столпом
Возвышается средь
Серых каменных стен.
Как напыщенный старец -
Дальних далей скиталец,
Блуждающий словно во тьме.
Зябко мне.
Сижу, точно в муторном сне,
Не понимая: реальность
Иль вне.
Топот,
невнятность,
Похожая на шёпот сотни людей.
Чувствую: скован звуком
Стократ пуще всяких сетей.
Листок пролетел -
Не заметил,
Жёлтый иль бурый -
И затерялся
В потоке спешащих и хмурых.
Смурный, причудный
Мальчонка,
Схожий с галчонком,
Доскакал до дощонки,
Сел рядом. «Привет!» -
Языком ловко щелкнул.
«Привет и тебе».
«Успеваю везде.
Погляди!»
Он вскочил,
Упорхал.
Словно в тыще зеркал,
Замелькал,
Замерцал.
И то тут он, то там.
Я терял, находил,
И пытливо следил.
Но пацан удалой:
Он уж шустрик такой,
Исчезал промеж пышной рассады.
Я прождал,
Я устал,
И в конце - отвернулся, сгорая досадой.
«Наверно, и в саде Эдеме
Есть миражи.
Так ловко их Демон
Породил до зари».
Я гляжу в никуда.
Пустота, пелена.
Не соленые слезы - вода.
Пресная, грязная,
Каждой капелькой безобразная.
Колокол.
Звон.
А потом - робкий стон.
Снова мираж -
Будто яркий витраж,
Слепит солнца сильней
И больней.
«Капюшон нахлобучь, -
Говорю сам себе, -
Так теплей,
И исчезнет виденье скорей».
Все, исчезло.
Виденье ушло.
Столь быстро, нечестно
Испарилось оно.
«Беги, галчонок,
Резвись, пока
Мелкий мальчонок.
Станешь дядей -
И будешь сидеть меж толпы
Весь наряден
И пуст,
Внемля робкому звону
Со старческих уст».