Сентябрь в этом году был божьим благословением - ясным, тёплым, ласковым. В огородах ещё хмурилась жухлой ботвой картошка, темнела бордовыми бочка'ми неубранная свёкла, пухла до неимоверных размеров разноцветная тыква, а вот земля, где совсем недавно грустила, отмирая, картофельная ботва, уже чернела раззявленными после уборки ямами. А что их выравнивать, все равно землю под трактор - он и выровняет. Одинокие дыни и арбузы ещё дозревали среди полузасохших листьев, и яркое не по-осеннему солнышко грело им бока, наливая особой сладостью. Алешка выдернул последнюю свеклину (обзавёлся этим летом хозяйством, все посадил, кур завёл, гусей, уток), уместил её поаккуратнее на тележке и встал, сладко, истомно потянувшись, чуть сощурившись на румяный закат. Но нега разом слетела с его разом напружинившегося тела - по его огороду, от самой реки шёл человек. "Кто мог в это время забраться на зады огородов, да ещё со стороны обрыва, у ног которого бился своенравный в этом месте Карай, не иначе тать какой-то"- мелькнула неприятная мысль, но через секунду Лёшка разглядел незнакомца. Вернее, незнакомку - щупленькая, сутулая женская фигурка, закутанная в телогрейку и платок, несмотря на вечернее тепло, медленно приближалась по тропинке, то ли хромая, то ли покачиваясь. "Старушку какую-то занесло, что ли? Прям баба Яга", - подумал было Алексей, но тут же понял кто это… Узнал…
Маша подошла вплотную, медленно подняла голову, стащила худой рукой платок. Бледная до синевы кожа, ввалившиеся глаза, длинный острый нос и тусклая пакля вместо блестящих кудряшек - все это было бы не так страшно, если бы не взгляд. Именно взгляд внушал ужас - пустой, оловянный, тоскливый.
Маша медленно, внимательно и равнодушно оглядела Алешкино лицо, как будто ошупывая его, потом отошла, перевернула пустое ведро, села.
-Стоять мне трудно, Алеша. Умираю похоже. Знаешь, у нас хороший профессор по психиатрии был. Он говорил, что от тоски можно умереть. Но я не верила. Теперь верю.
Алеша присел перед Машей на корточки, взял её ледяные руки в свои ладони, заглянул в пустые глаза
-Маш. Ты же образованная женщина, доктор. Возьми себя в руки, приди в себя, очухайся. У тебя муж хороший, ребёнка родишь ещё. Нельзя так!
Маша опустила голову, вытянула свои руки из его ладоней, промолчала, хотела встать, но не встала, обмякла, как будто лишилась сил. Потом подняла глаза, полные слез, прошептала.
-Увези меня отсюда, Алеша. Если хотя бы немного жалеешь - увези. Не бойся, ты мне не нужен, я и тебя не люблю больше, нет у меня никаких чувств. Просто помоги доехать до Краснодара, я сама не доберусь. Не бери грех на душу - здесь я умру.
Маша с силой оперлась на Лешкину руку, встала, закуталась в платок, качнулась и еле удержалась на ногах. Потом повернулась снова
-Поможешь?
Алешка, чувствуя, как душный комок встал поперёк горла, почти лишив возможности дышать, кивнул
-Помогу…
…
Поезд уходил ночью, Алешка с Машей совсем продрогли на перроне на невесть откуда взявшемся холодном ветру. Ни тот ни другой старались не вспоминать того, что предшествовало их отъезду - мата председателя, слез милой медсестрички Аленки, которая понять не могла, как можно бросить больницу, с таким трудом вытащенную из небытия, косых взглядов сельчан. А вот самое страшное не шло из памяти - чёрный, остановившийся взгляд Митрошки и тяжелое, мёртвое молчание Митрофана, который смотрел в потолок, сжимая в кулаках скомканную ткань покрывала…
…
Краснодар встретил их совершенно летним теплом, запахом роз и винограда, радостным солнцем и лёгким, весёлым ветерком. Маша как-то сразу оттаяла, даже заулыбалась, подставляя бледное лицо жарким лучам. Она уверенно помахала толстому парню, гордо стоящему у горбатого, ярко-красного запорожца, и уже через минуту они неслись по грунтовке в сторону пригорода, весело подпрыгивая на ухабах.
-Это Мишка, мой троюродный брат. У меня много родни и большой дом в селе, тебе у нас будет хорошо. Поживёшь немного, работу найдёшь, тебе понравится. И в совхозе у нас такие, как ты на вес золота. Подумай, не отказывайся. Я, видишь, уехала отсюда, так чуть не умерла. Вот, приехали.
Машина притормозила у высоких деревянных ворот, за которыми виделась мощеная камнем тропинка, ведущая к большому, светлому дому. А по тропинке почти бегом, вернее колобком катилась кругленькая женщина, с такими же кудряшками, как были совсем недавно у Маши.