Но, если не считать нескольких незначительных "лакировщиков" наоборот, никто о голодающем в эмиграции Ленине никогда не писал. Нет ни слова об этом и в нормативном сталинском кратком курсе "Истории ВКП(б)". Валентинов заявляет, что одним из творцов-де "легенды о бедной жизни Ильича" стала его старшая сестра Анна Ильинична, "утверждавшая, – как пишет Валентинов, – что за границей "во время наших кратких наездов, мы могли всегда установить, что питание его далеко не достаточно"…"
Придётся привести не выдранные "мемуаристом" из контекста, строки, а развёрнутую цитату из предисловия А. И. Ульяновой-Елизаровой к сборнику писем Владимира Ильича к родным издания 1930 года:
"Видны также из писем Владимира Ильича его большая скромность и невзыскательность в жизни, умение довольствоваться малым; в какие бы условия его ни ставила судьба, он всегда пишет, что ни в чём не нуждается, что питается хорошо; и в Сибири, где он жил на полном содержании на одно своё казённое пособие в 8 р. в месяц, и в эмиграции, где при проверке, во время наших кратких наездов, мы могли всегда установить, что питание его далеко не достаточно. Необходимость в его условиях пользоваться дольше, чем обычно, денежной помощью матери вместо того, чтобы помогать ей, всегда тяготила его…"
Не удержусь, и продолжу цитирование:
"Стесняла его необходимость пользоваться при недостаче литературного заработка партийными деньгами…
Из-за этой же экономии старается Владимир Ильич, где можно, пользоваться книгами в библиотеках. На удовольствия он почти ничего не тратит: посещения театров, концертов…, являются такой редкостью, что не могут отражаться на бюджете. Да Владимир Ильич всегда определённо предпочитал этим видам отдыха на обществе, на народе – отдых на природе…"
Надеюсь, теперь всё стало на свои места? Бедная жизнь и скромная жизнь – вещи, всё же, разные…
К тому же Анна Ильинична была женщиной волевой, с "инспекторскими" наклонностями, и её оценка "недостаточности" питания Ленина не очень сообразуется с его собственными оценками.
Но зачем Валентинов так мелко передёргивал факты?
Э-э, в том-то вся и штука!
Предавшему социалистические идеалы, а, значит, – и Ленина, Валентинову, как и всякому предателю, хотелось самооправдаться. А для этого, волей-неволей, надо кусать и страну, которую предал, и человека, которого предал. Иными словами, надо лгать, смешивая правду с ложью.
Валентинов и прочие валентиновы этим и занимаются. Но иногда, к слову, у того же Валентинова прорывается такая фраза, что дорогого стоит – как, например, тогда, когда он сообщает: "Ленин не имел привычки говорить о себе. Уже этим он отличался от подавляющего большинства людей".
Это – правда сквозь зубы, то есть – самая ценная правда… Та, которую не может утаить даже враг.
А ложь Валентинова насчёт того, что в СССР якобы бытовал миф о жизни Ленина впроголодь, опровергается и тем, что, как уже было сказано, ещё в 30-е годы издавались письма Ленина и к родным, и к соратникам. А знакомство с ними свидетельствует лишь о скромной, без излишеств, но отнюдь не бедной жизни Ильича в эмиграции!
Подтверждений тому отыскивается в письмах Ленина и Крупской множество – не ленись только листать том, например, 55-й Полного Собрания Сочинений, где опубликованы письма к родным с 1893 по 1922 год. И очень уж непривычный для многих Ленин смотрит на нас со страниц этих писем – и его собственных, а особенно – писем жены…
Всем известна штампованная формула: "Ничто человеческое ему не чуждо"… Но почему-то в подтексте её всегда имеются в виду те или иные маленькие и не очень маленькие слабости, а то и пороки, которые эта самая формула призвана оправдать. А ведь человеку – если он действительно заслуживает звания человека, должны быть не чужды и в действительности не чужды достоинства. Пороки – это от неразвитости, от гипертрофированного животного, а не человеческого начала. И как раз то, что приведённой выше сомнительной формулой оправдывалось, было Ленину чуждо.
Зато подлинно человеческое ему было, напротив, свойственно! Вот что писала Надежда Константиновна 26 декабря 1913 года в письме – отличном, между прочим, по стилю – из Кракова матери Ленина в Вологду, где тогда жила Мария Александровна:
"Дорогая Марья Александровна, целую вечность не писала Вам. Вообще у меня с письмами последнее время шла какая-то итальянская забастовка! Отчасти виноват Володя. Увлёк меня в партию "прогулистов". Мы тут шутим, что у нас есть партии "синемистов" (любителей ходить в синема [кинематограф. – С.К.]), "антисинемистов" или антисемитов, и партия "прогулистов", ладящих всегда убежать на прогулку. Володя решительный антисинемист и отчаянный прогулист. Вот и меня вовлекает всё в свою партию, а потом у меня ни на что не хватает времени…"
Всё здесь (как и почти всегда в тех случаях, когда Ленин или Крупская пишут о своей житейской, так сказать, жизни) проникнуто абсолютным душевным здоровьем. Этот здоровый дух натур виден, даже тогда, когда речь в письмах идёт о тех или иных немочах…
Вот и сейчас за беглой зарисовкой Крупской о "партийных" "разногласиях" сразу видны и дружная семья, и готовность к шутке, и умение шутку оценить.
Ленину – сорок три года. Он полон сил, и ещё даже не догадывается, что всего через четыре года он встанет во главе России, а всего-то жить ему осталось какой-то десяток лет.
"Деньки, как нарочно, стоят удивительные, – продолжает Крупская. – Выпал снежок, прямо отлично. Ну, в Кракове что и делать, как не гулять. Культурных развлечений никаких. Раз пошли было в концерт, квартет Бетховена, даже абонемент вскладчину взяли, но на нас почему-то концерт страшную скуку нагнал, хотя одна наша знакомая – великолепная музыкантша (имеется в виду Инесса Арманд. – С.К.), была в восторге. В польский театр ходить не хочется…"
Это может показаться не очень понятным – все создатели казённых "лениниан" хрущёвско-брежневских времён уверяли нас, что Ленин-де был без ума от Бетховена. И, вроде бы, резон у них имелся. Максим Горький вспоминал, что уже в Москве, слушая на квартире первой жены Горького – Екатерины Пешковой, сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейна, Ленин признался:
– Ничего не знаю лучше "Apassionata", готов слушать её каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!
Так был Бетховен близок Ленину, или не был?
Думаю, всё же, был. И даже – очень…
Как я понимаю, есть Бетховен, и есть Бетховен.
Часть музыкального наследия практически всех великих композиторов – это сложно построенная музыка для музыкальных гурманов, а Ленин не был гурманом ни в чём, изысков не любил и, более того, – не терпел.
Жил он всегда по материальным возможностям весьма скромно, да и на развитие того, что называется "художественным вкусом", времени у Ленина, профессионального революционера, не было. Он не очень-то жаловал европейские музеи, в том же Лондоне предпочитал картинным галереям богатейшие лондонские публичные библиотеки…
Однако искусство в его наиболее великих и наиболее бесспорных проявлениях он понимал и ощущал глубоко – оттого его и волновал тот Бетховен, который не для знатоков и ценителей, а для всех…
Вернёмся, впрочем, к письму Крупской:
"…Без чего мы прямо голодаем – это без беллетристики. Володя чуть не наизусть выучил Надсона и Некрасова, разрозненный томик Анны Карениной перечитывается в сотый раз. Мы беллетристику нашу (ничтожную часть того, что было в Питере) оставили в Париже, а тут негде достать русской книжки (это в славянском якобы Кракове! – С.К.). Иногда с завистью читаем объявления букинистов о 28 томах Успенского, 10 томах Пушкина и пр. и пр.
Володя что-то стал, как нарочно, большим "беллетристом". И националист отчаянный. На польских художников его калачом не заманишь, а подобрал, напр., у знакомых выброшенный ими каталог Третьяковской галереи и погружался в него неоднократно.
Все мы здоровы. Володя каждый день берёт холодный душ, ходит гулять, и бессонниц нет у него…
Ваша Надя".
Внимательный читатель увидит за этими строками многое…
Тоска вечных вынужденных скитальцев-изгнанников по Родине, а отсюда – и отчаянность чувств, когда даже Надсона хочется читать и читать, потому что русской книжки не достать, а купить не на что, а Надсон – это русская литература, русская речь… Да ещё и поэтическая, то есть – особенно звучная и выразительная.
Это ведь глубокая, на грани трагедии, драма: Ленин – и вне России!..
Великая натура, великая душа, великий патриот в самом точном и глубоком смысле этого слова, человек, написавший эссе "О национальной гордости великороссов", – вне России.
Великий сын России – вне России. И вынужден, живя вне неё, довольствоваться выброшенным знакомыми каталогом Третьяковки…
Тоска пусть и скрыта, но она есть.
И это – не мелкая тоска.