Предыдущая глава.
Зима покрывалом белым, пушистым землю покрыла. Выйдешь на порог да за околицу – былым-бело! Глаз радуется, слеза наворачивается от сияния солнышка.
Спит земля-матушка, значит, и долгих три луны-месяца спать будет до пахоты весенней. А в наших краях Зареченских оно как заведено? Ежели снег первый выпал, да землю-матушку собой покрыл, значит быть зиме тёплой да ласковой и к человеку, и к зверю лесному.
Не будет стужи злой, что путника, отдохнуть, а может и по нужде присевшего, - не выпустит, застудит.
Вы смейтесь-смейтесь! Пади никому из вас и не приходилось зимой в лесу по нужде-то приседать. Страшнее всего, значит, ежели девица совсем молодая, аль девчушка малая, коя в лес за хворостом пошла, и ей невтерпёж стало. До того, значит, застудиться могёт, что и ребятёночка ей принести будет невзмочь.
Это я, значит, вам говорю по опыту своему. А опыт у меня годков так тридцать с лишком в деле этом. А вы слушайте, да на ус свой мотайте. Оно каждому полезно будет: и девице, и бабе во цвете лет, и молодцу моложе, аль постарше. А коль уса у вас нету – памятью запоминайте.
Не стало с нами Радомира-мальца. Марфа говорит, что бабка внука жить к себе забрала. Да и оба, будто в воду, канули. Ни слухов о них, ни вестей нет никаких. Только и проведал люд здешний, что сгорела изба Зарины-травницы, что в Больших Горках стояла. Подчистую сгорела вся, да поленьем горящим чуть на избы соседние не перекинулась! Ведьма, говорят, Зарина-то была. Да я-то молчу, а про себя думаю: Зарина-то баба красивая – всем на загляденье. Вот злые люди и позавидовали. Ох, бабская доля-то! И исчезла Зарина, будто бы от злых людей спасаясь, да внучка, – опору и защитника, - с собой забрала.
Ох и кручина нас всех скрутила! Пуще всех Забавушка наша горевала. И перестал быть мил и блин с калачом, и Мурлыка усатый да ласковый. Притихла она - закручинилась. Только волчка деревянного, что малец-Радомир ей подарил – в руках держит. Ни во сне, ни наяву его из рук не выпускает. Плохо то, что в мальце-Радомире ей друг померещился. Будто брат старший, значит. Скрутила обоих та дружба накрепко, и надружить вдоволь не успев – покинула.
Отвлекли меня мысли совсем – запамятовала, что сказать хотела-то.
Ах, значит, прилетела Зима птицей хладной да белой. Махнула крылом – перья пушистые из крыла выпали. Устелив всю землю так, что конца-края не видать тому покрывалу, будто пух лебяжий, белому. Вышел из изб люд улыбчивый Зиму-ту встречать. И всё одно, что нелюдимая да неразговорчивая она – снегу белому её люд радовался.
А как седмица прошла – радость в Заречье наше явилась.
Юр, старосты Глузда сынок старшой, что давненько края родные покидал, в дружину княжью подаваясь, - явился. Кинулся люд нашенский выспрашивать у него, что да как? Но ратичем простым как уходил Юр, так и явился. И радость с гордостью – вздохами сменилась. Покачал люд головой, да и подумали мы, значит, хорошо, что хоть жив остался. Ни во поле, ни в где в хоромах княжеских не сгинул. А оно-то всё приложится-притрётся, и руки работящие везде нужны.
______
Злата, накинув коромысло на плечи, к колодцу подошла. У колодца, что посредь хутора стоял, они и встретились.
- Что, Златка, - улыбнулся Юр, - Так одна и живёшь-то?
Злата плечом повела, вздохнула украдкой, да, словно груз тяжкий сбрасывая, - улыбнулась.
- Ну я ведь замужем – обещалась. Вот и жду мужа своего.
Юр хмыкнул в усы. Лицо его вдруг серьёзным сделалось. И видно было, что вроде сказать что-то хочет, да слов подобрать – не в состоянии.
Заскрипела лебёдка, вытаскивая ведро водицы полное.
- А что, - вдруг глазами блеснув, Злата к Юру повернулась, - Ты, Юр, свататься ко мне решил чтоль?
И взгляд на неё брошенный, слегка задел самолюбие девичье. Понять успела, что брякнув лишнее – ошиблась. Не было во взгляде том ни жара в груди молодецкого, ни очей, чувством горящих.
И была только жалость к ней, девице пригожей, да во цвете лет.
- Не жди его, Злата, - усы пожевав, тихо проговорил Юр, - Бесполезно оно.
Злата обомлела. И вдруг догадка сердце сжала. К Юру бросилась, за плечо взяла, лицом к себе поворачивая.
- Он умер, скажи? Погиб где?
Юр хмыкнул, да на снег сплюнул.
- Да лучше б подох он собакой. Я не плакал бы!
Злата на шаг отступила, нахмурилась, внимательно Юра разглядывая.
- Почему говоришь ты так? Быть может сам хотел ты его место занять со мной рядом?
Покачал Юр головой, посмеиваясь. Златка вся закипела, как оводом ужаленная.
- Вы, бабы, все такие дуры! – Юр отсмеявшись, на неё взглянул серьёзно, - Мужик, знаю, говорить о таком не должен, но я скажу. И ты вполне того заслуживаешь. Не стоит он, Злата, ни ожиданий твоих, ни слёз. И помер бы где – всем, может, и стало бы легше. И никогда тебя он не стоил. Только ты того, глупая, не замечала. Семья у него, Злата, в Граде Княжьем. Давно семья есть. Дурил он голову тебе, чтобы тебя, как девку на сеновале таскать. И чтобы ты про запас была, коль наведается он в края наши. Под сивухой в корчме дружкам своим выболтал –хвастался. И баба его – та ещё стервь, хихикала самодовольно.
Злата оступилась, отойдя на шаг к колодцу. Покатилось ведро пустое – о камень, коим стены колодца были выложены, - загремело. И Злата, не выдержав удара такого, молча от стыда к ногам Юра кулем повалилась, сознания лишившись.
_____
«Одна» - мысль пробудила, нутро сжав болью со стыдом жгучим смешанная.
«Девка с сеновала» - слеза от обиды горькая покатилась.
- Очнулась! – голос Юра рядом, насмешливый, тёплый. – Лучше бы не падала вовсе. Я – хоть и сильный, но пади тебя взгромозди на плечи, да домой тащи вместе с вёдрами. Отъелась – тяжёлая.
Злата, на лежанке своей распластавшись, улыбнулась сквозь слёзы.
- Ну вот, улыбнулась – полегчало, значит.
- Как же мне теперь-то?... – Златка запнулась, к щекам зардевшимся ладони поднесла.
- А как всегда, Злата, как всегда. Живи, подруга, будто и не было срама того в человечьем обличии в жизни твоей.
- А что люди? Видел ли нас кто? – прошептала Злата.
- Видеть? Да никто не видел. Да и ты не боись – я не из болтливых. Пусть для всех нас он мёртвым будет, муженёк-то твой, простят меня боги…
- А ежели явится?
Юр засмеялся да к ней на лежанку присел.
- Не боись – не явится он больше. После трёпа его я его выловил, да многое припомнил. Так отметелил, что дорогу в Заречье, ему уж никак не вспомнить.
Злата с благодарностью на Юра посмотрела. А в глазах снова слёзы заблестели.
- Спасибо, Юр, тебе... За всё спасибо... Только кто ж меня замуж теперь возьмёт?
- А ты, подруга, кривая аль косая чтоль? Без рук аль без ног? Прости, Злата, не заметил. Стыд свой спрячь поглубже, и в себе похорони вместе с памятью о нём. А вообще, - Юр вдруг улыбнулся лукаво, - Брательник мой младший, помню, всё портки свои к тебе подкатывал, жара сердца своего сдержать не в состоянии.
- Ой! Да знаю я, знаю, - зарделась Злата снова. – Но…
- Что «но»? Ты теперь свободна, и вправе выбирать себе пару по сердцу. Жизнь бежит, как река. И радуйся, что твоя - прямотечна!
Злата нахмурилась, обдумывая что-то. Улыбаться перестала. Подняла на Юра глаза, прибитая, жалобная.
- Дитё у меня есть, Юр… - отвернулась к окну, глазами с ним встретиться не в состоянии, - Дочка. Люд здешний не знает. Да с Яромилой мы сговорились, что у неё дочка моя живёт, будто дитя её собственное. Мне Лель тоже по сердцу был всегда. Душа моя к нему лежала. Но вправе ли я теперь к нему на шею вешаться, порченная? Да ещё и с дочкой, коль меня он сам не выбрал.
Хохот Юра добродушный, дурашливый, по избе прокатился, заставив её повернуться к нему удивлённо, с обидой в глазах.
- Злата, подруга моя игр детских младшая! Вот вы, бабьё глупое-то! Нет, не перебивай меня! Вместо того, чтобы как есть сказать да сделать – всё веретено закручиваете, плетёте кружева заморские. А дитё-то что, мешать кому будет? Да и чьё оно? От кого! Нет, не важно всё! Не о том, подруга думаешь!
Злата поднялась с лежанки. К окну подошла. Молчала.
- Ладно, Злата, - поднял ладони вверх Юр, - С Лелем я поговорю сам, как мужик с мужиком. И свататься к тебе направлю. А то и будите так валандаться вокруг да около - вечно.
И Вышел из избы вон на снег белый решительно ступая.
- Спасибо тебе, Юр! – запоздало прошептала Злата.
И надежда на счастье простое, бабское, бесхитростное - в уголках глаз вспыхнула. И сдержать бы себя, чтобы бы птицу эту призрачную не спугнуть….
______
И была свадьба на хуторе нашем. Ох и радостная свадьба! Какой давненько уж люд нашенский не видел.
Златка моя, красавица, щеками зардевшаяся, за Леля замуж шла. А я - выдавала вместо матери.
Любовь-то – она сроку-времени не знает! Как смолоду, было, молчки сговорились будто, так и вышло оно так, но спустя годков вон сколько.
Помер, говорят, мужик Златкин непутёвый. Ну и земля-матушка ему периной пуховой, значит.
Ой, не хорошо думать так, но порадовала меня свобода душевная приемницы моей. А мне-то радость-то!
Знать, скоро и детки новые будут у Леля-то со Златкой-то.
Выждала счастье своё, девонька моя, значит. Счастья ей всей душой своей желаю.
_____
Лежали они, растрёпанные, собирая по крупицам годами сдавливаемое. Снова выстраивая хоромы счастья своего – в единое целое. Чтобы теперь – накрепко, не таясь, - до конца жизни совместной.
Вдыхая аромат волос Златы, мысль шальная проскочила – никак не желая отвязаться.
- Злата? Мне не так уж и важно, но Забава-то чьё дитё? От кого она?
Ожидал другого.
Ну, дёрнется из-под руки обнимающей, нежной, замкнётся... Может, вообще смолчит. А то и вовсе ощетинится да рыкнет зверем, птицей вспорхнёт пугливой.
Повернулась Златка, сияющее лицо своё, в глаза ему взглянула и ответила:
- Твоё.
И рассмеялась, глядя в глаза его непонимающие, удивлённые.
Приподнялась на локте над ним. Подбородок на грудь его положила, прищурилась.
- А ты что, Лель, забыл?
Втихаря, молча, всего раз единый дали волю чувствам своим, после обоюдно себя самих в клети загнав. Из памяти содеянное вытравив.
Сарай духом сенным голову вскружил. Обоим.
Чувства, пичужкой вспугнутой, из клети выпорхнули. Закружила-завертела страсть долго сдерживаемая. Воля – чувств сдерживаемых, ныне - свободных.
Вспомнил Лель – как обухом огрело. И смеялись оба. А он – до слёз.
- Так чего не говорила-то? Молчала столько времени?
- Так ведь люди-то! – удивилась Злата.
Лель расхохотался, её к себе прижав. Снова запах волос русых, душистых её вдыхая. Проговорил невнятно, в плечо целуя.
- Да, прав брат мой Юр. Дуры вы, бабы, всё-таки! Дуры!
И, посмеиваясь, предложил:
- Ты дочку-то нашу от Яромилы верни. А людям скажи, что я с дитём тебя взял, да с радостью вас обеих принял.
_____
Чай травяной душистый душу радовал-успокаивал. Тепло в избе – натоплено.
За окном морозец узоры на стёклах разрисовывал. Тишина в одинокой её избе повисла. Но отлегло у Добродее от сердца.
Отлегло, как душу открыла Глузду – поведала она, что на самом деле с Зариной и Радомиром случилось. Без прикрас – как есть. Настороженно, слегка дозируя. Не понимая до конца, как он слова её воспримет?
Глузд молчал, не прерывая.
Слушал.
И молчание с пониманием в глазах его, - продолжать заставляли. на откровенность подстёгивали.
Как есть всё.
Не щадя, не упрощая смысла слов своих.
«Поймёт» - сказала Зарина.
И была права.
Знала, о чём говорила и о чём рассказать просила. И по окончании рассказа, допил Глузд отвар травяной.
Встал и одевшись, к Добродее повернулся.
Смотрел долго, пристально.
И вдруг молвил:
- Видать, такова цена молчания нашего, Добродея. И кто знает, не продешивили ли мы с Зариной? Перекрути-переиграй – так бы всё обернулось, как есть?
Промолчала Добродея, чарку в ладонях сжимая. Взгляд на стол дубовый опустила.
- Мне кажется, - промолвила травница, наконец, - Мне кажется, Зарина знает, что делает. И пусть цена была высокой, но не была б она ещё выше, переиграй всё иначе?
Глудз вздохнул. Не ответил. Повернулся и за порог вышел, за собой дверь осторожно прикрыв.
Тишина в избе облегчением разрядилась. Мышь шуршала в подполе. Полешки в печке потрескивали, выгорая да в угли превращаясь.
Добродея, подкинув в печку дров, подула на светец, спать отправляясь.
_____
Продолжение.