ГРАФ ФЁДОР ИВАНОВИЧ ТОЛСТОЙ-АМЕРИКАНЕЦ (17.02.1782 – 5.11.1846)
На основе книги С.Л. Толстого «Фёдор Толстой-американец» М.«Современник» 1990 *1, и статьи М. Вологжанина «Толстой – плохой, злой» в журнале «MAXIM» №9\2007г *2 и книги Михаила Филина «Толстой-Американец» из серии Жизнь замечательных людей *3.
А.С. Пушкин подыскал для таких людей, как Фёдор Иванович Толстой-Американец удачную метафору: …
Беззаконная комета / В кругу расчисленных светил.
Скандальная слава добывается куда легче всякой иной – тут старушка Шапокляк с крысой права. Вам что-нибудь говорит имя Ипатьева Семёна Кирилловича? Родившегося в 1785 году в имении под Вяткой, в имении отца, покровителя крестьян, рачительного хозяина, выстроившего на личные средства пару часовенок? Не говорит. И никому ничего не скажет. Разве что мелькнёт ненадолго перед взглядом утомлённого историка, перекатывающего в пыльной библиотечной тиши список жертвователей на странноприимный дом при обители блаженной Ксении.
А вот подвиги графа Фёдора-Толстого-Американца известны практически каждому человеку.
Муза российской словесности
Нет, этот Толстой не был ни писателем, ни живописцем. Тем не менее след, оставленный им в русской литературе, можно сравнить со следом гигантского бульдозера, на котором пьяный бульдозерист решил покататься по английскому газону.
Потому, что нет практически мало-мальски известного литератора первой половины XIX века, который чего-нибудь про Толстого-Американца не написал бы, чаще всего – что-нибудь плохое. Этот Толстой устроил дуэль Онегина и Ленского. Он был демоническим Сильвио из «Выстрела». Он стрелялся с Пьером Безуховым. Это про него в «Горе от ума» восторженно рассказывает Репетилов: А голова у нас, какой в России нету, Не надо называть, узнаешь по портрету: Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, И крепко на руку нечист*; Да умный человек не может быть не плутом. Когда ж об честности высокой говорит, Каким-то демоном внушаем; Глаза в крови, лицо горит, Сам плачет, и мы все рыдаем.
*«Существует рукопись «Горе от ума» копированная для князя Шаховского, и в ней сохранилась пометка, сделанная в этом месте рукой самого Толстого; «В картишках на руку не чист. Для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола».
О нём писали Тургенев, Гоголь и Герцен. Да о нём писали так или иначе практически все, потому, что нельзя было жить в одном веке с Фёдором Толстым и не попытаться утащить его в свою книжку. Такой материал просто не имел право пропасть. *2
Начало творческого пути
Отец Фёдора Ивановича Иван Андреевич родился в 1747 году (то есть ещё до восстановления графов толстых в их правах, предок его, Пётр Андреевич Петром Iбыл лишён графского достоинства за участие в суде над Алексеем Петровичем), дослужился до генерал-майора, и умер в старости после 1811 года.
Мать Фёдора Ивановича Анна Фёдоровна (1761? - 1834, дочь сержанта Семёновского полка Фёдора Ивановича Майкова (к этому роду принадлежал святой Нил Сорский). У них было три сына: Фёдор, Пётр, Януарий и четыре дочери: Мария Лопухина (см. портрет работы Боровиковского), Вера, Анна, Александра и Екатерина. *1
Родился будущий злой гений российской словесности 6 февраля 1782 года в имении под Костромой и, едва начав ходить, тут же продемонстрировал задатки самые многообещающие. Сёстры и братья Фёденьки, дети спокойные и тихие, с ужасом относились к большинству затей, устраиваемых им. Покидать камнями в собак, забить до смерти кошку, разрезать новеньким перочинным ножичком живую лягушку – было для Феденьки делом вполне обычным.
Воспитанию же и увещеванию дивный ребёночек поддавался слабо; к физической боли относился с равнодушным презрением, страха испытывать, казалось, не умел вовсе. Не получалось разжалобить малютку рассказами о том, что бедным зверушкам тоже больно и страшно, - для разжалобливания личность Феденьки была устроена самым неподходящим образом. Сверстников он также дразнил, бил и мучил (впрочем, сестёр и вообще девочек Федя не слишком тиранил, как-то быстро усвоив, что женщины – народ особый, играющий по другим правилам и, видимо нужный для каких-то других целей, с чем ещё предстояло разобраться).
Вся семья вздохнула с облегчением, когда Федю приняли на обучение в морской корпус. *2
Большая его часть учения в морском корпусе пришлась на времена «северной Семирамиды». Под стать прочим кадетам и гардемаринам, граф носил парадную форму образца 1780 года или будничный сюртук, обильно пудрил голову, имел короткую, не более дюйма, причёску «алаверже», а также гренадерскую шапку и косичку, длина которой никак не превышала восьми дюймов. История умалчивает. Прислуживал толстой старшим воспитанникам или нет, зато мы не сомневаемся в том, что он, как и остальные-горе-мореплаватели, изнывал в грязном Кронштадте от чесотки. При Павле I ввели новую форму, однако нашему герою, похоже. Не довелось пощеголять и покуролесить в элегантном павловском наряде. Граф понемногу учился, помногу чесался, предавался всяческим шалостям, начал брить усы, вольтижировал на лошадях и вовсю славил Вакха и Киприду, сызнова зубрил уставы и чухался, но так и не дотянул до высокоторжественного выпуска. *3
Там, в морском корпусе, он прославился блестящими способностями и отвратительным поведением. Из карцеров не вылезал и в конце концов был признан для флота негодным. Всё-таки для морского дела требовались люди поспокойнее и понадёжнее. *2
Из морского корпуса он <…> поступил <…> в гвардию – в Преображенский полк. *1
В этом полку умели ценить лихость и безрассудство, если те были приправлены хорошей долей смелости. Гвардейцам прощалось любое молодечество: и пьянки, и загулы, и дуэли. Но Толстому даже этой щедрой порции свободы оказалось мало. Он гулял с такой отчаянностью, что скоро о нём заговорили в обеих столицах.
Дважды его за дикие выходки переводили из элитного полка в провинциальные гарнизоны, но каждый раз быстро возвращали обратно. По слухам, начальство этих гарнизонов умоляло избавить их от Толстого, ибо тут, в глуши, совсем не найдётся на него управы… *2
Фёдор Иванович был среднего роста, плотен. силён, красив и хорошо сложен, лицо его было кругло. Полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, чёрные глаза его блестели, а когда он сердился, говорит Булгарин, страшно было заглянуть ему в глаза.
Остроумный. Страстный и живой, он был привлекателен не только для женщин, но и для тех своих товарищей, с которыми дружил, или отношениями, с которыми дорожил. Наоборот, люди ему несимпатичные или не нужные не любили его и боялись. Самолюбивый, дерзкий и смелый, он не только не прощал обиды, но и сам вёл себя вызывающе. <…>
Он не только не избегал дуэлей, но даже любил их. Ф. Булгарин пишет про него: «Он был опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолета, фехтовал не хуже Севербека (общего учителя фехтования того времени) и рубился мастерски на саблях. *1
Одним из известных анекдотов той поры стал полёт Толстого над Москвой.
В 1803 году немецкий воздухоплаватель Гарнер привёз в Россию воздушный шар, Гарнер по старой цирковой традиции предложил любому желающему составить ему компанию в полёте.
- Есть ли тут смелый человек? – спросил он. Толстой, который был в числе зрителей, естественно, тоже выскочил вперёд и через несколько секунд уже устраивался в корзине. Гарнер, вовсе не чаявший обзавестись попутчиком, попытался тихо намекнуть господину офицеру, что шар не рассчитан на двоих, но граф завёлся и потребовал немедленно взлетать ко всем чертям. К чертям не получилось – скорее наоборот.
Перегруженный и плохо управляемый шар зацепился за одну из московских колоколен, так что Гарнера ещё несколько часов вызволяла пожарная команда. Что касается Толстого, то после остановки он сам выпрыгнул на почти отвесную стенку купола, соскользнул по ней до колокольной площадки и отправился с друзьями-гвардейцами в ресторан. *2
«Подчиняться людям и обстоятельствам он не любил и не умел», - написала в 1860-х годах дочь графа в автобиографической хронике
Уже тогда, на рубеже столетий, «беззаконный» Фёдор Толстой обрёл злейшего недруга в лице слишком «правильного» барона Егора Васильевича Дризена 1-го, зачисленного в преображенский полк в августе 1797 года «прапорщиком из прусской службы», обожавшего вахт-парады и опережавшего нашего героя в чинах и усердии. (Один из товарищей Толстого по полку признавался в ту пору графу М.С. Воронцову: «Я надеюсь, что ежели что будет у нас, то ты оставишь гористую Грузию и приедешь к нам; вместе пойдём бить пруссаков, и мне хочется начать с Дибичей и Дрезиных; последние становятся час от часу несноснее».) *3
Вскоре над Толстым сгустились тучи. Поссорившись в клубе с полковником Дризеном, Фёдор в ярости плюнул тому на мундир. При столь явном оскорблении дуэль была неизбежна, хотя обычно драки с вышестоящими чинами в армии были совершенными табу. Дризен практически не имел шансов: Фёдор Толстой был одним из лучших фехтовальщиков страны, а в стрельбе вообще не имел себе равных.
Полковник был тяжело ранен и скончался, а Толстого ожидало разжалование в солдаты и ссылка. Тут вмешались родные и близкие – весь клан Толстых пустился спасать своего непутёвого отпрыска. Было ясно, что Феденьку срочно нужно отправить куда-нибудь подальше, пока скандал не уляжется. К счастью подвернулась одна весьма подходящая оказия.
Выяснилось, что его двоюродный брат Фёдор Петрович Толстой (будущий известный художник), учившийся вместе с Фёдором Ивановичем вместе в морском корпусе, назначен в кругосветную экспедицию Крузенштерна и Лисянского – не переносит морскую качку, и на его место был назначен – Фёдор Иванович. Вероятно, для того, чтобы Фёдора Ивановича избавить от наказания, а Фёдора Петровича избавить от плавания. Толстые выхлопотали замену одного Фёдора другим Фёдором Толстым. *1
На головном корабле «Надежда» расположился штаб «чрезвычайного к японскому двору посланника и полномочного министра» действительного статского советника Николая Петровича Резанова (1767-1807). Кроме того, Резанова <…> должна была сопровождать назначенная от правительства свита. «Дабы придать посольству более блеска, - поведал Крузенштерн, - позволено было посланнику взять с собою несколько молодых, благовоспитанных особ в качестве кавалеров посольства». *3
Молодая, благовоспитанная особа
Самым интригующим моментом во всей экспедиции в «Русскую Аляску», стал, бесспорно, тот факт, что официально Толстой в судовом журнале значился «молодой, благовоспитанной особой, отплывающий, как кавалер посольства».
Командиром экспедиции был моряк, Иван Крузенштерн, а начальником назначен был Николай Резанов и каждый из них считал себя главой экспедиции. В Копенгагене выяснилось, что Русско-Американская компания, руководимая Резановым поставило на корабль некачественную квашеную капусту (посланник едва ли разбирался в капусте).
Крузенштерн был раздосадован и предъявил в жёсткой форме претензии Резанову – как уполномоченному компанией и офицеры корабля тоже сделали свои выводы и вместе с Юрием Лисянским на время забыв о «русско-немецкой коллизии» приняли сторону Крузенштерна; лишь лейтенант Пётр Головачёв (в будущем камергер) да отчасти штурман Филипп Каменщиков с «Надежды» приняли сторону теснимого Резанова.
Заполучив двух «испытанных» союзников, посланник, однако, тут же понёс и существенную потерю: к капитан-лейтенанту переметнулся кавалер посольства граф Толстой. Толстой не любил подчиняться и вдвойне обидно было подчиняться приказам штатского, да и кадетское братство сыграло свою роль.
На первых порах граф страдал от морской болезни, о чём сообщил в письме однокашнику Сергею Марину. Сергей Никифорович писал 24 сентября: «…он очень терпит от моря, но твёрд в своём предприятии».
Крузенштерн воспользовался случаем и прочно захватил инициативу. Борьба начальников стала открытой, причём один всё время наступал, а другой держа глухую оборону, всячески пытался сохранить лицо.
Молодая благовоспитанная особа практически сразу проявила себя в полной красе. Изнывая от безделья на корабле, где все были заняты работой, Толстой принялся пить, куролесить и выкидывать всякие штуки.
В качестве шутки попытался устроить «захват судна пиратами» - подбивал команду переодеться пострашнее, накрасить лица ваксой и вломиться ночью в каюту капитана. Толстому сделали строгое внушение и велели не будоражить матросов. Тогда граф заскучал ещё сильнее. Он устраивал скандалы с мордобоем, громил в пьяном виде кают-компанию. *1
21 декабря 1802 года кинули якорь у острова Святой Екатерины вблизи берегов Бразилии. Бразилия показалась со слов Е.Е. фон Левенштерна землёй обетованной. Фрукты, птицы, но и змеи, жабы, крокодилы. На «Надежде» и «Неве» сразу появились попугаи и другие птицы. Толстой же поймал своей шляпой колибри. Полтора месяца стояли корабли на якоре.
Это время было отмечено рядом любопытных историй. Произошёл огорчительный инцидент, невольным участником которого снова стал Фёдор Толстой. «Когда наши господа сидели в трактире в Додестерро, - сообщил всё тот же Левенштерн, - в комнату ворвался маленький Коцебу, а за ним португальский офицер со шпагой наголо и несколько солдат. Первым, кто попался на глаза офицеру, был граф Толстой, и он сразу же схватил его за грудки. Граф Толстой пришёл в замешательство, но, выхватив пистолет, заявил, что он русский. Португалец с извинениями отпустил его…».
7 мая 1904 года путешественники на «Надежде» достигли острова Нука-Гива. 10 мая подоспела «Нева». Противостояние двух враждующих партий достигло апогея и чуть не уничтожило всю экспедицию. Николай Резанов назвал это противостояние - «бунтом морских офицеров». *3
Толстой прикупил на острове орангутанга и поселил у себя в каюте; а на фрегаты повадились плавать многочисленные депутации «недурных» островитянок (несколько сот по словам С.Л. Толстого *2) – по характеристике Лисянского, «венерино войско» - с недвусмысленными предложениями, которые приказчик Н.И. Коробицын определил так: «Показывая разными пантомимами знаки о склонности своих слабостей». Крузенштерн пустил их на два дня на корабль и написал: «употребляли все искусства, как настоящие в том мастерицы, к обнаружению намерения их посещения».
Моряки с превеликой охотой приглашали почти обнажённых, намазанных кокосовым маслом туземок погостить денёк-другой. И жившие на острове японцы приобщились к развлечениям россиян и позже восхищались: «До самого отъезда женщины охотно оставались у нас и заботились о всех нас, как бы наши жёны». Оказывается, женщин послали на корабли их отцы и мужья, чтобы они приобрели там железо, куски материи и т.п. *3 «Фёдор Иванович не переминул воспользоваться их визитом» - заявил в XX столетии С.Л. Толстой. *2 А Матвей Вологжанин пишет: «Устроил гулянку с дикарками-туземками». *1
На корабль прибыл и сам король Нука-Гивы Танега Кеттонове, человек лет 45-ти. Он был татуирован с ног до головы. Фёдор Иванович забавлялся тем, что заставлял короля исполнять должность собаки; поплюёт на щепку, закинет в море и крикнет: пиль, апорт! Король плавал за щепкой, схватывал её зубами и преподносил Толстому (Каменская относит эту историю к королю Гавайских островов).
В довершение ко всему подружился (Фёдор Толстой) с местным шаманом и покрыл себя татуировками почти с ног до головы – белыми у Толстого оставались только лицо и шея, а всё остальное было в змеях, птицах и прочей языческой пакости. *1 Таким образом, как украсили Фёдора Толстого, украшали на острове только знатных особ или имеющих перед другими особенное отличие. *3
Так как граф Резанов, к свите которого был приписан Толстой, не имело на того никакого влияния, сам Крузенштерн на повышенных тонах побеседовал с молодым человеком и пригрозил суровыми мерами, если тот не будет соблюдать корабельную дисциплину. В отместку за такой скучный выговор Толстой прокрался в каюту адмирала, усадил за стол, где лежал судовой журнал, орангутанга, вручил ему банку чёрных чернил и потихоньку выскользнул на палубу…
Так погибло описание первых месяцев работы экспедиции (потом Крузенштерну пришлось восстанавливать его по памяти). Тут адмирал разъярился, приказал перевести Толстого на второй корабль экспедиции – «Неву». Посадить там под арест и приставить к юноше судового священника – для увещевания. Ничем хорошим это не кончилось. Граф на одной из стоянок споил отца Гедеона, украл у Крузенштерна гербовую печать и припечатал с её помощью бороду пьяного пастыря к палубе немалой порцией сургуча. Когда же священник протрезвел и попытался встать, то Толстой принялся запугивать беднягу тем, что слом казённой печати – это преступление. Так священник пролежал под палящим солнцем полдня, пока его не нашли старшие офицеры и не освободили, для чего пришлось срезать несчастному бороду почти под корень – большой позор для лица духовного.
Это оказалось последней каплей. На алеутских островах Ситха или Кадьяк Толстого ссадили на берег – вместе с обезьяной, небольшим запасом провианта и оружия (обезьяна при выгрузке, упав – погибла). *1 Когда корабль удалился, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на палубе. Так он изысканно, с издёвкой поблагодарил Крузенштерна за всё. Ответить «доброму и скромному» Ивану Крузенштерну на этот жест было нечем. В 1809-1812 годах были изданы записки Крузенштерна о кругосветном путешествии. О графе Толстом Крузенштерн не сказал ни одного худого слова, зато превратившийся в пассажира посланник Резанов удостоился ряда завуалированных укоризн. Праха камергера Николая Резанова граф Фёдор никогда не потревожил. В авторизованных легендах о приключениях подпоручика Толстого в 1903-1804 годах на авансцене неизменно находились Крузенштерн и мифическая обезьяна, поодаль дефилировали другие персонажи, но посланника Резанова среди них не было и в помине. *3
С независимым и спокойным видом Фёдор Толстой следил за отбытием корабля, словно его оставили не на острове, населённом дикарями, а в фешенебельном отеле. *1
От голодной смерти Толстого спасло племя колошей (индейцы из группы тлинкитов), выходило белого человека и отдало ему в жёны дочь вождя. (видимо живописные татуировки, соответствующие человеку высокого ранга, сыграли свою роль. Примечание от Б.Е.).
Например, Ф.В. Булгарину он доверительно рассказывал, что «пробыл некоторое время в Америке, объездил от скуки, Алеутские острова, посетил дикие племена Галошей, с которыми ходил на охоту». Далее Толстой, глазом не моргнув, поведал Фаддею Венедиктовичу «между прочим и то, будто Галоши предлагали ему быть их царём»! Граф охотно блефовал, дополняя байки современников своими затейливыми, не поддающимися проверке побасенками. *3
В декабре 1804 года Толстого снял с острова корабль Русско-американской компании. С ним была татуированная туземка с роскошным костяным кольцом в носу, которую Фёдор Иванович решительно вознамерился привезти домой в качестве законной супруги. Увы, выполнить намерение ему не удалось: красавица-алеутка, заболев от непривычной пищи и погоды, скончалась ещё до прибытия корабля на Камчатку. После этого приключения к графу навсегда приклеилась кличка «Американец». *1
В Петропавловске граф погостил, испил «горячего вина» (к коему камчадалы имели явную склонность), разжился всяческими вещицами, этнографическими редкостями, которые позднее с гордостью демонстрировал столичным приятелям. «Дома он одевался по-алеутски, - свидетельствовал один из знакомцев графа Фёдора, - и стены его увешаны были оружием и орудиями дикарей, обитающих по соседству с нашими американскими колониями».
Отдохнув в Петропавловске и окрестностях среди горячих ключей и дикарей, достаточно долго, во второй половине сентября, Толстой, видимо нанялся матросом на корабль, следующий в Охотск. Охотск он покинул в конце января – начале февраля 1805 года.
Как знать, может быть, напоследок «на посошок» разжалованный кавалер посольства всё-таки успел закатить пир на весь охотский мир в сто домов и отпраздновать в «городке» своё двадцати-трёхлетие. *3
Вернулся в Европейскую Россию сухим путём. (В одном из литературных источников, помню, читал я, что зарабатывал он в дороге, – показывая за деньги свои татуировки и обыгрывая в карты проезжающих в трактирах. Примечание от Б.Е.).
Странствие Толстого в западном направлении пришлось на три времени года. Значит. Граф ехал на собаках, трясся на клячах, а зачастую просто шёл, верста за верстой по небезопасному каторжному краю пешком. В дороге «пешеходному туристу», одетому в потрёпанный преображенский мундир, довелось за полгода увидеть многое, общаться со многими. Об одном из рандеву он позднее рассказал П.А Вяземскому, а князь сберёг этот рассказ в записной книжке: «Где-то в отдалённой Сибири, напал он на одного старика, вероятно сосланного. Этот старик утешал своё горе родными сивухой и балалайкой. Толстой говорит, что он пел хорошо, но ещё лучше играл на своём доморощенном инструменте. Голос его, хотя и пьяный и несколько дребезжащий от старости, был отменно выразителен. Толстой, между прочим помнил куплет из одной его песни. Не тужи не плачь детинка, В рот попала кофеинка, Авось проглочу.
На этом «авось проглочу» голос старика разрывался рыданиями, сам он обливался слезами и говорил, утирая слёзы: «Понимаете, ваше сиятельство, всю силу этого «авось проглочу». Толстой добавлял. Что редко на сцене и в концертах бывал он более растроган, чем при этой нелепой песне сибирского рапсода. *3
К лету, которое выдалось жарким, наш герой оставил за спиной бесконечную и малолюдную Сибирь, одолел хребты Урала и оказался в европейской части России.
Там, «в стране вотяков», среди дремучих лесов граф встретил караван российского посольства, направлявшийся в Китай. Между членами дипломатической миссии находился им Ф.Ф. Вигель. В его «Записках» есть любопытное описание свиданий с Толстым в станционной избе:
«Во время отдыха на одной из <…> станций мы с удивлением увидели вошедшего к нам офицера в Преображенском мундире. Это был граф Фёдор Иванович Толстой <…>. Он поразил нас своею наружностью. Природа на голове его круто завила густые, чёрные его волосы; глаза его, вероятно от жара и пыли покрасневшие, нам показались налитые кровью, почти же меланхолический его взгляд и самый тихий говор его настращённый моим товарищам казался омутом. Я же. Не понимая как. Не почувствовал ни малейшего страха, а. напротив, сильное к нему влечение. Он пробыл с нами недолго, говорил всё обыкновенное, но самою речь вёл так умно, что мне внутренно было жаль, зачем он от нас, а не с нами едет. Может быть, он сие заметил, потому что со мной был ласковее, чем с другими, и на дорогу подарил мне сткляницу смородинного сыропа, уверяя, что, приближаясь к более обитаемым местам, он в ней нужды не имеет». *
*Возможно, граф Фёдор выделил умильного девятнадцатилетнего собеседника ещё и потому, что юноша исправлял почти такую же должность, как и сам толстой при Резанове: он ехал в Китай «под именем дворянина посольства». Через несколько месяцев Филипп Вигель в каком-то смысле повторил судьбу графа: в Кяхте он был выключен из состава посольства.
Видимо Филиппу Вигелю было невдомёк, что сироп, годящийся разве что для приготовления варенья или лимонада, мог скомпрометировать графа Фёдора Толстого в глазах старых товарищей. О дальнейшем продвижении мы ничего не знаем, и удалось ли ему наскоком посетить родину, Москву. На Петербургской заставе он объявился, по-видимому в конце июля – начале августа 1905 года, аккурат за год до возвращения «Надежды» и «Невы» в Кронштадт. *3
Явился с визитом к Крузенштерну и горячо поблагодарил за то, что позволил ему «пожить такой весёлой жизнью с дикарями». *2
Таким образом, в Северной столице лейб-гвардеец, побывавший в пяти частях света, отсутствовал два года. В Петербурге татуированного поручика Преображенского полка графа Фёдора толстого, совершившего кругосветное путешествие, с нетерпением поджидали – и заждались его там не только бесчисленные приятели. Ведь донесение осерчавшего посланника Николая Резанова – из Бразилии, да и прочие – к тому времени сделали-таки своё дело.
В формулярном списке графа, составленном в 1811 году, сухо указано, что граф Фёдор Иванов сын Толстой «1805-го августа 10-го по нахождению его при японском посольстве за предерзость и непристойное поведение выписан в Нейшлотский гарнизонный батальон».
В паспорте об увольнении «от службы с мундиром», выданному графу в 1816 году, была повторена практически та же самая формулировка – только слова «непристойное» заменено словом «неприличное».
А в «Истории лейб-гвардии Преображенского полка», изданной в 1883 году, причины перевода поручика Толстого в гарнизонный батальон не объяснены вовсе.
По Ф.Ф.Вигелю же выходит стократ романтичнее: бывшего кавалера посольства (и уже не «благовоспитанную особу») графа Фёдора толстого тогда задержали на заставе при въезде в Петербург, чуть ли не силком провели через город –и отправили в Нейшлотскую крепость. *3
(продолжение следует)
Материал подготовил Борис Евдокимов 09.08.2021