– Что! Это!?
Дафна Блэкуотер вовсе не была настроена на акробатику. Она и в «Диллонс»-то забежала на минутку – поздороваться с Барри Коулом, который после дежурства обязательно зашел бы за кофе и пончиками в отдел кулинарии. Пончики там пекли просто изумительные, сам Барри тоже был парень на загляденье – по всем статьям получалось правильно и хорошо. И вдруг за спиной заорал этот придурок. Волей-неволей подпрыгнешь.
Сам придурок стоял возле полок с садовым инвентарем – точнее, ближе к той их части, где были выставлены новомодные переносные жаровни для барбекю и гриля. Выглядел странно: дурацкая вязаная шапочка, чудом удерживающаяся на макушке, торчащий из-под нее шатеновый чуб, густая борода, очки в темной роговой оправе, коротенькие, едва по щиколотку, узкие штаны – и при этом аккуратный белый халат. На боку у придурка болталась тряпичная сумка вроде почтальонской, а к ее ремню, пересекавшему, прямо скажем, не широкую и не могучую грудь, была прикреплена маленькая коробочка – где-то в районе ключицы. И коробочка эта недобро посверкивала оранжевым огоньком.
Оправившись от испуга и украдкой проверив, не зацепила ли каблуком драгоценные нейлоновые чулки, Дафна гневно воззрилась на придурка. Странно, подумалось ей вдруг, пять секунд назад я там проходила. Откуда взялся этот тип? Взвинченный какой-то. Дерганный. Может, уйти? Но прежде стоило отчитать дебошира.
– Мистер, эй, мистер! Простите, уж не знаю, как вас зовут. Что это вы себе позволяете? – голосом Дафны можно было замораживать рыбу, экономя на фреоне. Девушка даже подошла поближе – чтобы ее точно услышали. Но, к искреннему возмущению, придурок отреагировал совсем не так, как планировалось. Он дернул головой, пробежался взглядом по ее фигуре, потом развернулся всем корпусом и ткнул пальцем куда-то вбок.
– Вы видели? Что за нахрен?!
Нельзя сказать, что за свою жизнь Дафна не сталкивалась с подобной лексикой. Но все же она была воспитанной, уважающей себя леди, и требовала к себе соответствующего отношения от окружающих. О чем и не преминула этим окружающим напомнить.
– Мистер! – рыкнула она, припомнив интонации тети Мэг, которой доводилось укрощать свору отпрысков-погодков мужского пола. – Немедленно прекратите! Будь я вашей матерью, заставила бы помыть язык с мылом…
Но тут придурок повел себя совершенно неподобающим образом. Он ухватил Дафну за рукав («Шелковая блузка! – мысленно пискнуло внутри. – Порвет – убью!») и потащил к стеллажам.
– Мозги себе с мылом помойте! – голос его стал тише, но не приятнее. Да и силы в хватке было больше, чем на вид. – Что за гребаная ерунда тут у вас происходит? Вы шутите, мать вашу?!
Они оба стояли перед рекламным стендом. Девушка вдохнула, выдохнула и попыталась успокоить психа – как ее учил на днях Барри, рассказывая о преступниках и самоубийцах. Она широко развела руками и, сбавив тон, проворковала:
– Может, скажете, в чем ваша проблема? Мой… – Дафна замялась, – мой друг служит в полиции, уверена, он сможет вам помочь. Кстати, он скоро должен подойти, – сказано было с намеком, но белый халат не отреагировал, как должно. Вместо этого он бросил совершенно ошалелый взгляд поверх оправы и простонал:
– Ну не может же быть… Это какой-то розыгрыш, – воздух, втянутый со свистом, разорвал фразу, а потом последовал повторный тычок указательным пальцем в сторону стенда. – Вот! Вот моя, а точнее, ваша проблема! Если б знал…
Дафна полюбовалась на изображение. Она сама давно мечтала о небольшой сборно-разборной жаровне для заднего двора. Если Барри наконец прекратит ломаться, как девчонка. Если он, наконец, позовет ее замуж. Если они съедут от тети Мэг, приютившей сироту после смерти родителей – папа на войне, мама от тоски. Если у них с мужем будет свой домик с задним двором. Если успеют вырасти дети. Если, если, если. Девушка украдкой вздохнула и пожала плечами.
– Дороговато, да. Но что вы хотите – законы экономики. Есть спрос, есть и накрутка. Свободный рынок.
Придурок поперхнулся. Он трясущимися пальцами стянул с лица очки, поморгал и снова ухватил Дафну за руку.
– Да что вы несете? Какое нахрен дороговато? Что происходит вообще?
И тут наконец от входа донеслось знакомое гулкое:
– Мне тоже очень, очень интересно, что здесь происходит. Мистер, немедленно отпустите даму, медленно поднимите руки и неспешно отойдите на два шага.
Барри – потеплело на душе у Дафны. Он пришел, ее рыцарь в сияющих доспехах. По правде сказать, сияли там только бляха и пряжка ремня, но уж зато на полную мощность – как фары патрульного «Форда» в ночи. К своему внешнему виду офицер Коул относился с подчеркнутой серьезностью. Вот и сейчас он выглядел, как образцовый «коп-с-плаката»: табельный «Кольт» в вытянутых руках, ноги полусогнуты, глаза прищурены. Картинка, а не парень. Мужчина мечты.
На удивление, бородатый псих не стал прекословить. Он послушно отпустил Дафну, отступил назад и даже опустился на колени.
– Офицер, – голос мужчины еще подрагивал, но было заметно, что он сдерживается. – Я полностью готов сотрудничать. Прошу простить за этот инцидент. И прошу внести в протокол: мне нужно поговорить с кем-то из ваших старших.
– О, непременно, мистер, – прогудел Барри, доставая наручники, и подмигнул расплывающейся в теплейшей из улыбок Дафне. – Непременно. Поговорим.
***
Рената Даниельсен носила брюки, коротко стриглась и курила. Ее появление в полицейском участке на Боб-Биллингс-Паркуэй всегда сопровождалось некоторым оживлением: во-первых, эффектная молодая женщина, во-вторых, эффектная молодая женщина, пришедшая по делу. Сержант Флетчли, например, был джентльменом старой закалки и полагал, что леди нечего делать среди грубых преступников и вынужденно не менее грубых стражей порядка. Впрочем, веяния феминизма и послевоенный быт вносили свои коррективы.
– Салют, Барри, – окурок ткнулся в галантно подставленную пепельницу, и Рената благодарно кивнула. – Вы снова не осилили ширнуть валиумом буйного хобо? А я предлагала шефу Стоуксу заслать пару офицеров к нам в медшколу, на курсы.
Барри Коул утробно хохотнул и поправил пряжку на поясе. Энергичная и резковатая дамочка ему нравилась. Он ей – нет, и он это знал. Но инстинкт пушения перьев так просто было не отключить.
– Только если преподавать будешь ты, Рене, – женщина поморщилась, но промолчала. – Вот тогда точно жди очередь из наших. Но, – Барри посерьезнел, – сегодня без уколов. Надеюсь. Хотя там все очень, очень странно. Зайди к старику, он просил, чтоб первым делом. Кстати, как малышка Молли? Как прошло? Все-таки девятый день рождения…
Рената поколебалась, постучала каблуком по глухому линолеуму.
– Отлично. Знаешь, отлично. Она была очень горда собой. Я к шефу. Если «первым делом» – значит, что-то срочное.
Из кабинета капитана Стоукса направиться пришлось прямо в допросную. Все тот же Барри Коул приволок следом картонную коробку, а еще через пару минут – привел задержанного. Любопытный тип, подумала Рената, закуривая снова и присматриваясь. Безумный ученый из комиксов. Надо назвать его Чудаком.
Чудак покосился на сигаретный огонек, потом демонстративно покашлял.
– А можно без этого? Я не курю.
– Не курите, – согласилась Рената. – Я и не предлагаю.
Тип воззрился на нее, затем пробормотал:
– Ну да, никто не слышал про пассивное… Вы кто? – повысил он голос. – Следователь?
– Я похожа на следователя? – заинтересованность в голосе даже не пришлось изображать. – Это было бы интересно, но нет. Я доктор Рената Даниельсен. Работаю в медицинском центре Канзасского университета, параллельно сотрудничаю с полицией как привлеченный консультант-психолог. Капитан Стоукс поручил мне пообщаться с вами. У него есть вопросы.
– Уверен, что есть, – Чудак снова заперхал, и сигарету все-таки пришлось притушить. – Только мои ответы будут на грани того, что вы могли бы счесть психиатрической нормой. Впрочем, решать вам. И да, у меня тоже есть вопросы. Много вопросов.
Тон сделался чуть ли не угрожающим. Вместе с тем в нем звучало недоумение. Даже, скорее, разочарование. Как будто мужчина ждал чего-то другого – не от Ренаты, от мира вокруг. Знакомое ощущение, мысленно вздохнула она. Редко когда человек бывает доволен status quo, если он не Барри Коул, конечно.
– Прежде всего капитана заинтересовало вот это, – из картонной коробки были последовательно извлечены и легли на стол три параллелепипеда и один цилиндр. – Было изъято у вас при обыске. Никто не смог разобраться, для чего оно может быть предназначено – и потому вас приняли за советского шпиона, – в голосе Ренаты прозвенел тщательно маскируемый смешок. – Естественно, капитану пришлось составить телеграмму для «серых пиджаков». Но как любой нормальный коп, он не сможет выпустить дело из своих цепких лап, пока не разберется во всем сам. Вы подождете ребяток из ЦРУ, которые будут задорно толкаться локтями с мальчиками из АНБ за право потрошить ваши игрушки – или мне включить запись на магнитофоне?
– Как будто она уже не идет, – Чудак окинул взглядом помещение. – Магнитофоны, боже… Ну вы даете… – он откашлялся и повел ладонью над нешироким, плоским планшетом со стеклянной поверхностью. – Хорошо. Вот это называется смартфон. По сути – персональная ЭВМ. Портативная. Очень производительная. Включите, – палец показал на едва выступающую над торцом кнопку. – Не бойтесь, не взорвется.
Рената не боялась. Стекло засветилось, на нем возникло изображение. Цветное, слегка кольнуло завистью, как на новейших телевизорах. Какие-то небольшие, квадратные рисунки, надписи, стилизованные часы с секундной стрелкой. Чудак снова предложил:
– Видите, написано «Галерея». Нажмите на экран. Не ногтем, подушечкой.
Изумление все-таки не удалось сдержать. По стеклу высыпало с десяток маленьких картинок, которые выглядели, как небольшие фотокарточки. Уже самостоятельно, догадавшись, что надо делать, Рената прикоснулась к одной из них – и во всю поверхность экрана развернулся шикарный, резкий, полный насыщенных цветов кадр.
Нью-Йорк. Город ее детства. Эти улочки, эти дома… Она узнавала их моментально. И при этом – не узнавала совершенно. Автомобили агрессивных, стремительных форм; небрежно, вызывающе одетые люди; яркие огни, экраны наподобие того, что лежал перед ней. Рената убрала подрагивающие руки под стол и сцепила ладони в замок.
– То есть, вы из будущего?
– Курите, – сжалился Чудак и превентивно кашлянул. – Если можно, я тоже прибегну к своей вредной привычке, – он кивнул на цилиндр. – Это называется вэйп. Спираль испаряет смесь пропиленгликоля, глицерина, никотина и ароматизаторов. Впрочем, я использую безникотиновые составы.
– Электронная сигарета без табака? А в чем смысл? – дрожь в пальцах удалось унять после первой затяжки. Задержанный тоже приник губами к мундштуку и выпустил густое ароматное облако – запах был трудноопределим, но приятен.
– Смысл в том, что это пар, а не дым. Не провоцирует рак легких, – «вэйп» снова опустился на стол, и Чудак пожал плечами. – Кстати, я удивлен. Вы быстро пришли в себя. А еще никто так и не спросил, как мое имя. Не снял отпечатков пальцев. Не сделал фото. Зато прислали вас. Зачем?
– Ну, строго говоря, офицер, приволокший вас за шкирку, погорячился, – Рената пожала плечами в ответ. Плечи не вибрировали. Хорошо. – Вы поступили опрометчиво, но формально закон не нарушили. Орать на рекламные плакаты у нас не запрещается. Вот хватать людей за руки – да, это уже на грани. Но все еще не преступление, а повод позвать врача. То есть, меня. А как вас зовут, кстати?
– Штефан Кальман, – представился мужчина. – Я не из будущего. Точнее, – он неожиданно хихикнул и снова закашлялся, потерев кадык, – относительно моей стартовой точки, здесь все напоминает пятидесятые годы двадцатого века. А в нашем потоке, – он потыкал пальцем в экран «смартфона», и на нем высветилась дата, – век двадцать первый.
– Штефан… – задумчиво произнесла Рената. – Вы европеец?
– Нет, почему? – тот поднял брови. – Мой прадед был поляк. Сам я родился уже здесь.
– Разве в вашем… потоке, – предположила женщина, рисуя ногтем на поверхности стола две кривые линии, – поляки эмигрировали в Штаты? Мне казалось, их всегда больше привлекал союз с русскими, особенно после революции.
Штефан уставился на нее поверх очков. Потом аккуратно снял их, отложил в сторону, вытер лоб рукавом халата, хмыкнул.
– Бред какой-то. Поляки и русские… Кстати, насчет безумия, – спохватился он, – и плакатов. Вы видели, что они там намалевали? Я понимаю, задача рекламщика – зацепить внимание зрителя, шокировать его. Но вот это уже перебор!
– А что с ним не так? – в голос удалось вернуть профессионально-терпеливые нотки. В конце концов, будущее будущим, а работу никто не отменял. И работа подразумевает вопросы.
Чудак снова вытаращился, запустил пальцы в бороду, потянул за нее. Потом взял еще одно устройство – самое маленькое, поблескивающее линзой. Одной рукой понажимал на кнопки, другой – подвигал что-то на экране «смартфона». Через пару мгновений там появилось живое изображение – вид от первого лица. Миниатюрная кинокамера, догадалась Рената. И сразу же транслирует радиосигнал. Потрясающе.
На картинке было видно, как мимо проплывают ряды полок в «Диллонс». Раздался сдавленный хрип – видимо, оператор что-то заметил вне кадра и изумился. Очень крепко так изумился, потому что картинка тут же дернулась, и последовал выкрик: «Что! Это! За хрень?!» А еще через мгновение в кадр вплыл тот самый плакат.
Кино остановилось – Штефан на что-то нажал. Рената полюбовалась.
– Хорошая жаровня, мы с мужем такую себе купили месяц назад. Как раз к девятилетию дочери.
У Чудака отвисла челюсть. Он снова захрипел, закашлялся, замахал руками.
– Подождите. Подождите. То есть, вас вот это не смутило?!
Палец уткнулся в изображение. Брови Ренаты сложились уголком.
– А должно было? Вы что, не едите своих детей?
***
Штефан Кальман не был физиком. У русских его назвали бы «приматом» – прикладная математика, мозголомные вычисления, перенос хитромудрых формул и концепций в машинный код. Потому что вот так упустишь особенности округления промежуточных значений в свете представления числа с плавающей запятой – и прощай, воспроизводимый результат.
Когда наглядности ради они с остальными лаборантами скормили визуализатору оцифрованные представления Эверетта, один из них, глядя на ветвящийся, пульсирующий результат, пошутил: «Поздравляю, джентльмены, мы вырастили Мировое Древо. Осталось построить Дом Песен и воспитать Сына Божьего». Впрочем, несмотря на иронию, модель сочли удачной – и растащили по статьям в качестве иллюстративного материала.
А Штефану не давала покоя структура Древа. Он попробовал подойти к ней с простейшим из методов – обсчитать алгоритм ветвления. И через месяц пришел к выводу: это криптографический шифр. Получалось, что мультивселенная выступает в роли своеобразной машины «Энигма», которая закрыта, закриптована последовательностью последовательностей, а ключ…
А ключ еще предстояло выковать.
Снова припахав лаборантов, пораскинув мозгами и провозгласив трехнедельный марафон бессонных ночей, в итоге Штефан получил в свои загребущие руки прототип. Устройство, открывавшее все тайны мироздания. Lemegeton Clavicula Salomonis, Малый Соломонов Ключ, собранный из пластика, микросхем и медной проволоки.
А если у вас есть ключ и есть дверь – что вы сделаете?
На малом стихийном собрании было решено далеко не ходить. Никаких искажений числа «Пи» и прочих вариаций мировых констант. На Штефана, как на идейного отца, навесили камеру «ГоуПро», хлопнули по плечу, влили рюмку «Далмора» и отправили в путь. Пока руководство не прочухало, чем занимаются младшие научные сотрудники на казенных ресурсах. И не подгребло инициативу под себя.
Ах, если б знал. Если б он только знал…
***
Флавий Пётр Савватий Юстиниан был простым византийским императором – и тоже не имел к физике практически никакого отношения. Впрочем, как и к медицине. Однако именно во время его правления случилась та самая Великая Пандемия, которую позже назвали Большой Погибелью и Красной Смертью.
Цвет был выбран в силу очевидности. Кровь, выступавшая с потом на разгоряченном теле; кровь, сопровождавшая вскрытие язвенных чирьев; кровь, заливавшая подбородок и шею после каждого приступа кашля. Кровь была везде, и Прокопий Кесарийский писал: «От крови не было человеку спасения, кровь была везде; улицы были полны кровью, как реки водой».
«Нет спасения» – звучало рефреном над городскими улицами, над сельскими хижинами, над некогда многолюдными гаванями и бойкими базарами. «Нет спасения» – потому что умирали все. Рано или поздно, так или иначе, но болезнь укладывала на лопатки каждого, и не было от нее ни лекарственных средств, ни чудесного избавления.
Красная Смерть разлетелась по миру буквально в считанные годы. Выйдя из Египта, она перемахнула Средиземное море, сразив и гордых римлян, и воинственных галлов, и затаившихся в непроходимых лесах венедов, и диких, полубезумных пиктов с Альбиона. Она неслась, пожирая народы, как пожар, добираясь до краев Ойкумены и перехлестывая через них. Никто не ушел обиженным: конец человечества праздновали все.
И тогда на берегах реки Арно, в местечке, когда-то оптимистично названном основателями Цветущим, а на тот момент – безжизненном и пустынном, случилось нечто. То, что происходит в этом мире всегда и везде, и о чем позже свидетели и участники предпочитают молчать, пряча глаза в пол, а руки за спину. То, что, как позже выяснилось, изменило сам ход истории в этом временном потоке.
Семейная пара умирала. Но не от чумы – от голода. Их запасы еды закончились, купить было негде, украсть не у кого. Соседи скончались еще неделю назад, улица опустела, в городе бродили полубезумные выжившие, сами готовые убить за ломоть хлеба. А хуже всего было то, что нечем оказалось кормить ребенка – славного девятилетнего пацана. Это грызло и мучало обоих, и в какой-то момент отец не выдержал. Он горячо помолился, не надеясь на прощение своего греха, обнял сотрясающуюся от рыданий жену, взял подушку и направился к детской кровати.
Хоронить сил уже не было. А на следующее утро оба проснулись, задыхаясь и харкая кровью. Воспринято это было спокойно – как справедливое наказание за свершенное над невинным. Стремительно утрачивая рассудок, хихикая и подрагивая всем телом, мужчина предложил настолько же одуревшей от голода и шока жене: а давай, мол, почтим память усопшего последней трапезой? И его проводим, и себя в крайний путь отправим. Так на так выходит Ад в конце дороги, терять уже нечего.
Но Ада им не досталось. Через пару дней супруги с ужасом обнаружили, что бубоны сходят на нет, что лихорадка больше не ломит, что крови в мокроте, выходящей с кашлем, практически не наблюдается. Осознав чудо, они бросились к собору Санта-Репараты, от которого еще доносился безысходный колокольный зов. Исповеди их были искренни, попытки рвать на себе одежду, биться лбом в каменный пол трансепта и желать немедленного, мучительного наказания – чистосердечны и отчаянны. Епископ же, в те окаянные дни служивший мессы и принимавший исповеди лично, оказался в первую очередь человеком – слабым и поддающимся искусу. И тайны не удержал.
Тайна вообще склонна покидать своего носителя при любом удобном случае. Она как вода, набранная в ладони: просачивается между пальцев, расплескивается при ходьбе, манит испить поскорее – припасть к истоку познания. Сведения о «флорентийском чуде» разошлись, как круги по заводи. И, естественно, вызвали нешуточные волнения.
Спорили жарко. Мыслимое ли дело – отведать плоти венца творения Божиего? Да еще и невинного дитяти, не имевшего за душой никаких грехов. Оппоненты возражали: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие», – собственно, ребенок и пришел. По поводу трапезы же сказано было в Писании: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною».
Но все аргументы меркли перед фактами. А факты были таковы: то тут, то там отдельные семьи решались повторить эксперимент. Со скорбью в душе, со слезами, с попытками максимально облегчить уход жертвы в мир иной. И провожали чад своих последней трапезой.
И исцелялись.
Тайна перестала быть тайной – и стала способом. По Европе, – да что там Европа! – по всей планете прокатилось известие: спасение от чумы нашлось. А вслед за известием прокатились и войны, лишенные национальной или политической подоплеки. Каждый сражался с каждым, и единственное деление шло по принципу: есть или не есть?
Но мир уже изменился. Мир уже вступил в иную, отдельную фазу бытия. Стало актуально жить крепкими семьями. Стало популярно иметь много детей – оказалось, что чудесными свойствами обладает далеко не каждая плоть. Стало почетно потомству жертвовать собой ради жизней других. Мир изменился. И в изменившийся мир, по прошествии полутора десятков веков шагнул не ожидавший Штефан Кальман.
***
Барри Коул заглянул в допросную. Крик, раздавшийся из-за двери, не был предвестником неприятностей – уж за годы службы-то довелось наслушаться. Скорее, так безысходно могла бы возмущаться жертва хладнокровного убийцы, в последний момент перед осознанием, что никто не придет. Но Барри пришел.
Кричал бородатый. На вопросительный взгляд офицера Коула ответила Рената – кивком. Мол, все в порядке, спасибо. Ох уж эти психологи, доведут человека и смотрят. Но бородатый тоже хорош, орет, словно баба. Стыдоба.
Когда дверь закрылась, Штефан в который раз закашлялся, а потом попросил платок. Рената протянула свой, мысленно пообещав себе не стирать, а выбросить.
– Вы путешественник во времени, – отметила она задумчиво, пока Штефан хватался за грудь и хрипел в ткань. – Ну хорошо, не во времени. Между ветвями Древа Миров. И так бурно реагируете на банальные вещи?
– Банальные? – глаза Чудака слезились, голос вяз в платке. – Серьезно? Жрать детей ради иммунитета – это банально? Да вы здесь все охренели!
Он дышал через слово, пунцовея и покрываясь испариной. Рената вышла и вернулась со стаканом воды. Платок полетел на угол стола, пока Штефан жадно глотал жидкость. Дотянуться и аккуратно, кончиками ногтей подтащить средство личной гигиены к себе удалось не сразу.
Стакан грохнул об столешницу. Не глядя, Штефан положил ладонь на третью коробку. На ключ.
– Первый блин комом. Знаете, – он с шумом втянул воздух носом, – я ведь чуял. Я ждал какой-то подставы. Слишком гладко все шло в разработке. Жуки были обязаны вылезти.
– Жуки?
– Это сленговое словечко, – ладонь дернулась, сигнализируя о неважности. – Означает «ошибка, помеха, недочет». Как жук, застрявший между контактами и закоротивший схему, – пальцы крутили верньеры ключа, тыкались в кнопки. – Весь ваш мир одна большая ошибка. Жук. Но я не нанимался его править. И я, пожалуй, пойду.
– Вы собираетесь обратно, в свой поток? – с живым любопытством произнесла Рената. Штефан кивнул, продолжая колдовать над прибором.
– Да. Извините, что не задержусь. Неприятно было познакомиться.
Женщина откинулась на спинку стула. В руке у нее был платок. Смятый. Изгвазданный чем-то красным.
– Я бы на вашем месте не торопилась.
Мужчина замер. Его взгляд недоверчиво уткнулся в ткань. Очки задрожали. Он издал жалкий, пискливый звук, а потом провел ладонью по губам и посмотрел. И тоже откинулся.
– Чума так и не ушла, – вспоминать текст из учебника истории было трудно, но занятно. – Она так и живет в нашем мире. Каждый человек является носителем возбудителя. Ученые всех стран ведут исследования, но пока не продвинулись ни с вакциной, ни с искусственными антигенами, ни с бактериофагом. Помогает только проверенное средство.
Штефан дрожал. Глаза слезились все сильнее, дорожки на скулах стали оранжевыми. Он снова схватился за ключ, но Рената мягко положила свою руку поверх его.
– Вы уверены, что хотите занести чуму в вашу реальность?
Устройство дернулось и вернулось обратно. Бесцеремонно выхватив платок, Штефан протер лицо и задержался возле губ. Посмотрел вниз. Передернул плечами.
– А варианты?
Женщина улыбнулась. Сочувственно. Понимающе. С любовью. Открыла висевшую на спинке стула сумку, достала из нее хромированный контейнер-термос. Потянула защелку.
– Моей дочери вчера исполнилось девять лет. Оптимальный возраст для трапезы. Она с радостью ушла в лучший из миров, зная, что оставляет нам бесценный дар. Который невозможно переоценить. И я готова поделиться им с вами.
На Штефана было жалко смотреть. Кровь из уголков глаз смешалась с кровью из уголков рта, он трясся, хватал воздух ртом и непрерывно откашливался. Сквозь перханье донеслось невнятное, но твердое.
– Нет! Я никогда… Нет, слышите меня, нет! Ни за что! Да что вы, господи, меня же стошнит!
Рената Даниельсен встала. Прикинула, не похлопать ли пациента по плечу. Не похлопала. Подошла к двери.
– Подумайте, Штефан. Я выйду, а вы подумайте. У вас не так много времени, но оно есть. Приятного аппетита, если вдруг.
Дверь мягко щелкнула.
С одной стороны стола темным кирпичом лежал ключ. С другой – живым серебром шкатулки Пандоры поблескивал термос. Кривых, глухих окольных троп перед Штефаном Кальманом не тянулось – все дороги вели к океану смерти.
Автор: Александр Лепехин
Источник: http://litclubbs.ru/writers/1801-dilemma-kronosa.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
