Древние греки, как известно, чтили сразу двух богов войны. Неистового Ареса и благородную Афину. На совесть первого списывались весь фанатизм и вероломства, сопутствующие боевым действиям. Вторая тяготела хитроумной стратегии и индивидуальным поединкам, отчего слыла благородным персонажем. Римляне, в принципе, в своем пантеоне использовали ту же матрицу, только поменяв греческие имена на Марса и Минерву.
Что же заставляло античных верующих так четко разграничивать возможные способы ведения войны? Ответ прост: мораль. Для войны существовали четкие нормы и правила, нарушать которые не то чтобы запрещалось. Скорее не рекомендовалось. Хотя, в случае чего, провинившемуся и нарушившему основные правила войны оставалась лазейка в общепринятой морали: свою жестокость или нежелание вести войну по общепринятым правилам полагалась не оправдывать, а мотивировать. То есть, если уж очень хочется стать излишне жестоким по отношению к противнику, то нужно объяснить общественности, зачем и почему стоило или стоит поступать таким образом.
Интересно, что Платон в одной из своих работ настаивает на недопустимости мародерства и обращения пленных эллинов в рабство. А вот Аристотель прямо говорит, что часть народов "по природе" предназначены для рабской доли. Так что вести войну против этих народов – благое дело. Хотя от всяких жестокостей все же стоит воздержаться.
Любопытно выходило у римлян. По их мнению война, которую они затевают против варваров (ну то есть не римлян), весьма душеспасительна и благородна. Вот только ее стоит объявить – то есть важны юридические нюансы. Война против римлян, конечно, не так хороша. Правда, если ее тоже объявят, соблюдая протокол, то она терпима с точки зрения морали. Отсюда своеобразный юридический дуализм. Если война объявлена как положено, то все римляне, попавшие в плен к врагу, считаются пленными. И даже в какой-то степени рабами. Но временно – пока идет война. А как только военные действия прекращались, и все условия подписаны, пленные эти подлежат незамедлительному освобождению. Если что, об их освобождении хлопотало цельное государство. А вот если кто-то из римских граждан попадал в лапы пиратов, которые тоже вели войну, но необъявленную и неблагородную, то тут уж пострадавшие пусть выкручиваются как могут. Рим вмешиваться не станет. Потому как неспортивно и неблагородно. Стоит упомянуть, что пленные, захваченные Римом, на свободу не выпускались. Если пленных и брали, то участь их ждала одна – рабство.
Интересно, что часто к битвам относились как к представлению. Часть историков считает, что подобная точка зрения позаимствована у германских народов. Согласно их нормам, место для битвы полагалось выбрать заранее. Чтобы красиво и, желательно, на берегу реки. Выбранное место не всегда отвечало стратегическим и тактическим запросам сторон, но всегда хорошо вписывалось в ландшафт. Отчего получалось максимально хорошо и приятно провести время, рубясь с противником. Ну а на бережок за речкой можно было прийти местным. Чтобы насладиться зрелищем рубки в полной мере. Между прочим наблюдение за сражением как вид досуга и развлечения еще встречалось в XIX столетии. Такой вот пережиток античности.
Вообще, драться полагалось лицом к лицу с противником. Так что убить его в равном поединке вполне благородно. А вот на расстоянии – дурной тон. Отсюда невысокие котировки луков и пращей. То есть в военном деле они необходимы. Но как-то некрасиво ими сражаться. Так что пусть уж ремеслом стрелка перебиваются те, то недостаточно благороден для вступления в легион. По этой причине жалование лучников и пращников оказывалось на порядок ниже, чем у легионера.
Греки тоже не жаловали луки. Скажем, Одиссей оставляет свой мощнейший лук дома, уплывая на троянскую войну. А там бы он вполне мог пригодиться. Или вот Парис. Довольно трусливый малый, из-за проступка которого и началась вся заварушка. Так что он и Диомеда ранит, когда тот снимает трофейный доспех с поверженного врага. То есть не встречается с тем лицом к лицу, а разит из засады. Позднее тот же Парис поражает Ахилла в пяту. И если для современного читателя в данном эпизоде видна недоработка матери Ахилла, не смочившей пятку сына священной водой источника, то древние в том же сюжетном изгибе высматривали совсем иную картину. В их сознании выходило, что благороднейший воин Эллады оказался повержен ничтожеством, не способным на благородные действия.
Собственно, подобное пренебрежение луком позднее сохранялось многие столетия. Рыцари использовали лук только на охоте. То есть навыки стрельбы точно имели. Но на войну не брали – не по чину. Пусть всякая чернь, не пригодная и не способная к мощному конному натиску, им забавляется. А благородному дону оно не по руке и не по сердцу. Отсюда презрительное отношение благородного сословия к Робин Гуду и недоумение французских рыцарей, получивших трепку при Креси. Они аргументированно полагали, что с ними обошлись как-то не совсем уж благородно. И этими же предрассудками объясняется неприятие рыцарством раннего огнестрельного оружия. Ну не благородное оно. Так что известны военачальники, что в XV столетии приказывали отсекать руки пленным аркебузирам. Чтобы впредь неповадно было. Хотя стоит упомянуть, что тот же Ричард Львиное Сердце любил пострелять из арбалета и в меру сил популяризировал это оружие.
Словом, вывод напрашивается достаточно простой и вполне ожидаемый. Воевать-то плохо и войну следует использовать как последний аргумент. Но уж если придется ее устраивать, то, в случае чего, можно будет оправдать любые свои поступки. Оттого римляне считали разрушение Карфагена вполне заслуженной карой. И очень сожалели о разграблении Коринфа. Хотя оба эти события произошли в один год. Главное– при формировании общественного мнения правильно выбрать бога войны.
× Поддержите нас в телеграме: @battlez
Не забывайте ставить "пальцы вверх" и подписываться на канал - так вы не пропустите выход нового материала
