После этой встречи с мамой на фронте отец воевал ещё долго. С Северо-Западного фронта их полк перекинули на Донской фронт. Его 201 стрелковый полк воевал в составе 84 дивизии в 66, а затем в 24 армии Донского фронта. Донской фронт сначала отступал от Ростова-на-Дону в сторону Сталинграда, затем были затяжные тяжелейшие бои в Сталинграде.
В Сталинграде война приняла настолько ожесточённый характер, что фактически превратилась в сплошное массовое убийство людей. За несколько месяцев боёв в Сталинграде состав полка сменился полностью несколько раз. К моменту ранения отец был одним из последних, кто воевал в этом полку с начала войны. У него на глазах были убиты прежний командир полка и комиссар полка. Насколько нереально там было выжить, говорит такой пример: в обязанности отца как начальника штаба входила приёмка пополнений офицерского состава. Примерно раз в неделю, ночью, он со своим ординарцем отходил на вторые (тыловые) позиции, примерно за 150—200 метров от своих окопов. Здесь, в укрытии, принимал под свою команду 10—15 прибывших младших офицеров, которым предстояло занять в полку должности командиров взводов или рот взамен убитых. Там же, при свете фонарика, под плащ-палаткой, на схеме позиций объяснял подробно каждому, как добраться до своего подразделения: где ползти, где бежать, где прыгать, откуда и с какой интенсивностью простреливаются эти участки немцами. Затем каждого их них лично вёл на его позицию. Но местность даже ночью, в полной темноте, настолько сильно простреливалась, что немцы безошибочно стреляли по всем тропам и буграм, где могла появиться голова противника. Стрельба не стихала ни на одну минуту. Не смотря на подробный инструктаж как себя вести и личное сопровождение каждого человека из пополнения до позиций отцу удавалось довести обычно не более одной трети от вновь прибывших офицеров. Остальные бывали убиты или с тяжёлыми ранениями отправлялись в тыл в полевой госпиталь.
Это был настоящий ад, который люди устроили себе на земле. Но был один психологический момент, о котором мне рассказал отец и который о многом говорит. В начале боёв в Сталинграде немцы дрались яростно и было видно, что во всём у них сохраняется строгий германский порядок: на убитых и пленных бельё чистое, все гладко выбриты, пленные ведут себя самоуверенно, даже нагло. Русским в те дни было не до бритья, только бы немцев удержать и не пустить к Волге. К середине осени всё изменилось в настроении противников. Немцы опустились: перестали мыться и бриться, у них появились вши, чего раньше никогда не было. Видимо, вдохновение от великих побед пропало. Думаю, что в голову им всё чаще приходила мысль: а зачем мы сюда пришли? Русские же, наоборот, несмотря на постоянные огромные ежедневные потери как бы окрепли духом. Раз в неделю по очереди отползали в ближний тыл, туда же приезжали передвижные пункты санобработки. Мылись горячей водой с мылом, брили всё тело от волос, чтобы не было вшей. Меняли всю одежду, от портянок до ватников, на чистое. Хотя каждый знал, что жить ему осталось, может быть, день, или два, или всего час. Но у людей появилось чувство, что умирают они за святое дело. И уж если придётся умереть, то, как положено у русских, в чистом белье. Многие молились перед смертью. В общем, русские, в отличие от немцев, знали, за что шли на смерть. Очень показательный факт.
22 октября 1942 года в Сталинграде отцу исполнилось 24 года. Там же, в Сталинграде, в октябре 1942 года отец получил свой первый орден Красной Звезды, как указано в наградном листе «за боевые отличия». В первые годы войны, пока отступали, практически никаких наград не давали. Орден Красной Звезды, полученный прямо в Сталинграде в октябре 42-го года — это нечто! Конечно, для тех, кто понимает.
Так отец воевал начальником штаба полка до конца 1942 года, когда его тяжело ранило. Это случилось 25 ноября. В этот день наши войска замкнули кольцо вокруг города и немецкая группировка оказалась в окружении, из которого выбраться уже не смогла. Разрывная пуля попала отцу в правую ногу ниже колена. В тот момент он со своим ординарцем Мишей выполз на несколько десятков метров вперёд позиций на так называемую рекогносцировку: пытался разглядеть и нанести на схему огневые точки немцев. Ординарец Миша вытащил его на себе ползком под огнём в наши окопы (немцы в этот момент пошли в атаку, так что стреляли по этому месту с обеих сторон). Пока Миша его тащил, отец потерял сознание от потери крови.
Я нашёл в Интернете сканированный журнал боевых действий его 201-го стрелкового полка:
«24 ноября (1942)
Уничтожив противника, заняли первую линию обороны, что за проволочным заграждением. В дальнейшем развить наступление батальонам не удалось. К вечеру противник 2 раза переходил в контратаки, которые были отбиты с тяжёлыми для него потерями. Много вышло из строя бойцов и командиров стрелковых батальонов от огня противника.
25 ноября
Задача полка была прежняя: овладеть высотой 61,5. В течение всего дня стрелковым батальонам не удалось добиться значительных успехов. Батальонам ценой больших потерь приходится брать метр за метром. Тяжело ранен был командир 3-го стрелкового батальона ст. лейт. Зуйков. Был ранен начальник штаба полка майор Егоров и легко ранен командир полка подполковник Каравченко во время нахождения их в батальонах. В полк прибыл капитан Еникеев из политотдела 24 армии, который сразу направился в батальон.
26 ноября
С утра, выполняя поставленную задачу, полк продолжал наступать на высоту 61,5. Бой принял ожесточённый характер… Вторая линия обороны противника была взята. Потери полка были большими. 3-й стрелковый батальон расформирован и влит в 1 и 2 батальоны. Капитан Еникеев своим личным примером увлекал бойцов вперёд. Он сам лично из пистолета уничтожил 10 гитлеровцев. Была введена в бой рота автоматчиков… Погиб капитан Еникеев. В рукопашной убит штыком в горло».
Очнулся отец через два дня в эвакогоспитале в Паньшино (это северо-восточнее Сталинграда). Миша-ординарец был с ним. Существовал такой приказ, что ординарцы сопровождают раненых командиров полка и начальников штаба в госпиталях до выздоровления. Нога ниже колена была разворочена разрывной пулей. Хирург осмотрел и сказал, что ногу надо немедленно ампутировать, иначе гангрена и смерть. Надо сказать, что по приказу главкома у офицеров без их согласия ампутацию конечностей не производили. Если человек был без сознания, то составлялся акт за подписью трёх врачей о том, что ампутация необходима.
Отец дал расписку о согласии и лежал, ждал своей очереди на операцию, думал, как он будет жить на гражданке с одной ногой. Дело было в полевом госпитале — огромной палатке на несколько сот человек. В ней же отгорожено место под операционную. Случайно отец увидел в этой палатке врача, в котором узнал своего бывшего товарища по медицинскому техникуму в Бежецке. Попросил ординарца подозвать его. Тот подошёл, узнал отца, обрадовался. Спрашивает: что с тобой? Отец вкратце описал ситуацию. Тот развязал бинты на ноге, внимательно осмотрел рану и спрашивает:
— Расписку на ампутацию подписал?
— Да, подписал.
— Забирай её любым путём. Я попробую тебе ногу собрать.
Отец опять через ординарца вызвал хирурга из операционной. Тот подошёл, весь в крови, усталый и злой. Узнал в чём дело, стал ругаться. В конце концов вытащил его расписку, скомкал её и бросил отцу на шинель со словами «Подыхай, если так хочешь!» и побежал опять оперировать.
И этот молодой парень, товарищ отца, сделал ему уникальную операцию. Разрезал всю правую голень на полосы, растянул в стороны, вычистил из раны всё, что осталось от валенка и разрывной пули. Удалил мелкие осколки кости. Затем из крупных кусков сложил кость, обмотал её бараньей жилой, затем сшил мышцы и кожу. А сквозь рану оставил продетым жгут из бинта — это дренаж.
После этого ежедневно делали перевязку без всякого наркоза: из раны выдёргивали жгут бинта, обрабатывали рану и пинцетом проталкивали сквозь голень новый жгут. Боль, конечно, была адская. Отец несколько дней пытался терпеть, потом позвал врача и говорит: вы бы, мол, кольнули мне какой-нибудь наркотик, а то так больно — хоть кричи. А тот в ответ:
— А ты кричи, легче будет. Все кричат.
— Не могу! Я же офицер. Что про меня ординарец подумает?
Врач посмеялся и посоветовал достать где-нибудь спирта для анестезии. А наркотики нельзя потому, что это долго ещё будет длиться, за это время можно наркоманом стать. Отец так и сделал. Послал ординарца с боевым заданием, тот выменял на что-то чайник спирта. Тем и спасался. Когда медсестра выходила из перевязочной и кричала «Егоров, на перевязку!», Миша-ординарец, не теряя времени, доставал из-под койки чайник со спиртом, наливал отцу пол-кружки, себе немного для компании, чокались «За победу!», запивали водой и, пока отца на каталке везли на перевязку, он уже был «под наркозом».
Несколько месяцев отец лежал в госпитале, но нога до конца не заживала. Рана время от времени открывалась, и тогда ходить без костылей было трудно. В конце концов медкомиссия признала его негодным к строевой. Отца зачислили в резерв до выздоровления, и он в сопровождении ординарца отправился в родную деревню. На железнодорожной станции в Старой Русе вышли из поезда. Стали искать попутку, чтобы добраться до деревни. Отец пожаловался Мише, что ему как-то неудобно возвращаться домой на костылях, как побеждённому. Миша подумал немного, потом взял у отца костыли и разломал их о кирпичный угол вокзала. Приехали в родную деревню. Миша переночевал и поехал обратно на фронт. Отец написал жене, чтобы она увольнялась, забирала сына и тоже ехала в деревню.
Нога болела. Местные старики посоветовали отцу сходить несколько раз в одно место на болоте и постоять ногами в воде. Там было такое место, где вода сильно пахла сероводородом и никогда не замерзала. Старики говорили, что от этой воды все раны быстро заживают. Отец сделал несколько «процедур». Стало легче, но до конца не проходило.
Весной снег стаял. Отец решил пойти на охоту. Он это дело очень любил и мог блуждать по лесу по нескольку дней. Был паводок, все болота и озёра разлились, и отец в поисках тропы блуждал больше суток по колено в воде. В конце концов нашёл небольшой пригорок, где не было воды, разжёг костёр и решил посмотреть, что же стало с его раной после такой прогулки. Снял сапог, размотал бинты — рана чистая, хорошо промыло болотной водой. Надавил на рану — из раны брызнула струя гноя, а с гноем вышел маленький кусочек войлока — остаток валенка, который был на нём в Сталинграде, когда разрывная пуля попала в ногу. Он-то и не давал ране зажить до конца. Отец промыл рану ещё раз водой из болота, забинтовал ногу мокрым бинтом и пошёл опять искать дорогу. Пока дошёл до дома, рана затянулась и больше до конца жизни уже никогда не болела. Правда, правая нога после ранения стала на полтора сантиметра короче, но это было незаметно, он не хромал. Только когда сильно уставал от ходьбы, чуть-чуть припадал на правую ногу.
После этого случая отец тут же собрался и поехал в Москву в Кадры Красной армии. Шла война и отсиживаться в тылу с белым билетом он не считал возможным. Многие отговаривали его от этого: ведь уволен по ранению «вчистую», навоевался уже, два раза ранен, контузия, Сталинград прошёл. Чего, мол, опять лезть в пекло? Но отец не мог сидеть в тылу. Был 43-й год, война шла полным ходом.
Жена Валя и сын Виталик уже приехали в деревню и остались у моего деда жить до возвращения отца.
Весной 43-го года отец отправился в Москву в Кадры Красной армии. Инспектор Главного Управления кадров выделил ему в офицерском общежитии место и направил на медкомиссию. Медкомиссия признала его годным к строевой. Но с назначением почему-то в кадрах не торопились. Инспектор кадров, подполковник, тянул дни, задавал всякие вопросы, типа: а кто у вас в штабе полка был начальник связи, когда и при каких обстоятельствах был убит такой-то комбат и прочее. И так длилось несколько недель. Отец каждый день ходил в Управление Кадров и доказывал, что он здоров и ему пора на фронт.
А в Москве в то время, между прочим, расцвела необузданная преступность. Отец мне говорил, что в тёмное время суток ходить по улицам было опасно. Если нужно было идти куда-то, то приходилось правую руку с пистолетом ТТ на боевом взводе держать в кармане шинели.
Настал день, когда инспектор сообщил отцу, что он, наконец, уверен, что перед ним действительно майор Егоров, бывший начальник штаба 201-го стрелкового полка. Отец удивился: «А в чём дело, разве были сомнения? Можно ведь было полк запросить». Инспектор отвечает: «Некого спрашивать. Мало того, что полк ещё в Сталинграде полностью сменился из-за потерь: после Сталинграда переформированный полк попал в окружение при наступлении на Харьков и практически полностью погиб. Этих людей, о которых я тебя расспрашивал, уже нет. Никого, кто мог бы подтвердить твою личность, в живых не осталось».
И дальше говорит, что он отца на фронт не отправит, такие офицеры, с таким военным опытом нужны для обучения пополнений. Отец пытался возражать, сказал, что с таким опытом и на фронте люди нужны. Но подполковник был непреклонен: «Тебе, Егоров, столько раз везло, ты остался жив и полностью здоров. Так не может продолжаться бесконечно, тебя всё равно убьют. А нам очень нужны офицеры, чтобы готовить пополнения для фронта. Поедешь в Уральский военный округ начальником штаба учебного запасного полка. Жаль только, что орден Красного Знамени, к которому тебя представили, не получишь. Посчитали тебя погибшим и представление аннулировали. А восстановить некому, все погибли».
Я, между прочим, тоже высказал своё сожаление отцу о том, что он не получил орден Красного Знамени. Но папа отнёсся к этому вопросу совершенно равнодушно: «Володя, какие там ордена! Самая большая награда, что я жив остался и у меня ещё два сына после этого родились. И мы войну выиграли — вот это награда! Там в Сталинграде я об этом и мечтать не мог, что живым останусь, даже мысли такой не было». Вообще, я заметил, что кадровые военные, особенно прошедшие через начало войны, к орденам относились довольно прохладно.
Наконец-то, после четырёх лет разлуки и войны, отец с мамой смогли жить одной семьёй.