Советские люди стали летать в космос с начала 60-х, тогда же в СССР стали публиковать воспоминания космонавтов. Но все они написаны так, чтобы заполнить положенные 100-150 страниц текста и... ничего не сказать. А то, что там сказано, принадлежит перу профессиональных мастеров иносказательного текста, которые правду не писали, факты умалчивали, а остальное выдумывали. Суть таких мемуаров примерно такая же, как вот такое интервью Юрий Гагарина:
— Когда вам сообщили о том, что вы первый кандидат?
— О том, что я первый кандидат, мне сообщили своевременно.
— Подошла ли встречающая группа на Земле до приземления или после приземления?
— Приземление и встречающая группа сошлись почти одновременно.
— Вчера вы сказали, что ваши друзья, пилоты-космонавты, готовы совершить новый космический полет. Сколько их? Больше дюжины?
— В соответствии с планом освоения космического пространства в нашей стране подготавливаются пилоты-космонавты. И я думаю, что их вполне достаточно, чтобы осуществить серьезные полеты в космос (Аплодисменты)
— Какое у вас жалование ? Получили ли вы специальное вознаграждение за полет?
— Жалование у меня, как и у всех советских людей, вполне достаточное для удовлетворения моих потребностей. Я удостоен звания Героя Советского Союза. Это - самая высокая награда.
— Когда будет новый полет в космос?
— Думаю, что этот полет будет совершен нашими учеными и космонавтами, когда это потребуется.
А вот после краха СССР появились настоящие мемуары. Не все, конечно, были и рецидивы. Как привыкли писать иносказательно, так и продолжали. Но вот воспоминания Валентины Пономаревой (космонавт-испытатель СССР, дублер первой женщины-космонавта Валентины Терешковой) меня поразили. Школьная учительница русского языка и литературы прочила ей путь в русскую словесность. Она туда, к большому огорчению преподавательницы, не пошла. А зря. В космос она не полетела, а в литературе могла бы добиться огромных успехов.
Борис Черток в предисловии написал, что ее воспоминания интересны не только подробностями первого женского отряда космонавтов, но и деталями быта советского человека. Так что книга будет интересна еще и для молодежи, которая ностальгирует по прекрасной жизни, которую "мы потеряли", и которую они не видели. По стране, в которой хотели бы оказаться. Пусть читают, пусть узнают как мы там жили.
Я в СССР жил долго, в ГУМе бывал часто, но вот только из ее мемуаров узнал, что в этом главном советском универмаге была "секция № 100". Каким боком она оказался в воспоминаниях Пономаревой? И как Пономарева там оказалась? А с помощью Юрия Гагарина. Он решил сделать приятное будущим космонавткам и повел их в магазин "не для всех":
"Сотой” называлась специальная секция ГУМа, для особо высокопоставленных. Чтобы попасть в эту самую секцию, нужно пройти почти всю линию по второму этажу. Гагарин шел впереди очень быстро, стараясь привлекать как можно меньше внимания. Мы гуськом, где шагом, где вприпрыжку, поспешали за ним. В какой-то момент я оглянулась и увидела, что за нами молча бежит целая вереница женщин и лица у всех взволнованные и значительные. Дверь сотой секции “чужих” отсекла, а мы долго не могли отсмеяться."
Тема спецраспределителей, спецмагазинов, спец "отовариваний" часто встречается в книге Пономаревой. Что такое "спецотоваривание"? А это когда какому-нибудь коллективу избранных специально привозят вещи или продукты, о которых простые советские граждане и мечтать не могли. И избранные выбирают что им нравится. Но Не все сразу. Избранные не все равны. Сначала самые-самые, потом рангом поменьше, а потом уже все остальные.
"Товары привозил Центральный военторг и продавал в спортзале - приносили из классов столы и раскладывали на них одежду, обувь, предметы домашнего обихода и всякую всячину. Все было в основном импортное, модное и высококачественное, и, конечно, всего на всех не хватало.
В ожидании, когда откроется дверь, все толпились в раздевалке.
Сначала пускали “летавших” или Героев (дважды Героев тогда еще не было), потом нас - “нелетавших”, а уж потом остальных. Когда мы, “нелетавшие”, вторая категория покупателей, выходили из зала, нагруженные свертками и коробками, и видели в раздевалке тех самых людей, с которыми общались ежедневно, которые готовили нас к тренировкам, одевали-раздевали, наклеивали датчики, учили и помогали, мне делалось не по себе.
Они стояли и терпеливо ждали своей очереди, я пробиралась между ними, как сквозь строй, стараясь не смотреть в глаза. Мы всегда набирали “заказы” у докторов, лаборанток, официанток, уборщиц, и в какой-то мере это смягчало угрызения совести.
К слову сказать, и мы, если что-то было уж очень нужно и были опасения, что “не достанется”, просили Героев или их жен купить это. Однажды я попросила Берегового (он только что слетал и не был еще начальником Центра) купить мне палас. Он не то чтобы отказался, но начал бурчать, и тогда я сказала ему, что он зазнался (подумать только, до чего дошла моя дерзость!). Береговой “осознал” и просьбу мою выполнил.
Сейчас все это кажется смешным и нелепым."
А как с духовной пищей? Как с книгами? С книгами было аналогично:
"В бытность мою в отряде я приобретала книги в Специальной книжной экспедиции по спискам, которые присылались летчикам-космонавтам (нам их отдавали те, кто не пользовался). Потом, когда Ю. (муж Пономаревой) был в Отряде гражданских космонавтов, для них периодически привозили книги в книжный магазин в Подлипках.
Я всегда отправлялась туда сама - не могла отказать себе в этом удовольствии. Меня препровождали в подсобное помещение, где на полках и стеллажах горами лежали книги, и я могла копаться в них сколько угодно. Хотелось взять чуть ли не все, и иногда получалось рублей на 200, а то и на 300 - по тем временам сумма весьма значительная."
Продажу дефицитных книг членам партии я однажды наблюдал вживую. Я был тогда студентом, и нас направили "охранять" комсомольско-партийную конференцию. Стоять столбом и смотреть, чтобы никто ничего не сделал неположенного, никто не подложил бомбу под колонну. После первого акта совещания, члены партии вышли в фойе, а перед ними столы с книжным сокровищем. Члены партии забыли про светлые идеалы и коммунистическом будущее. кинулись хватать книги подефицитнее. Нас к кормушке, естественно, вообще не допустили.
Или вот Валентина Пономарева пишет о записи ребенка в детский садик:
"Я не сразу привыкла к разрешению проблем “по щучьему веленью”, как было, например, с местом для Саньки в детском садике. В институте я “стояла на очереди”, и это было безнадежно, и подруги мои тоже “стояли” в этой безнадежной очереди. А тут - попросила институтское начальство (уже не работая в Институте!) определить Саньку в сад, да еще сказала, в какой (можно сказать, ткнула пальчиком), и все устроилось."
Или о покупке автомобиля:
"Машины тогда продавали не каждому всякому, и мне дали бумагу за подписью Гагарина. В моем дневнике написано, что эта бумага “в кабинете у председателя произвела такое действие, как если бы там взорвалась бомба средних размеров”.
Или мебели:
"Мебели в “свободной продаже” тогда почти не было - любой мебельный магазин походил скорее на пустой спортивный зал, где в уголке сиротливо стоят “конь” и “козел”. А новоселов было много, и все гонялись за чешскими и польскими гарнитурами - они были как будто специально предназначены для новых малогабаритных квартир. Но купить импортный гарнитур было очень трудно. И не только купить - даже для того, чтобы записаться в очередь, надо было прийти к магазину, как тогда говорили, “с ночи”. Попав в заветный список, я каждое утро перед работой бегала отмечаться на Ленинский проспект, но это могло тянуться вечно."
Но это бытовые зарисовки, а что Валентина Пономарева пишет об американской лунной программе, о космической гонке? Это ведь самое интересное для местной аудитории конспирологов. Читаем:
"Мы внимательно следили за развитием американской космической программы. Наша печать сообщала об американских полетах скупо и сдержанно, делая акцент на том, что у них было “хуже”. И первый их корабль “Меркурий” гораздо меньше, чем наш “Восток”; и вся кабина битком набита аппаратурой, потому что приборного отсека нет; и отказов техники в полетах много. Писали, что первые два полета по баллистической траектории нельзя считать космическими. И вообще - все приоритеты у нас, а они против нас “не тянут”. И придется им повесить у себя на стенах лозунг “Догнать и перегнать Советский Союз!” (как мы - “Догоним США по производству мяса и молока!”).
Ну, вешать лозунги у них не принято, а догнали они нас довольно скоро...
Американцы давали в прессе подробную информацию - и по технике, и по полетам, не скрывая своих сложностей, неудач и аварий. У нас это печаталось в информационных бюллетенях и научных журналах; к нам в Центр поступала и та информация, которая широко не публиковалась (так называемый белый ТАСС).
Мы читали и сравнивали. Особенно интересовались тем, как проходил полет и что астронавт делал на орбите.
И поражались - они уже в первых полетах на своем “плохом” маленьком корабле выполняли не только пробные, но и реальные функции управления: отказов техники действительно было много (в одном из полетов - около ста!)."
Очень подробно Пономарева останавливается на сравнении двух направлений развития космонавтики - в СССР и в США. В СССР с упором на автоматику, в США на астронавта:
"Перечень функций, возложенных на астронавта, произвел на меня еще более неизгладимое впечатление: астронавт мог выдать с пульта буквально все команды, если они не прошли по цепям автоматики. В том числе - на отделение корабля от аварийной ракеты-носителя, на ввод системы аварийного спасения, на ввод парашютной системы, на отстрел основного парашюта в случае его отказа и ввод запасного. И еще многое другое.
Это было просто уму непостижимо и даже трудно поверить - у нас-то все делала автоматика!
И более того - астронавт мог принимать решение на включение той или иной системы самостоятельно, в соответствии с ситуацией, а не только нажимать кнопки по командам с Земли. Даже в таких жизненно важных и опасных ситуациях, как авария на участке выведения и при спуске с орбиты. И это в первых полетах, когда толком-то и известно ничего не было!
И получалось, что американцы “делают ставку на человека” (мы это часто обсуждали, и кто-то из космонавтов выразился именно так), а мы - на автоматику.
На самом-то деле “ставка на человека” у американцев была вынужденной: они тоже сделали бы для первых полетов автоматический корабль и задублировали жизненно важные системы, если бы могли. Но “Меркурий”, который, по собственному их признанию, создавался с единственной целью - в кратчайшие сроки и с минимальными затратами вывести в космос человека, - действительно был маленький (вес 1,8 тонны против наших 4,5), и поставить на борт вторые комплекты систем, как на “Востоке”, было невозможно. Поэтому им поневоле пришлось положиться на человека."
И о космической гонке между двумя странами:
"С началом программы “Джемини” стало происходить что-то вообще непонятное: мы делали свой первый шаг раньше, иногда ненамного, но раньше, а они, опоздав, двигались потом вперед семимильными шагами. Мы же топтались на месте...
Первый выход в космос Леонова - совершеннейшая ведь фантастика! И какой был шум на весь мир, и не только в нашей прессе, и мы были так горды и счастливы! И наша пресса свысока жалела американцев, которые 23 марта, в день встречи в Москве наших героев, запустили свой новый корабль “Джемини”, и писала, что он не идет ни в какое сравнение с нашим “Восходом-2”. А программа “Джемини” прошла за год с небольшим, и чего, чего в ней только не было! И маневрирование на орбите, и стыковка, и выходы в открытый космос, и эксперимент по искусственной тяжести.
...
Первый выход Уайта был выполнен через два с небольшим месяца после Леонова, но Уайт для перемещения в космосе уже пользовался реактивным ручным пистолетом. Олдрин всего через полтора года совершил три выхода в одном полете и проработал в открытом космосе пять с половиной часов! И все было так стремительно и так по-деловому, и в каждом полете - что-то новое, какая-то приоритетная задача.
Мы очень ревниво следили за этим и не понимали - почему они нас обходят? Почему, так великолепно взяв старт, мы почти тут же начинаем отставать?
Нам казалось, что это именно оттого, что у нас приоритет отдан автоматике - мы видели только верхушку айсберга и потому упрощали проблему. Но, в общем, так оно и было: получив реальный опыт по управлению кораблем в программе “Меркурий”, американцы при разработке “Джемини” уже вполне осознанно и целенаправленно “сделали ставку на человека”. А на корабле “Аполлон” система управления была сделана так, что один астронавт мог вернуться на Землю с любой точки лунной орбиты независимо от информации с Земли.
Нам оставалось только завидовать..."
Валентина пишет мемуары в 2002 году. Основывается на дневниковых записях, и... нисколько не сомневается в том, что астронавты были на Луне. И вроде уже нет СССР, никто ее не заставляет писать неправду. Пишет все как было. Это при СССР была тотальная секретность и тотальная ложь. О лжи в СССР она тоже знает:
"... однажды я стала свидетелем такого разговора: старший политрабочий инструктировал младшего, что отвечать, когда народ будет спрашивать (а народ - спрашивал!), почему мы отстали: “Говори - все равно все наше: первый полет человека, первый суточный полет...” - ну, и так далее. А на Луну, мол, мы и не хотели, не гуманно это - далеко и опасно."
"Пропаганда была, а достоверной информации не было: каждый полет объявлялся беспримерным, триумфальным, историческим, а сложности и проблемы замалчивались. И наши космонавты независимо от обстоятельств полета должны были говорить, что все хорошо, техника работала безотказно, чувствовали они себя прекрасно и никаких особенных трудностей не было. Так что при неизбежных во всяком новом деле неудачах приходилось “темнить”. И фраза из сообщения ТАСС “Все бортовые системы корабля функционируют нормально”, которую Юрий Левитан произносил с победными интонациями, далеко не всегда соответствовала действительности.
А “темнить” начали, можно сказать, с первого мгновения: вопрос о том, когда объявить о полете Гагарина, не раз обсуждался на самом высоком уровне. Решили сообщить “немедленно”, но лишь после того, как будет получено сообщение, что корабль вышел на орбиту, космонавт жив и все нормально. По счастью, запуск прошел успешно, а если бы произошла авария и Гагарин погиб?.. Можно не сомневаться - мир узнал бы о нем 25 лет спустя. Страшно подумать..."
"Герман Титов, который первым из землян основательно познакомился с невесомостью, чувствовал себя в полете неважно. После его приземления космонавты держали совет - признаться или промолчать? Они были встревожены, боялись, что из-за этого “прикроют полеты”: вопрос о влиянии невесомости на человека был кардинальным, от него зависело будущее пилотируемой космонавтики. Решили тем не менее, что признаться нужно, но эту информацию спрятали от общества за семью замками. На пресс-конференции Герман сказал, что чувствовал он себя хорошо, только был плохой аппетит.
Не сообщили ни о том, что Леонов чуть не сделался спутником Земли, так как лишь с большим трудом смог вернуться в корабль после выхода в открытый космос, ни об аварийной ручной посадке. Горячие споры о том, сообщать или не сообщать об аварийных ситуациях в этом полете, шли на самом высоком уровне, в конце концов сказать правду так и не разрешили.
Беляев, выступая на пресс-конференции, рассказывал, что когда при прохождении автоматического цикла посадки они заметили “некоторые ненормальности” в работе автоматики, то испросили разрешения Земли на посадку в ручном режиме и очень боялись, что не разрешат. Конечно, это было шито белыми нитками, обмануть можно было только уж очень неискушенных слушателей, но никак не специалистов. В роскошном издании “Советская космонавтика” 1987 (!) года написано:” При возвращении корабля на Землю экипаж впервые применил систему ручного управления ориентацией корабля...” - и не сказано, почему.
Не могу не вспомнить, что в подобной ситуации американцы сразу сообщили об аварийной ручной посадке Гордона Купера - с гордостью за человека.
После приземления корабля “Восход-2”, когда космонавтов трое суток не могли вытащить из снега, сообщили, что они отдыхают на обкомовской даче. А они в это время “выживали” по пояс в снегу, без теплой одежды и горячей пищи. Леонов до сих пор негодует, и, похоже, этот “отдых на даче” возмущает его гораздо больше, чем умолчание об аварийных ситуациях. Наверное, внутренне он был согласен, что об авариях и отказах техники распространяться не стоит.
При полете Комарова, когда обнаружился отказ системы ориентации и возникла реальная угроза, что корабль не удастся спустить на Землю, ТАСС регулярно сообщал, что “все системы корабля функционируют нормально”. И неизменно приводились тексты приветствий, которые космонавт передавал на Землю. “Пролетая над территорией Советского Союза, товарищ Комаров передал с борта космического корабля приветствие народам Советского Союза: “В канун славного исторического события - 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции - передаю горячий привет народам нашей Родины, прокладывающим человечеству путь к коммунизму”.
После пятого витка, когда уже было принято решение о спуске “Союза-1” и об отмене запуска второго корабля, ТАСС сообщил, что, “по докладу летчика-космонавта товарища Комарова, программа полета успешно выполняется, самочувствие его хорошее, настроение бодрое.” И снова о том, что “с борта космического корабля Владимир Комаров передал горячие приветствия мужественному вьетнамскому народу и наилучшие пожелания народу Австралии”. В последние часы полета информация была скупой - только что все системы функционируют нормально и космонавт чувствует себя хорошо.
Приветствий уже не было.
В сообщении о гибели Комарова сказано, что он полностью выполнил намеченную программу отработки систем нового корабля. Против этого не хочется возражать - хотя “намеченная программа” была совсем другая, Комаров сделал неизмеримо больше."
Да. два мира, две системы:
"И опять контраст - когда на корабле “Аполлон-13” произошел отказ в системе энергоснабжения, об аварии сразу сообщили в средствах массовой информации. И вся планета с тревогой и надеждой следила за перипетиями этого драматического полета. А Комаров, не зная, сможет ли вернуться на Землю, передавал приветствия...
Очень некрасиво это вранье выглядело, когда пошел “Союз” и начали срываться стыковки. О программе полета сообщали в самых общих чертах: “отработать сложную систему управления групповым полетом”, “осуществить взаимное маневрирование кораблей”. О том, что планируется стыковка, не сообщали, и если стыковка из-за отказа в автоматической системе управления срывалась, говорили, что программа полета выполнена полностью, - надо ведь было поддерживать убеждение, что советская техника никогда не ломается.
Хотя все всегда знали, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Это было не просто безнравственно - это было бесчеловечно по отношению к космонавтам, которые в тяжелейших условиях, с риском для жизни проводили сложные испытания уникальной техники. Правда, высоких и высочайших слов в их адрес потом не жалели, но эти прославления как-то повисали в воздухе: действительно, что же тут особенного - полетели, выполнили программу, вернулись."
А книга? Книга стоит того, чтобы ее прочесть:
