У меня, вижу, явочным порядком прорезается серия, прямо противопоставляющая писания мои с писаниями других по одному и тому же поводу.
Противопоставление состоит не только в моём акцентировании, что надо как-то да обсуждать всё-таки детали картин, а не витать где угодно, только не касаться деталей. Противопоставление состоит ещё и в том, что надо всё же хоть малую, но новизну выдавать, а не просто компиляции составлять, причём, даже и не ссылаясь на источники.
Настоящая вещь не написалась бы, если б я не наткнулся на статью Яйленко ««Гроза» Джорджоне. Произведение искусства в обстановке ренессансного studiolo» 2018 года.
Противопоставляемой же статье Киры Долининой не повезло, что она написана на 7 лет раньше, чем статья Яйленко. Она б забросила перечень псевдотолкований, как и Яйленко, а этого последнего б скомпилировала. Ей не повезло. Смотрите.
«9 июля 2011
Грозовой перевал Ренессанса
«Гроза» Джорджоне из венецианской Галереи Академии, Государственный Эрмитаж
Эрмитажу, владельцу «Юдифи» Джорджоне, хорошо – картин этого почти мифологического венецианского живописца всего ничего, а бесспорные, каковой считается «Юдифь», вообще можно пересчитать по пальцам. Но есть в этом наследии картина, которая по своей загадочности и известности может поспорить даже с самой «Джокондой». «Гроза» (La Tempesta, 1502–1503; второе распространенное в русскоязычной литературе название – «Буря») – вещь настолько странная, что количество ее интерпретаций может сравниться со списком ее знаменитых почитателей.
Про что эта картина? Какой сюжет может объединить кормящую младенца полуобнаженную молодую женщину, молодого человека – то ли с посохом, то ли с каким-то оружием в руках, руины, стены поселения, идиллический пейзаж на первом плане и обрушившуюся на город грозу на дальнем? Современники описывали полотно как «небольшой пейзаж с грозой, цыганкой и солдатом» или как «картину с цыганкой и пастухом в пейзаже с мостом». Романтизм принес новое толкование: «На полотне – художник, сын, жена, // И в ней сама любовь воплощена». Байрон знал, о чем говорил: для него эта картина – лучшее из лучшего, что он увидел в Венеции вообще и во дворце Манфрини, увешанном шедеврами, в частности. Упоминаний «Грозы» будет еще в романтической литературе множество, в том числе отдаст ей дань и сама Мэри Шелли.
XX век идею о «семье Джорджоне», никогда вообще-то семьи не имевшего, отторгнет. Он станет для картины веком искусствоведческих интерпретаций. Бегство в Египет, изгнание из рая (Адам, Ева и Каин на фоне покинутого города/рая), алхимическая аллегория четырех стихий – земли, огня, воды и воздуха, Агарь и Измаил в пустыне, Парис и Энона. Была перебрана целая библиотека возможных литературных источников – от Боккаччо до почти забытых сегодня современных Джорджоне текстов. Одной из последних гипотез стало предположение о том, что на картине сложносочиненная, с разновременными сюжетами композиция, являющаяся иллюстрацией к поэме 1482 года «Похвала светлейшему семейству Ведрамин» авторства некоего Бернардино из Флоренции. Если учесть, что именно по заказу этого семейства была написана «Гроза», – это сопоставление кажется очень соблазнительным.
Так или иначе, но картина, написанная Джорджоне, является одним из первых столь независимых от присутствия на полотне человека пейзажей. Кто-то готов видеть здесь слияние человека с природой, кто-то – наоборот, ничтожность человека перед силами природы, а кому-то гроза видится очищающей грешников стихией, но главенство Натуры здесь очевидно. Маленькое полотно Джорджоне, которое так никто и не смог толком прочесть, сумело оставить ярчайший след в европейской культуре, для которой дышать этим послегрозовым, наполненным влагой и свежестью воздухом стало естественной необходимостью» (https://www.litmir.me/br/?b=712642&p=3 ).
Теперь перехожу к противостоянию обеим статьям (предполагая, что с Яйленко вы ознакомитесь сами).
Я исходил (учитывая свои прежние обращения к Джорджоне тут и тут) из того, что Джорджоне представитель Высокого Возрождения с его идеалом гармонии высокого и низкого.
Буколическое, бегство в природу в усталости от бурь действительности, доказанное для этой картины Яйленко, я предлагаю считать низким. А
«…войны [Венеции] с Камбрейской лигой вроде катастрофического по своим последствиям поражения в битве при Аньаделло в 1509 г. или героической обороны Падуи [предположительно изображённой на картине] летом того же года. (При этом, правда, необходимо сдвинуть дату написания картины к самым последним годам жизни художника, 1509–1510, что, впрочем, выглядит не столь уж маловероятным, учитывая общую неясность в вопросе о хронологии его творчества, зачастую представляемой у разных ученых совершенно противоположным образом.)» (Яйленко), -
я предлагаю считать высоким.
И предлагаю считать грозу изображённой не для отталкивания:
«…противопоставления сельского убежища на ближнем плане и трудностей городской жизни, символически выражаемых в мотиве бушующей над городом бури» (Там же).
Предлагаю считать грозу полноценным актором картины, стороны высокого в ней.
И тогда, даже и вопреки воле заказчика именно буколики, Джорджоне сумел выразить свой собственный подсознательный идеал гармонии.
.
Нарочно пишу предельно сухо. Восторгайтесь живописью сами.
10 августа 2021 г.