Когда Радомир волком у всех на глазах оборотился, староста Глузд стоял оторопело, не в состоянии ровно свои мысли выстроить. Не в силах бороться или решать нечто, его пониманию недоступное.
Где мальчишка сейчас? Жив ли вообще?
Внук мой. Внук…
Но в то же время Радомир принадлежал к роду ведьм.
К миру другому - тому, что для самого Глузда, старосты общины, недоступен был. Да и Зарина в него не пускала. И было бы меж ними вот это общее, но общими был лишь знаний призрак. Знаний недоступных его разумению.
И то, что бы их сплотить могло однажды – разъединяло, черту жёсткую меж ними проводя.
Глузд догадывался почему.
Да и он сам-то что? Бирюк обыкновенный из рода простого, людского. Червь, что только и может, что землю рыхлить, повинуясь потребностям собственным животным, да и на благо общины.
Посвящённый знанием, да в сами знания не посвящённый.
Ибо, видать, душа не столь широкая, чтоб в себя их принять.
Видел староста, как вздохнула толпа облегчённо, глядя в спину волку подстреленному.
И осклабился лучник в ухмылке:
- Далеко не убежит теперь.
Расходиться люд стал, испуганно обсуждая случившееся в полголоса.
Ярмарка притихла, насторожилась, пустела. Страхом давила.
Подошёл Глузд к возку своему, лбом к борту деревянному прижался.
Что он людям с хутора скажет? Где мальчишку потерял?
А Зарине?…
Ведь обещание давал и себе, и ей – о внучке позаботиться.
Упряжь поправил, да на передок со вздохом запрыгнул, взгляд отводя от места на возку, где совсем недавно ещё Радомир сидел.
Видать поспешить всё же стоит. Только бы он выжил… Где его искать теперь? По обочинам, колёсами телег раздавленного иль во поле уже неживого?
Коль смог мальчишка волком стать, видать и человеком назад обратиться сможет. И хватило бы у него ума – не возвращаться сразу в обличии волчьем в хутор родной. Свои люди - они для себе подобных, но на зверя – охотниками могут стать.
Не сомневался Глузд, что ума у мальчонки смышлённого хватит. Весь в бабушку и статью, и волей, норовом. Не по годам взрослым стал, да взгляд его мудреет пугающе. А во взгляде том – душу леденящее одиночество среди людей, среди своих.
И ничем помочь ему в этом Глузд не может. Самого по рукам ударили. Только и осталось, что благодарность Марфе-сироте, что в делах этих тайных сведуща оказалась.
Видимо, и искать Радомира следует у неё.
Покачал головой Глузд, вздохнул, да вожжами тяглового стегнул.
_____
Тёплый, душистый и ласковый по осени да по лету лес – глухой тишиной его встретил. Не обнимал, не нашёптывал, а отторгал отстранённо, холодом сердце Радомира стискивая.
Хвостом ветки пушистых елей задевая, Радомир к болоту выбежал. И на твёрдом берегу остановился, в глядя в хлюпь незамерзающую.
Трясина молчала, не дыша – насторожилась.
Один.
И одиночество это - зверем посильнее, чем боль, душу его терзало, когтями на части разрывая. Ни движения, ни вздоха – ухо серое тишину ловит. Давящую тишину, глухую.
Вот и всё.
И бежать больше некуда. Да и не к кому.
Так пусть это случится здесь, чтобы колдун получил желанное и убрался восвояси, людям добрым зла не причинив.
И пусть тело Радомира удар на себя примет.
Готов он.
Радомир лёг, брюхом серым холод от земли идущий ощущая, да голову на лапы положил. Глаза закрыл устало, обречённо.
Образы прошлого отдалённо перед взором мысленным его мелькали. Приближались, проникая в сознание красками, запахами, звуками.
Руки родные, улыбки нежные, прикосновения – с участием, теплом.
Смех – его собственный. Радость от того, что сам эту радость другому отдал.
Хлопоты вокруг него. О нём самом, мальчонке, по возрасту лет – любознательном, подвижном.
И нить Судьбы.
Не такая уж и длинная нить эта оказалась, но всё же…
Не жалел Радомир о том, что другим часть себя подарил-раздаривал, будто по крохам тепло собирая, чтобы душу согреть собственную. Скованную клеткой, обделённую лаской. И желанием быть хоть кому-то нужным.
Но не станет его вдруг и не замрёт мир этот в боли отчаянной. Солнце будет светить так же. И люд будет радоваться своим радостям.
И только такие, как он, волшебные, силой могучей поневоле наделённые, будут такими же, как он сам – изгоями.
Теми, чтосред люда прижились-свыклись. И теми, что прижиться не смогли.
Мысль, как ножом отсеченная, прервалась.
Медленно с земли поднялся Радомир, облик человеческий принимая. Ветку с земли поднял толстую, сучковатую. Да как на посох старика древнего – на неё опёрся.
От боли пульсирующей поморщился, плечо раненное зажимая.
Ведь есть же миры другие, в одном из них он сам был. В мире для тех, кому больше нет более места средь живых.
Там, где мать он видел.
Так почему же не может быть других, подобным тому или миру этому?
Ведь сам мир полон образов, красок да звуков, и их гамма общая, переплетаясь, силу жить миру этому даёт. И Сила эта – обволакивает, окутывает – ничья, невостребованная.
Только бы суметь её взять. Не для себя – нет. Для изгоев – таких же чудных, одиноких до глубины души своей бездонной.
И ежели нет мира такого, то он его сам создаст.
Только бы сил на это хватило.
Сила нашлась.
Кончиками его пальцев ощущаемая. Прислушался к ней Радомир, изучая, прощупывая. В себя осторожно впитывал, расслабился, чувствуя как по телу она разливается, захлёстывает от пят до макушки самой. И бьёт ключом вверх, расплёскиваясь.
Мир, где не будет изгоев – других, что сами до верху силой этой наполнены. Мир – где все равны умением силу эту использовать во благо себе и окружающим.
Добро и зло, что сможет друг с другом уживаться, при этом слабого человека бессильного не обижая.
Мир такой, в котором их, таких, травить будто зверя – не будут. Где силы будут надобны на иные свершения.
Не заметил Радомир, как из раны стрела выпала, живой тканью плоти его выдавливаемая. А сама рана страшная – затянулась.
Крикнул мальчишка, волей силой этой собранной управляя. Веткой своей поднятой, будто посохом оземь ударил и одним концом её вперёд себя указал.
Зашевелилось болото.
Вздохнуло.
И на островке, скрюченным деревцем помеченном, что через хлюпь да древа поваленные ветром маячил, воздух на части раскололся.
Помедлил Радомир на берегу, вздохнул. Да через топь пошёл ко входу в другой мир, ему желанный.
И правильно оказалось и то, что вход в мир другой стал недосягаем для тех, кто силу не имеет. И через топь пройти не сможет. Скорее, в болоте утопнет.
Слабая была надежда в том, что колдун последовать за ним не сможет. Но из мира этого беззащитного Радомир его за собой уведёт.
_____
Вигор чётко шёл по следу через лес, оставив за спиной хутор Зареченский. След больше не терялся среди елей густых да деревьев безлистных, спящих.
След лап волчий – явный, и красный, колдовской, что по земле лентой красной стелился – был хорошо ему виден.
Сухие ветки, деревьями сброшенные под копытами коня похрустывали. И звук резкий щелчком тишину разрезАл, заставляя колдуна поморщиться.
Помедлил Вигор, но коня оставил, петлю поводьев вокруг берёзки тонкой обвязав. Слишком шума от него много.
Звук этот насторожит пацана, предупредит. А то и сам он из-за ельника в обличии волчьем броситься может, да клыками ему в глотку вцепиться.
Вигор не то, чтобы боялся, но осторожность всё же не помешает. Кто знает, на что пацан этот ещё способен?
Покачал головой колдун, хмыкнул в восхищении, снова вспомнив, как вмиг смог мальчишка этот волком стать.
С перепугу, быстро, неумело. До конца не осознавая даже, что произошло, и как он Силой своей воспользоваться сумел.
В этом-то и было колдуна преимущество. Источник – вёдрами черпай, да с сознанием собственным соединяй, расширяя. И не был бы мальчишка рода враждебного, Вигор надеяться мог с ним дела свои делать.
Но увы, полюбовно – не получится. Потому иного выхода, как насильно отобрать чужое, - Вигор не видел.
Отобрать, чтобы после – стремглав сбежать на край земли, от гнева ведьмы спасаясь. Было бы то время только, чтобы чужую Силу суметь себе подчинить, переварить. И тогда не станут нужны колдуну рабы ни в виде людей, ни в виде духов мира мёртвого.
О том, что Зарина прознает о гибели внука, - Вигор не сомневался. Но было бы только то время! И тогда ничто противостоять ему не сможет более.
Колдун шаг ускорил, пробираясь сквозь ельник густой, след рдеющий, не теряя.
И к болоту вышел. След на твёрдом берегу обрывался, дальше через топь к островку выводил.
А на острове, которое дерево скрюченное венчало…
Колдун опешил, столбом замер с глазами расширенными в изумлении невероятном.
Вход в мир иной был глазу человеческому почти не заметен. Только и был тот ориентир – древо скрюченное, сухое. Но Вигор ясно, как днём, видел, чувствовал силу ту, что вырывалась, манила, звала.
Вигор выдохнул.
- Ну и силён! Ох и силён! – вырвалось облачком пара изо рта. – Быстрее бы убить тебя, пацан!
Эйфория восхищения закрутила мысли колдуна водоворотом. Глаза безумием и предвкушением заблестели. На губах приоткрытых пена появилась.
- Эх, был бы кинжал мой ритуальный! Но и простой – не так плох.
За спиной его раздался шелест крыльев тихий.
Оборачиваясь, Вигор краем глаза заметить успел, как на лету сыч женщиной красивой оборачивается. И женщина с глазами, зелёным огнём горящими, к нему бросается.
И спина его вмиг потом холодным облилась.
- Не этот ли кинжал ты потерял, колдун? – прошипела Зарина сквозь зубы ненавистью стиснутые. – Ты, привыкший так легко жизни лишать, - почувствуй теперь смерть свою собственную.
Снова и снова вонзался клинок острый в оседающее тело колдуна.
Вся боль и безысходность вдруг волной могучей на его сознание навалилась. И прежде чем умереть физически, Вигор сознанием быть перестал.
Зарина, тяжело дыша, на колени рухнула, дыхание переводя, обессиленная.
Сил больше не было.
Никаких.
И ежели б не клинок этот, Магрой ей отданный, так и нечем было бы колдуну противостоять. Внуку последнее отдала – будь что будет. Не силой, так зубами собственными глотку перегрызть, когтями разорвать, да клювом птичьим глаза выклевать, чтобы избавить мир от чудовища в обличии человеческом.
И вдруг клинок зашевелился, затрепетал в её ладони. Зарина осторожно на землю его положила.
Вырвалось из камня красного зарево огненное. Туман сгустился, заволакивая всё вокруг. И из воздуха туманного возникли фигуры человеческие.
Множество людей - возраста разного.
Дети глазами улыбающимися да счастливыми в душу ведьме взглянули. И дедка старый стоял, на палку опирался, улыбаясь.
Зашевелился туман разноголосьем – шёпотом.
- Спасибо тебе, ведьма.
Призраки, напоследок взглянув, в воздухе растворялись. Один за другим: старики, дети, бабы теплом домашним да запахом хлева коровьего.
Но один задержался призрак – не растаяв в дымке серой. И при взгляде на призрака этого, защимило сердце у ведьмы, сжалось:
- Всезара! Дочка!
Улыбнулась Всезара улыбкой счастливой.
- Мама, я теперь свободна.
- Рисковала ты, доча, сильно рисковала. – покачала головой Зарина.
Призрак дочери заколебался – Всезара головой качала:
- Мама, при жизни своей я верила всегда тебе. А после жизни – в тебя.
Указав рукой на зарево входа в мир иной, Всезара продолжила:
- Матушка, ты за кровью нашей присмотри. – и, улыбнувшись, добавила, - Радомир уже совсем взрослый. Скажи ему-передай, что я очень люблю его. Он – гордость рода нашего.
Растаял призрак, унося в себе свет, только ей одной, Всезаре присущий, солнечный. И тепло это даже смерть победить не смогла.
Утерев слёзы катившиеся, Зарина по топи в островку шагнула устало. И ступив на землю твёрдую – оглянулась впоследнее.
Возле ёлки разлапистой Добродея-знахарка стояла, улыбаясь скромно:
- Уходишь? – мысленно, тонко прикоснулись слова знахарки к сознанию ведьмы.
Зарина кинула. И, задумавшись, добавила:
- Если староста ваш Глузд спросит, что случилось со мной – ты ему расскажи. Ему ты всё рассказать можешь. Не наш он, но то, что не поймёт - примет.
Добродея кивнула, улыбаясь. Чувствуя, что ни слова не нужны, и вопросы – излишние.
Зарина со вздохом шагнула в мерцающий вход в другой мир, в котором созвучие с душой своей чувствовала.
_____
Продолжение.