Есть в русском языке слово, которое, так же, как и «борщ», «окрошка» и «матрёшка» воплощает в себе квинтэссенцию русской культуры, и потому ни на один иностранный язык не переводится. Попробуйте объяснить англичанину, итальянцу или французу что такое dacha – они не поймут.
Но даже мой друг, напрочь лишённый сантиментов и купивший в Подмосковье загородный дом, больше напоминающий знаменитую жемчужину модернизма – виллу Тугендхат, с гордостью сообщает мне, что в пятницу после работы «поедет на дачу». Потому что для большинства дача – как Родина: должна быть, и всё тут.
В чём секрет вечной притягательности этого феномена для русского сердца?
Для меня дача – маленький голубой вертолёт, который в любой момент, как машина времени, переносит в детство. Дом моих бабушки и деда 60-х годов постройки до сих пор приветливо моргает окошками, оправленными в нарядные ставни, и ласково жмурится кружевными занавесками.
Открываю калитку и тут же, словно по волшебству, ощущаю аромат малиновых пенок от варенья, над которым колдует бабушка в летней кухоньке; бегу, мелькая ободранными коленками, залитыми зелёнкой, на горку ловить ящериц; сижу, болтая ногами в сандалиях, на лавочке возле дома вместе с командой таких же загорелых ребятишек в вылинявших майках и платьицах, которые срываются, словно стайка воробьёв, придумав очередную проказу.
Я приезжаю слушать тишину, которую навевают плакучие берёзы, окружающие наш старый дом. Сбегаю по пригорку к речушке моего детства и опускаю пальцы в прозрачную игривую воду, смотрю, как малахитовыми космами струятся водоросли и по поверхности танцуют солнечные блики.
Слушаю, как птицы стараются перепеть друг друга где-то в ветвях высоченных деревьев. Брожу по улочкам дачных обществ, словно к давним знакомым возвращаясь к старым уютным домам, которые помню с незапамятных времён.
Для моей хрупкой как одуванчик восьмидесятидвухлетней мамы дача – вожделенная возможность заняться осмысленным добрым трудом. Она готова сверх слабых сил стоять тылом кверху на грядках, пропалывая «викторию», петь мантры над кабачками и тыквой, совершать танцы с бубнами над кустами помидоров и огурцов, созерцать, как глубокими оттенками бархата переливаются лепестки взлелеянного гладиолуса.
Они, люди старшего поколения, привыкли, что на даче нужно работать до седьмого пота, и сражаются за урожай так самозабвенно, как будто от этого зависит, переживём ли мы зиму.
Неважно, что маринованные огурцы, помидоры в собственном соку, джемы, варенья и лечо есть в каждом супермаркете. Всё будет снова вариться, мариноваться, солиться, кипеть, шкворчать и томиться, чтобы потом быть закатанным в банки и розданным в добровольно-принудительном порядке всем родственникам и знакомым Кролика.
Обсуждение последних дачных новостей по обе стороны забора (хозяин – внутри, гость – за оградой); вечерние посиделки на лавочке у дома после полива, когда одуряюще благоухают цветы; походы «по воду» к колонке и обмен саженцами, уникальными технологиями и луковицами георгинов – священный ритуал, с важностью которого не сравнится ничто.
Кто поймёт дачника, навьюченного как ослик, прущего весной на дачу – рассаду, подкормки, колышки, сеточки, а осенью с дачи – вёдра с урожаем, яркие тыквы, «свою» картошку (которая не такая как в магазине, разве можно сравнивать)? Только такой же дачник.
«Дачная» культура берёт истоки ещё в XVIII веке, в эпоху Петра I, когда дача именовалась поместьем, мызой или усадьбой. Слово «дача» произошло от глагола «давать» («дати»), поскольку в те далёкие времена получить её можно было как дар «из царских ручек» за заслуги перед государством.
При большом хозяйском доме имелись надворные постройки, участок в несколько гектаров, а само владение являлось не только местом отдыха, но и источником дохода.
Дворяне дореволюционной России проводили летнее время на дачах – собственных или арендованных, в зависимости от уровня достатка. Электричества не было, воду брали из ближайшей реки, а ставить забор считалось дурным тоном.
На дачах складывалось своё «общество», которое встречалось на обедах, пикниках, купаньях, катаниях на лодках, во время игры в лапту и лаун-теннис, а также за чаем. Гимназисты ухаживали за хорошенькими девицами, дамы флиртовали с элегантными кавалерами в шляпах канотье.
В мезонинах и флигелях селились студенты и мелкие служащие, которым тоже хотелось отдохнуть от городского шума и суеты на лоне природы. Устраивались концерты, танцы, любительские спектакли, где дамы могли блеснуть талантами – реальными или воображаемыми, – а также шляпками, лёгкими платьями и кокетливыми кружевными зонтиками.
Отцы семейств, как правило, приезжали только на выходные, поскольку служба требовала их присутствия в городе. Добираться в переполненных дачных поездах было долго и муторно. К тому же, часто в окрестностях дач не было ни одной лавки, и глава семьи, навьюченный как верблюд многочисленными свёртками со снедью и коробками с какой-нибудь мелочью, заказанной супругой, являл жалкое зрелище.
Тем не менее, такое времяпрепровождение с отдыхом в гамаке, чаем на веранде, ленивой болтовней с соседями и возвращением в город последним поездом стало прочным элементом жизнеустройства многих чиновников, инженеров, врачей и творческой интеллигенции царской России.
Хорошо описывал дачные нравы и обычаи в своих рассказах Антон Павлович Чехов.
Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетётся толпа только что вышедших из поезда дачников – всё больше отцы семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими картонками. Вид у всех утомлённый, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет трава.
Плетётся, между прочим, и Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда, высокий сутуловатый человек, в дешёвой коломенке и с кокардой на полинялой фуражке. Он вспотел, красен и сумрачен.
– Вообще мерзко, – говорит Зайкин после некоторого молчания. – Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чёртом в данном случае руководила злоба, а женщиной крайнее легкомыслие. Помилуйте, это не жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не найдешь себе приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги… всё на дачу увезли… питаешься чёрт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре… тьфу!
А. П. Чехов, «Лишние люди»
К слову сказать, Антон Павлович обладал настоящим талантом к садоводству, о котором сам же шутливо говорил, что «хоть палку воткни – вырастет». Драматург, поэтесса и переводчица Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, побывав на даче Антона Павловича и Ольги Леонардовны в Мелихове, писала о чете Чеховых, что «их слушаются растения и цветы».
Когда страдающий туберкулёзом писатель вынужден был обосноваться в Крыму, он всё свободное время посвящал уходу за посаженными собственноручно розами, черешневыми и грушевыми деревьями, миндалем; радовался, что птицы ночуют в кронах деревьев и кричат по утрам. «Если бы я теперь бросил литературу и сделался садовником, то это было бы очень хорошо, это прибавило бы мне лет десять жизни», –полушутя, полусерьёзно говорил Чехов.
В СССР дачи получили почти исключительно утилитарное применение. Выращивалось всё, что в хозяйстве пригодится: помидоры, огурцы, кабачки, капуста, тыква, клубника, смородина, малина, крыжовник.
Те, кому площади позволяли, засаживали свои гектары плантациями картофеля. Домики были скромными, деревянными, часто – неказистыми, но очень уютными, как и вся та душевная, почти семейная атмосфера, которая царила внутри садово-огородного сообщества.
Настали новые времена. Теперь старые дачи, как осколки прошлого, скромно прячутся в тени громадных помпезных особняков, часто даже не деревянных, каменных или кирпичных, а обшитых неживым, «недышащим» сайдингом.
Уходят в прошлое традиции ведения приусадебного хозяйства, и «новые дачники» засеивают свои участки травой, ставят беседки и качели, разбивают «альпийские горки» и диковинные клумбы. Всё чаще на дачу приезжают пожарить шашлыки и шумно отдохнуть – и тогда вечернее пение засыпающих птиц и нежный стрекот сверчков заглушает варварский грохот музыки, а звезды «засвечиваются» фарами машин и яркими лампочками.
Мне грустно видеть берега говорливой речушки, усеянные обломками бетонных блоков и строительным мусором, поляны и пригорки с вырубленными деревьями и разметкой новых участков.
Читайте также:👥
Природы, ради которой всё затевалось, становится всё меньше, цивилизации с её апломбом и ярмаркой тщеславия – всё больше.
А я, как и прежде, осенью приеду на дачу, чтобы подышать горьковатым чистым воздухом, пропитанным ароматами умирающих трав, и послушать тишину засыпающей природы. Буду ходить по безлюдным улочкам, где стало так мирно и уютно, и улыбаться звонкому гарканью деловитой сороки, в чёрно-белом оперении которой на солнце нет-нет да сверкнёт изумрудная искра.
Может быть, многие из нас так любят дачу потому, что это ниточка, связывающая со светлыми воспоминаниями.
Потому, что мы становимся ближе к земле, созиданию – ближе к самой жизни.
И потому, что в эти моменты в нас больше человечности и душевной чистоты.
Или я ошибаюсь?