4-ая глава
На суде Майкл сказал, что он перепутал дни и решил, что у нас выходной. Поэтому он долго собирался, когда я позвонил ему в номер утром в Норильске, и вот почему он был таким уставшим и бледным, когда мы его забрали.
Он долго еще был убитым в хлам.
В темноте и тишине вип зала он немножко проспАлся, пришёл в себя, успокоился, и мы долго разговаривали, лежа на диванах.
Я всегда любил читать книги про историю кино и о Голливудском фольклоре. Мне был страшно интересен съемочный процесс со всякими маньяками-режиссерами и ранимыми нарциссами актёрами, поэтому я много читал биографий и мемуаров разных продюсеров, режиссеров и актеров.
Незадолго до Норильска я прочёл “Easy Riders, Raging Bulls” Питера Бискинда про Лос-Анжелес 70-х и 80-х, “The Kids Stays in the Picture” продюсера Роберта Еванса, автобиографии сценариста Джо Эстерхаш и “You’ll Never Eat Lunch in this Town Again” продюсерши Джулии Филлипс.
Майкл лично знал всех этих людей и знал всякие байки тех времён.
Он рассказал мне о том, что хотел сыграть в фильме про Уондерлендовские убийства, который тогда снимали.
Фильм был основан на реальных событиях, происходивших на Голливудских холмах в начале 80-х . Главный герой там — Джон Холмс, у которого был гигантский член и поэтому он стал первой звездой новой киноиндустрии — порнухи.
Потом у него начались проблемы с наркотой и он влип в глупую историю, когда попытался обокрасть главного дилера в Голливуде. В той истории были замешаны разные известные люди того времени.
Роли Майкл в том фильме не получил, а главного героя сыграл Вэл Килмер. Мы оба знали этого актера по другим разным съёмкам, на которых работали.
Я работал с Килмером в 1996-ом году в Москве, на фильме “Святой”, на киностудии Никиты Михалкова “ТриТэ”.
Вал Килмер был тогда на вершине своей популярности. Продюсеры думали, что надвигается большая волна блокбастеров, в которой “Святой” станет достойным конкурентом “Джеймсу Бонду”. И на этой волне они взломали себе колоссальный бюджет. Фильм в итоге всё равно провалился и остался в истории Голливуда ярким примером провала.
Эванс даже посвятил этому целую главу в своей книге, где он детально описывает кошмарные съемки в Москве.
Меня тогда пригласил работать на эту картину знакомый американец — Келли, который работал в транспортном отделе.
Первое задание, которое я получил от Келли, приехав в Москву на ночном поезде из Петербурга, было найти ему местное англоязычное отделение Анонимных Алкоголиков.
Съемки были бардачные, потратили впустую кучу денег. Семеро буржуйских продюсеров приехали в Москву каждый со своим дорогим трейлером, и все хотели запарковать их прямо на Красной площади.
Я тогда много пил, и мы с Келли внесли свой посильный вклад в этот производственный процесс.
Килмер как раз в то время встречался с супермоделью Синди Кроуфорд, которая тоже была на пике своей славы. Однажды Синди прилетела в Москву к любимому на съёмки, и мы с Келли по ошибке отправили встретить её в аэропорту автомобиль Жигули. За что получили пизды от всех продюсеров.
После “Святого” мало кто хотел приезжать в Россию снимать фильмы.
Позже, в том же году, я работал на фильме “Шакал” с Брюсом Уиллисом. Там по сценарию были сцены в России, и мы специально перегоняли колонну жигулей и других русских машин в Финляндию, чтобы в Хельсинки воссоздать питерские улицы. Режиссеры шли на любые уловки, лишь бы не снимать в России.
Ну, и мало кто потом хотел работать с Вэлом Килмером после такого провала.
Он заработал себе плохую репутацию: ходили слухи, что с ним сложно, что он пьет. И из блокбастеров (и даже потенциальных блокбастеров) он исчез, так же как и Майкл в своё время.
Кстати для справки — Килмер потом часто появлялся в разных странных картинах. В 2011-ом, например, он сыграл голландского журналиста в картине про конфликт в Осетии. В котором Энди Гарсиа, сыграл (прости, господи!) Михаил Саакашвили.
Оскаров они не получили.
Как выяснилось в суде, эта история и про Майкла тоже.
В Голливуде знали о том, что Майкл пьет, поэтому его и не брали в крупные картины на большие роли.
Но он всё-таки был известным чуваком — поэтому играл в чудаковАтых иностранных кино, вроде нашего, и в заштАтных фильмах второго и третьего сорта. Это, так называемые — «би-мувиз» — дешевые фильмы, которые в 50-е и 60-е показывали в кинотеатрах перед основной картиной.
Позже, когда Квентин Тарантино и Роберто Родригез сняли “Грайндхаус”, как оммаж этому жанру, они даже дали нашему Майклу одну из главных ролей.
Мы с Бином долго обсуждали всякие-разные такие байки с площадок о карьерных взлетах и падениях.
Но мы не обсуждали с ним наши карьеры, или собственные проблемы с алкоголем, или отношение к балабановскому “Американцу”.
Да и нечего было обсуждать. Всё и так было понятно. И норильская буря дала нам перерыв от всего этого.
_____________________________________________________
Мы дремали на диванах, когда вдруг услышали, что ключ в замке где-то в темноте поворачивается.
Дверь открылась, на пороге стояли двое мужчин в униформе.
Они попросили нас собраться, предъявить чемоданы и документы для осмотра, сообщили, что самолет вылетает через пятнадцать минут.
Мои страхи и кошмары вернулись ко мне с новой силой.
Мы погрузили чемоданы на ленту, мужчины проверили паспорта и визы, пожелали приятного полета и открыли дверь на улицу.
На улице был мрак: горизонтально из-за сильного гудящего ветра валил снег. Всё было точно также как день или два до того, как нас заперли в вип зале.
На взлетном поле, освещаемый одиноким фонарём, стоял самолет с двумя пропеллерами.
Я ни разу в жизни не летал на самолете с пропеллерами. Я думаю, что даже никогда в жизни их раньше не видел.
У меня был шок.
Я не мог поверить в то, что вот прямо сейчас мы на нём и полетим.
Я не очень разбирался в самолетах, но знал, что в 30-е или в 40-е самолеты именно так и выглядели.
Я хорошо представлял себе, как должен выглядеть пилот такого самолета. Он должен был быть одетым в кожаную куртку, а на голове у него должен был быть кожаный шлем с большими стим-панковскими очками.
Пилот должен сидеть в кабине, обмотанный большим белым шарфом, и смотреть в оба — вдруг коварные фрицы появятся на горизонте на своих вражеских мессершмитах.
Но всё это было из совершенно другой эпохи, времена уже были другие! И я хотел закричать: “ребята, уже новый век! У нас уже изобрели новые двигатели, они хорошие, они реактивные! И кино уже давно снимают на цветную пленку со звуком!”
Я хотел найти кого-нибудь из администрации, чтобы выяснить что происходит, чтобы обсудить выбор нашего самолета и убедить всех, что это какое-то чудовищное недоразумение.
Вдали я увидел, как съемочная группа и группа Ленинград, сгибаясь на ветру, тащит свои чемоданы через заснеженное летное поле к самолету.
Мы с Бином их догнали.
Внутри самолет оказался ещё и полугрузовым.
Чемоданы, инструменты и прочие киношные ящики мы просто сами закинули в задний отсек.
Ощущение нереальности усиливалось.
После стрёмного взлета, больше похожего на бешеный мотокросс к вершине очень высокой и очень каменистой горы, великий режиссер Балабанов, будучи уже сильно навеселе, полез в острый дискурс с выяснением отношений с тромбонистом.
Вы бы видели бортпроводника, который их разнимал.
Я и не знал, что вышибала может работать на самолете. Причем это был типа вышибала, стоявший на дверях в самых маленьких и дешевых дискотеках, где-нибудь глубоко на окраинах в 90-е.
Он одет был в джинсы и короткую кожаную куртку и всю дорогу до Иркутска стоял у туалета, в середине самолета, и решал с карандашом сканворды.
Периодически он оттуда выбегал в зал для того, чтобы помочь решить возникающие интеллектуальные споры и отвести особо бунтующих в грузовой отсек остыть.
Ещё была у нас стюардесса — очень симпатичная брюнетка в пилотке, мини-юбке и в чулках с такими длинными, хорошими ногами.
Во время всего нашего перелета она постоянно грела для нас в маленьких алюминиевых коробках разнообразную совдеповскую еду и очень заботливо это добро развозила. Секс-бомба, летучая повариха с тележкой.
А каждые 30 секунд — или каждые 4 минуты, каждый раз абсолютно по другому — кресла и пол самолета резко проваливались вниз. В никуда.
В ушах остались только визжание ветра и винтов, и чернейшая дыра страха в животе.
И вот в эти моменты, пока наш героический летчик в белом шарфе и в кожаном шлеме, дрался в отчаянной, эпической битве со штурвалом, мы все, как идиоты смотрели вперед в ужасе, как дебильные зрители в летучем кинотеатре, где показывают ленту с очень плохим концом.
Но вы не подумайте, что всю дорогу был только бухой фильм-катастрофа для алконавтов.
Нет — были еще и очень ясные, очень яркие вспышки психоделического бреда.
В какой-то момент мы приземлились в глухом месте, абсолютно непонятно где.
Взлётная полоса, сарай, автоцистерна, и всё.
Вся группа вывалилась из самолета размять ноги и покурить.
Было темно, падал снег, температура была типа минус 30 градусов, и перед нами ровно в ряд стояли сорок старушек.
Они стояли абсолютно молча, и держали в каждой руке по одной большой мертвой рыбе.
В другой раз мы приземлились прямо у ларьков в чистом поле, хер знает где. И затарились там кто пивом, кто сигаретами.
А я снова подумал о нашем летчике.
Тогда, в 90-е и 2000-е, найти ларёк по дороге домой из центра на Петроградскую было целой наукой, а вот тут архи-спец знал, где пивасик взять ночью даже по авиа-трассе с полярного круга в Сибирь.
Вот так мы летели 13 часов в Иркутск.
Я сидел у прохода, намертво вцепившись скрюченными пальцами в кресло.
Володя Пляцковский из администрации подошел и сел на корточки рядом со мной: “Тоб, ты что будешь? Устраиваем сотый кадр — есть водка, виски, и коньяк.”
Пляцковский хороший еврейский мальчик с кудрЯвыми волосАми, всегда работал на Балабановских картинах и всегда носил большую черную ковбойскую шляпу.
Сотый кадр — режиссерский, значит режиссерская группа должна была устроить всем вечеринку (двухсотый — операторский, трехсотый — художников, и так далее).
Поскольку Балабанов в общем всегда работал один, без режиссерской группы, то Пляц должен был взять на себя всю организацию.
Вот такие правила в Русском кино — в конечном итоге за всё отвечает администрация.
Я спросил у Володи есть ли светлое пиво, и он ответил, что вроде есть, сейчас посмотрит. Ещё сказал, что курить можно, только тихо, в сортире.
Я тогда курил очень много, но в самолете стояла такая страшная вонь авиационного топлива, что я не рискнул.
Майклу дали целый ряд кресел и он лег, накрывшись курткой.
В показаниях он потом скажет, что у него была припрятана водка в бутылке из-под кока-колы, и он её тихо пил всю дорогу.
Мы болтали с Чадовым и со знакомыми музыкантами из Ленинграда, которых я знал по думским барам.
Когда меня начало отпускать, пошел разговаривать с Балабановым.
В суде биновский адвокат спросит потом у Балабанова: “Тобин твой друг?”
Для меня это очень сложный вопрос и у меня нет на него ответа.
Сам Балабанов ответил под присягой, что мы особо не тусуемся в Питере, но ему нравится работать со мной и он всегда рад это делать. “Со ю куд сай йес.”
Что, в общем тоже не ответ.
Я не знаю, были ли мы друзьями или нет, и у нас свои счета, но я Балабанову благодарен за очень многое, и особенно за тот разговор ночью в воздухе где-то над Сибирью, в середине пьянки.
Во время съемочных периодов Балабанов не пил или пил очень мало. Если следующий день был не съемочный, тогда может быть, но в основном он очень нервничал во время съемок и ему было не до алкогОля. Он даже не ел во время съемок, и Надя — его жена — вечно суетилась в попытках хоть как-то его накормить.
Исключением было, когда он летал.
Во время полетов он снимал с себя всю ответственность и мог полностью расслабиться. И мог пить.
Острый конфликт с тромбонистом был уже позади, у Балабанова было хорошее настроение.
Я начал рассказывать ему о том, что очень волнуюсь, и что проблемы с Бином серьезные, и что всё плохо кончится.
Он сказал, что тоже волнуется, и что это очень большой вопрос — сможет ли Бин сейчас сыграть приличного брокера с Уолл-Стрит.
Мы обсуждали всякие крайние меры и запреты.
Нельзя сказать, что у группы ещё не было такого опыта.
Я тогда ещё не работал с ним, но легенды ходили про съемки фильма “Про уродов и людей” о том как Макс Володин и Пляц ночью заперли Витю Сухорукова в его комнате, но он всё равно ускакал по крышам через окно в лихорадочном поиске бухла.
Балабанов сказал, что у Бина тяжелая роль, и если мы сейчас его сломаем со всякими нашими запретами и унижениями, то как он потом сыграет? Что получится за кино?
Решили, что сначала надо закончить съемки с Ленинградом — должны были снять их концерт в Иркутске сразу по прилету — а потом примем решение.
И надо еще раз поговорить с Селяновым.
Расслабились, пили пиво, говорили о музыке — Балабанов в начале 80-х жил в Манчестере, когда это ещё была музыкальная столица Англии. Всё было хорошо.
Ветер сильно херачил по бортАм самолета, как будто соседи стучат в стенку, чтоб мы тише себя вели, или пустили их тоже тусить.
Но все равно меня мучил весь этот груз.
Я сказал Балабанову, что вообще-то всё это какой-то ужас: вся эта история с американцем, и продолжил, полушутЯ, что это я не справился с задачей, и что я виноват в том, что Бин запил.
Вся эта история была уже давно, и русский мой не родной язык, поэтому точную формулировку я может быть забыл, но Леша мне ответил примерно вот так:
“Тобин, ты такой типичный представитель своего народа. Ты, блин, такой эгоист. Ты всегда думаешь, что это у тебя самые главные проблемы. Ты думаешь, что это только у тебя такая жопа?
Вот мы сейчас ищем племя малых народов — Майкл должен найти с ними счастье в конце фильма. Нашли. Красивые, ландшафт прекрасный, целый образ жизни, разговаривают на языке своих древних предков — все как надо.
Вот только мы и с ними договорились, как они моментально все спились.
Нашли еще одно такое же племя. Там вообще остались всего, типа, четыре человека, которые говорят на их родном языке. Так вот они все пересрались, друг с другом не общаются.
Тобин, а чего ты волнуешься?!? Ты вообще меньше думай!”
___________________________________________________