Дарья Тоцкая о неизданном романе Михаила Калашникова «Город на трех мостах».
Роман Михаила Калашникова «Город на трех мостах» еще не издан, и уже вокруг него разгораются споры. Каждому произведению искусства о войне, претендующему в эпоху оцифрованных архивов на историчность, найдут, чем попенять историки, хотя Михаил и сам историк по образованию, человек служивший, участник поискового отряда. Современной книге о Великой Отечественной непременно зададут вопрос: почему ты сегодняшняя, а не написанная в те времена; и все же в «Городе на трех мостах» не подражание, а переосмысление событий (и литературы тоже той эпохи), не случайно предваряют главы строки Григория Бакланова, Юрия Гончарова, Ильи Шатуновского и прочих.
«Город не жил — доживал свои последние дни. И сдаться без боя он был не согласен. Почти год его колотило и трясло, но в этой лихорадке Город набирал силу. Он опоясался рвами, змеями траверсов, выпустил когти колючих оград, крыши домов обросли зенитными пулеметами». Город — это Воронеж, и одновременно автор подчеркивает: каждый город, переживший войну, — Тот Город. Абстрактное мышление при амбивалентном сохранении индивидуальных черт объекта — детище двойственного восприятия XXI века, когда одной правды и одной универсальной точки зрения быть уже не может. Так и сшито повествовательное полотнище из историй: наших, немцев, героев, предателей, зенитчиц и мирных женщин — скроено в единую ткань художественного произведения, этот прием часто используется документальной прозой. Каждую сцену Калашников хочет представить над-документалистикой, достигая едва ли не мифической значимости, пока обзор действия происходит на все 360 градусов: и молотящие небо винты над зелеными деревьями, и море панам, и брызги клавиш баянов при вражеском налете — он успевает зафиксировать подчеркнуто детализированную картину именно в том случае, когда человеческая психика как раз предпочитает тоннельное зрение (лишь бы убежать, лишь бы выжить).
Намеренное торможение в описаниях дает завораживающий эффект, да и работа с языком проделана большая; в сюжете оставлены лишь наиболее динамичные сцены и повороты, да и «нарезан» тот в стиле fusion: то всплывает детство героев, то прочие флешбэки, а то и вовсе микровставки истории Города тех эпох, когда на его месте жили племена, языков которых теперь никто не вспомнит; автор ныряет в поисках смыслов едва ли не до дна времен, но выбрать смыслы предлагает самостоятельно читателю — еще одна черта современной литературы. Как и бережное отношение к диалектам, перерождающимся в архаизмы на наших глазах — в тексте встречаются «чманею», «цебенит» и т. д.
Персонализация Города как живого существа — почти волшебный способ найти силы, когда сил уже и нет никаких, а война не всегда успевает расставлять все по своим местам; смерть разговаривает с человеком, и голоса живых перемешиваются с голосами внутри нас. В романе целая россыпь героев, и (еще одна характерная черта сегодняшней прозы) автор вовсе не делит героев по значимости. Совершенно восхитителен второстепенный персонаж, вылезающий во двор горланить похабные частушки во время налета, «наш черт», как его называют соседки, и умирает он вот так: в гармошке продраны меха. Все очень кинематографично.
Для нескольких героев война не повод отказываться от дела жизни: филологи увлечены поэзией, археолог выискивает артефакты в отвалах при строительстве окопов. Автору не нужны формальные поводы вроде смерти персонажей, чтобы переключить камеру на других — Калашников делает это, когда ощущает интуитивную потребность. Еще кое-что: читатель уже выдрессирован литературой прошлого, он склонен ждать развязки и пересечения героев, а здесь grand finale остается за скобками читательского воображения. И действительно — мы никогда не узнаем, встретятся ли Андрей с Аделькой в послевоенные годы, доживут ли.
Вторгаясь в эротику советских времен, автор предпочел вести себя максимально деликатно и собственно эротическую сцену решил вырезать, остановившись на объятьях героев в реке (как символе времени; а может, они и есть какой-то четвертый мост — в будущее?) Оба слишком юные, вчерашние дети — они сами еще не слишком представляют, что такое любовь, и, перешагивая через нее будто на бегу, уже думают о ребенке — о продолжении жизни, о новых всходах на пожарище войны. И не зря они назначают следующее (сбывшееся ли?) свидание в Городе, который и сам не понимает, жив ли он, удастся ли ему сызнова прорасти…
Для чего современным авторам открытые финалы, могла бы рассказать психология искусств: чтобы читатель смог заняться со-творчеством, домыслить развязку исходя из собственного опыта. А какая мотивация у читателя при этом — арт-терапевтическая, аналитическая или даже литературоведческая — этого не скажет никто кроме него самого.
И все же авторские решения зачастую основаны на литературе прошлого. Наверняка прочитано многое — от Ремарка и Хемингуэя и до Шолохова, Васильева, Воробьева, Полевого, Бакланова и других. Очень уж прозрачна отсылка к дубу Толстого у Михаила Калашникова: его герой Роман вспоминает дерево, пострадавшее от стального троса, вспоминает, как живое пересиливает сталь. И в этом смысле дерево — зеркальный образ самого Города с его жителями и защитниками.
К слову, Калашников не ставит себе задачу найти виновных в несправедливостях войны: его НКВД-шник — тоже воин, командиры — тоже рискуют. В какой-то степени «Город на трех мостах» противоположен «Июлю 41-го» Григория Бакланова, хотя там тоже автор погружен в психологизм и фиксацию индивидуальных особенностей восприятия. Характерное для Шолохова одушевление (у мэтра: «реки взыграли», «весна напористая») помогает нарисовать пейзаж, наполненный осязаемой энергией, передающейся читателю; да и герой «Судьбы человека» Андрей Соколов — из Воронежа, хотя выбор города Калашникову скорее диктовало собственное место жительства.
Воронеж как Китеж, сокрытый град, прекративший физическое (но не духовное) существование, убежавший в другое измерение от войны — вот что роднит «Город…» с самой известной, по мнению Шестакова, русской легендой. Образ, который объединяет контрастные понятия (жизнь и смерть), сочетаясь в воскрешение. Как в Китеже что-то ищут заблудшие скитальцы, так и в разрушенном войной Воронеже Калашникова неприкаянные Андрей и Адель соединяют свои судьбы на короткое время, создавая своим слиянием надежду как основу мирного будущего.