«Милая жёнка, вот тебе подробная моя Одиссея», - так начнётся первое из писем Пушкина, написанных во время путешествия по местам пугачёвского бунта.
…22 июля 1833 года Пушкин обращается к А.Х.Бенкендорфу: «Обстоятельства принуждают меня вскоре уехать на 2 — 3 месяца в моё нижегородское имение — мне хотелось бы воспользоваться этим и съездить в Оренбург и Казань, которых я ещё не видел. Прошу его величество позволить мне ознакомиться с архивами этих двух губерний».
Просьба эта полицейское начальство озадачила. «За отсутствием» Бенкендорфа на письмо отвечает А.Н.Мордвинов: «Его величество…изъявил высочайшую свою волю знать, что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань, и по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на Вас возложенные?
Сообщая Вам, за отсутствием генерал-адъютанта графа Бенкендорфа, сию высочайшую государя императора волю, я покорнейше прошу Вас, милостивый государь, доставить мне отзыв Ваш, для доведения до сведения его величества».
Объяснения последовали сразу: «В продолжение двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду». Конечно, понять власти можно: Пушкин состоит на службе. Но как, наверное, унизительно оправдываться: «Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ проживать с моим семейством в Петербурге, где труды мои, благодаря государя, имеют цель более важную и полезную. Кроме жалования, определённого мне щедростию его величества, нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы. Может быть, государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии».
Разрешение получено 7 августа: «Г. генерал-адъютант граф Бенкендорф поручил мне Вас, милостивый государь, уведомить, что его императорское величество дозволяет Вам, согласно изъявленному Вами желанию, ехать в Оренбург и Казань, на четыре месяца».
Роман, о котором идёт речь, – это «Капитанская дочка». Пока что Пушкин работает над планами его (о романе я писала раньше), ещё не найдя даже героев романа. Но он усердно, начиная с зимы, разыскивает в архивах всё, относящееся к пугачёвскому восстанию, создавая свою «Историю Пугачёва».
Черновой набросок биографии Пугачёва («Между недовольными Яицкими казаками в конце 1771-го года явился Емельян Пугачёв...») и сведения, выписанные из напечатанных материалов, были записаны Пушкиным в феврале. Позднее, поняв неточность этого наброска, Пушкин разорвал черновик пополам и использовал как закладку.
Но как получить материалы? Приходится идти на хитрость: узнав, что необходимые бумаги хранятся в архиве Инспекторского департамента Военного министерства, Пушкин просит военного министра А.И.Чернышёва разрешить ему пользоваться документами из секретной экспедиции Инспекторского департамента. Судя по запросу Чернышёва («Военный Министр покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина уведомить его: какие именно сведения нужно будет ему получить из Военного Министерства для составления Истории Генералиссимуса Князя Италийского Графа Суворова Рымникского?»), он говорит о намерении написать биографию А.В.Суворова. Поэт указывает «Следственное дело о Пугачёве» среди донесений и приказов великого полководца. Однако ответ министра сообщает, что «следственного дела о Пугачёве, равно как донесений графа Суворова 1794 и 1799 годов и приказов его войскам, не находится в С.-Петербургском архиве Инспекторского департамента».
Следственного дела Пугачёва Пушкин так и не получит. Он узнает (скорее всего, от М.Л.Яковлева), что оно хранится в Петербургском архиве старых дел, но просить высочайшего разрешения ознакомиться с ним не стал, не желая привлекать внимание властей к теме своих изысканий.
Поэту будет представлено огромное количество материалов, связанных с Суворовым, откуда он выберет крупицы сведений. Летопись жизни Пушкина перечисляет документы, полученные им. Не буду называть всего, дабы не утомлять читателей, скажу лишь, что это больше десяти тысяч листов, исписанных с двух сторон, над которыми Александр Сергеевич кропотливо работает: в специальных тетрадях конспектирует или полностью копирует нужные документы, делает множество выписок, восстанавливая ход событий.
Но всего этого мало. Поэт с жадностью расспрашивает тех, кто ещё помнит те годы. Он записывает рассказ соседа по Петербургу статского советника Н.Е.Свечина о Шванвиче (об интерпретации этого образа я писала), расспрашивает о событиях 1774 года И.А.Крылова, которому в ту пору было восемь лет (он помнил зиму в осаждённом Оренбурге), просит И.И.Дмитриева позволить напечатать ту часть его «Исторических записок», где описан Пугачёв (мемуарист не хотел их печатать при жизни).
Наконец, летом Пушкин начинает готовиться к поездке по местам событий, которые собирается описывать.
12 августа он получает свидетельство, удостоверяющее увольнение его в отпуск на четыре месяца, а 17-го вместе с недавно вернувшимся из-за границы С.А.Соболевским выезжает из Петербурга (они вместе доедут до Торжка, где расстанутся, договорившись вновь увидеться в Москве).
И снова будут письма к жене. Пишет поэт нерегулярно – то два письма в день, то двухнедельное молчание… Всё, конечно, связано с его переездами с места на место, встречами. Письма от жены, судя по всему, тоже приходят не каждый день, поэтому поэт часто волнуется. И было от чего. Позднее он напишет жене: «Две вещи меня беспокоят: то, что я оставил тебя без денег, а может быть и брюхатою. Воображаю твои хлопоты и твою досаду».
Наталья Николаевна беременна, к счастью для себя, не была, но она опять долго приходит в себя после родов (она позже расскажет брату: «Что поделаешь, у меня опять были нарывы, как и в прошлом году, они причинили мне ужасные страдания»).
Кроме того, 1 августа хозяин занимаемой квартиры просит освободить её, раз семья находится на даче. Новое жильё должна подыскивать Натали, которая снимает достаточно дорогую квартиру в доме Оливье (Оливио) на Пантелеймоновской улице (любопытно, что раньше квартиру в этом доме снимал Н.И.Гнедич). О её затруднениях говорит письмо брату от 1 сентября, где она просит прислать «по крайней мере несколько сот рублей...». Она очень деликатно пояснит: «Мой муж оставил мне достаточно денег, но я была вынуждена все их отдать хозяину квартиры, которую только что сняла; я не ожидала, что придётся дать задаток 1600 рублей, вот почему я теперь без копейки в кармане». Интересно описание: эта квартира в бельэтаже имела «десять комнат с особою к оной внизу во флигеле кухнею и при оной двумя людскими комнатами, конюшнею в шесть стойлов, одним каретным сараем, одним сеновалом, особым ледником, одним подвалом для вин, с общей прачечной в каждый месяц два раза по четыре дни, одним отделением на чердаке... для вешания белья». Поэт сначала откликнется: «Если дом удобен, то нечего делать, бери его — но уж, по крайней мере, усиди в нём», - а 8 октября напишет: «Слава Богу, что ты здорова, что Машка и Сашка живы и что ты хоть и дорого, но дом наняла». Здесь Пушкины проживут около года (поэт приедет сюда только в ноябре, из Болдина)
Народная примета гласит, что дождь в дорогу обещает сделать эту дорогу удачной и приятной. Пушкин уезжает не просто в дождь – он едет из Петербурга, ждущего очередного наводнения. Вот как рассказывает он сам Натали: «Ты помнишь, что от тебя уехал я в самую бурю. Приключения мои начались у Троицкого мосту. Нева так была высока, что мост стоял дыбом; верёвка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Чёрную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами. По счастию, ветер и дождь гнали меня в спину, и я преспокойно высидел всё это время. Что-то было с вами, петербургскими жителями? Не было ли у вас нового наводнения? что, если и это я прогулял? досадно было бы».
Что ещё интересного в этом письме? Помимо забот и наставлений («Пиши мне о своей груднице и о прочем. Машу не балуй, а сама береги своё здоровье, не кокетничай 26-го [день её именин]. Да бишь! не с кем. Однако всё-таки не кокетничай»), есть и деловые поручения: «Кланяйся Вяземскому, когда увидишь, скажи ему, что мне буря помешала с ним проститься и поговорить об альманахе, о котором буду хлопотать дорогою». Конечно, это мелочь, но, видимо, жена осведомлена о его планах.
Примета, судя по всему, оказалась верной. Хотя Пушкин ехал и достаточно долго, но вполне благополучно. Задержки в пути объясняются просто - собираясь заехать к тёще (он и Натали обещал: «Буду писать тебе из Яропольца»), Пушкин «узнал с удовольствием», что едет мимо поместий Вульфов, и заехал к П.И.Вульфу, «который обрадовался мне, как родному». Это письмо, наряду с какой-то ностальгией по прошлому («Назад тому пять лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники»), пронизано удивительной нежностью к жене. Именно оно завершается знаменитым признанием: «Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, — а душу твою люблю я ещё более твоего лица». Но позвольте привести и ещё один рассказ – о том, как в Торжке «толстая M-lle Pojarsky, та самая, которая варит славный квас и жарит славные котлеты, провожая меня до ворот своего трактира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самого такая красавица, что я, встретя её (?), ахнула… Ты видишь, моя жёнка, что слава твоя распространилась по всем уездам».
Поздно вечером 23 августа Пушкин приезжает к тёще в Ярополец. Видимо, эта встреча прошла достаточно мирно, во всяком случае, он расскажет: «Наталья Ивановна встретила меня как нельзя лучше. Я нашел её здоровою, хотя подле неё лежала палка, без которой далеко ходить не может. Четверг я провел у неё». А дальше – отчёт о «набеге на Ярополец»: «Я нашёл в доме старую библиотеку, и Наталья Ивановна позволила мне выбрать нужные книги. Я отобрал их десятка три, которые к нам и прибудут с варением и наливками».
25 августа Пушкин, наконец, приезжает в Москву (по пути он заехал в Захарово, где провёл часа два. Дочь Арины Родионовны Марья вспоминала: «Летом... хлеб уж убрали, так это под осень, надо быть, он приезжал-то. Я это сижу, смотрю: тройка! я эдак... а он уж ко мне в избу-то и бежит... Пока он пошёл по саду, я ему яишенку-то и сварила; он пришёл, покушал»).
На следующий день в письме он расскажет жене «продолжение своих похождений» и перескажет новости семейства Гончаровых («Отец меня не принял. Говорят, он довольно тих»), расскажет в юмористическом тоне о «романе» Дмитрия Николаевича с соседкой по имению («Он, как владетельный принц, влюбился в графиню Надежду Чернышеву по портрету, услыша, что она девка плотная, чернобровая и румяная»). А начнёт письмо великолепной фразой: «Поздравляю тебя со днем твоего ангела, мой ангел, целую тебя заочно в очи». И вновь забота о жене – «Нащокин сказывал мне, что деньги Юрьева к тебе посланы. Теперь я покоен».
В Москве он пробыл до 29-го, успев написать жене ещё одно письмо: «Вчера были твои именины, сегодня твоё рождение. Поздравляю тебя и себя, мой ангел. Вчера пил я твоё здоровье у Киреевского с Шевыревым и Соболевским; сегодня буду пить у Суденки». В следующем письме добавит: «Вечер у Нащокина, да какой вечер! шампанское, лафит, зажжённый пунш с ананасами — и всё за твое здоровье, красота моя».
Есть в этом письме и шутливая угроза: «Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетёрлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня, что не советую Машке капризничать и воевать с нянею: прибью».
Будут в этот приезд и дружеские встречи: с Николаем Раевским (я писала здесь), Погодиным, Чаадаевым… Однако для него «скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва», и он собирается в дальнейший путь: «Еду послезавтра — прежде не будет готова моя коляска».
Перед отъездом – необходимый визит: «Утром поехал я к Булгакову извиняться и благодарить, а между тем и выпросить лист для смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на то, что я пишу прекрасные стишки». А.Я.Булгаков недавно стал московским почт-директором. Почему «извиняться и благодарить»? Накануне поэт не приехал на именины к жене Булгакова - «не поехал за неимением бального платья и за небритие усов, которые отрощаю в дорогу» (по всем правилам, носить усы Пушкину было не положено)
«На другой день он [Нащокин] задал мне прощальный обед со стерлядями и с жжёнкой, усадили меня в коляску, и я выехал на большую дорогу». Впереди – новые впечатления и новые встречи и так долго ожидаемые письма от жены: все процитированные мной письма пишутся с дороги, а ответов пока нет. Явно не зная, когда и где будет, Пушкин в первом из них укажет: «От тебя буду надеяться письма в Симбирске».
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь