Фрагменты книги «Автобиография»
МОИ ДЕДЫ
Общаться с дедами или хотя бы увидеть их самому мне, к сожалению, не довелось. Они покинули этот мир, почти один за другим, за четыре – пять лет до моего рождения. И знал я о них, в основном, по рассказам матери и бабушки.
Дед со стороны отца по имени Гиниятулла прожил довольно долгую, по тем временам, жизнь. Умер он в 1923 году в возрасте семидесяти лет. Было у него, как мне рассказывали, несколько жён. Многодетная его семья ни в чём не нуждалась. Некоторые любители приврать приписывают деду чуть ли не с десяток жён. Кто знает, как было на самом деле, но, так или иначе, говорят, что он разводился с женщинами бесплодными и недомовитыми, с плохими хозяйками. Судя по документам, незадолго до Октябрьской революции 1917 года шестидесятичетырёхлетний Гиниятулла-бабай жил с единственной женой по имени Хабиля, которой было тридцать лет. Семья у них состояла из девяти человек, включая сыновей, дочерей и внуков.
Похоже, обучаться должным образом в медресе деду моему не удалось. Знания он черпал не столько из книг, сколько из практики – из самой жизни. Говорили, будто бы дед мой знал абсолютно всё и к тому же изумлял землемеров и счетоводов, воочию наблюдавших, как ловко он справляется со счётом.
Размышляя об этом, я не перестаю удивляться, почему его отец, указной мулла Гизатулла, не позаботился о том, чтобы дать ему хорошее образование. По какой причине предпочёл он для своих сыновей мирскую жизнь, а не религиозную? Не потому ли, что не хватало средств на их обучение в оренбургских Каргалах или в Стерлибаше?
Мне хотелось узнать, как жила семья моего отца во время революции. Нуждалась ли, была среднего достатка или состоятельной? Ответить на этот вопрос я смог, ознакомившись с материалами Всероссийской переписи, проводившейся в сельском хозяйстве при Временном правительстве летом 1917 года.
На ту пору трое из шестерых сыновей моего деда обзавелись собственными семьями. Старший Хабибулла, по всей вероятности, умер. Его дети тринадцати и шестнадцати лет остались на попечении деда. Мой отец, которому было под тридцать, ещё не отделился от родителей, как и его двадцатиоднолетний младший брат. Кроме сыновей, были три дочери: полуторагодовалая Минзифа, двенадцатилетняя Гатифа и Гарифа шестнадцати лет.
Записи дают чёткое представление об имущественном положении семьи деда. В хозяйстве числилось 10 лошадей: 6 ломовых, 3 стригунка, один жеребец-четырёхлетка и несколько жеребят. Шесть голов скота: 3 дойных коровы, 3 тёлки. Были также годовалые телята с тёлочками и мелкий скот. В общей сложности – 25 голов скота.
Площадь земельных угодий тоже была немалая: 23,5 десятины – под засев, 6 – под покосы, 16 – под пастбища. Итого – около 46 десятин. Посевная площадь превышала 17 десятин. Из них 2 десятины отводились под яровые, 5 десятин – под озимые (пшеница, рожь). На площади в полторы десятины выращивали просо, на двух с половиной – гречиху, на пяти с половиной десятинах – горох.
Если принять во внимание зафиксированные в официальном документе сведения, (при этом не были учтены необрабатываемая земля, включая лес, пустошь, озёра, заболоченные места и скрываемый от учётчиков мелкий скот), то дед мой Гиниятулла должен был считаться довольно зажиточным крестьянином.
Отделившиеся к тому времени от родителей сыновья Галиулла, Валиулла, Миннулла, в этом отношении, тоже не отставали. За ними также числились десятки десятин земель под посевы, под покосы и яйляу, по пять-шесть лошадей, крупного рогатого и немалое количество мелкого скота. В ауле было довольно много середняков. Но были и бедняки, не имевшие даже пары коз.
Если сравнить по количеству домашнего скота современного сельчанина либо крестьянина дореволюционного периода русской, татарской, чувашской или какой-либо иной национальности с моим Гиниятулла-картатаем, то он вполне мог бы считаться богачом. А по сравнению с коренными башкирами-вотчинниками, владевшими десятками десятин угодий и десятками голов скота, он был зажиточным крестьянином. Между тем в том же Утягане жили тогда настоящие богачи – такие, как Самигулла Байдавлетов или Хибатулла Муратов, в стадах которых насчитывалось до ста или более голов скота. Кроме того, они являлись крупными землевладельцами. Как истинные богачи, в полном смысле этого слова, эти люди использовали труд батраков.
Говоря о быте наших предков, нельзя не учитывать то обстоятельство, что земель у башкирских аулов до Октябрьской революции было значительно больше и занимались они в основном скотоводством.
Вот и родной мой аул Утяган владел обширной территорией, несмотря на интенсивную распродажу его земель в XIX веке и в начале XX столетия. Раскинувшиеся по обе стороны Агидели его угодья с множеством перелесков и заливных лугов были столь велики, что их с лихвой хватало для любых целей: для разведения скота и земледелия, для летовок и покосов. Предпочтение жители Утягана отдавали животноводству и пчеловодству. Хлеб растили лишь немногие.
За околицей, как раз напротив моего дома, находился довольно высокий и плоский холм, где мы, когда я был ещё мальчишкой, держали огород, косили сено. Говорили, будто нанесло его многочисленное дедовское стадо, которое там постоянно паслось. Унавоженная земля в том месте отдавала теплом и была такая мягкая, что в ней утопали ноги.
После войны этот холм раскапывали в течение двух лет, таская почву, как навоз, на поля до тех пор, пока не сровняли его с землёй. Та же участь постигла и остальные шесть или семь холмов. После их исчезновения облик аула сильно изменился. Грустно смотрятся наши огороды, за которыми они прежде высились. Нет больше тех горок, где резвились мы в детстве, скатываясь на санках или на лыжах. Теперь на их месте сажают картошку.
Как я уже упоминал, дед со стороны матери происходил из рода Байназара, который был участником Отечественной войны 1812 года. В отличие от дедушки Гиниятуллы, занимавшегося скотоводством и земледелием, отец моей матери промышлял главным образом ремеслом. Он работал на пристани приказчиком. В своё время, помимо учёбы в медресе, обучался русскому языку. Рассказывали, что русским дед Абдрахман владел великолепно. И среди русских было у него много знакомых и друзей. До революции он общался с русскими большевиками из Езема (Зилим). Благодаря отличному владению русским языком, образованию, влиятельной должности приказчика, умению защищать интересы односельчан, приобщению их к ремёслам, он завоевал большой авторитет не только у себя в ауле, но и в окрестных деревнях.
В Утягане была своя пристань, которую, как я уже писал, возвели с западной стороны аула на высоком мысе в месте впадения речушки Бастан в Агидель. Необходимость в ней возникла на рубеже двух предыдущих столетий, когда между Уфой, Табынском и Стерлитамаком стали регулярно курсировать пароходы и баржи. Там же появился целый комплекс построек, включая двенадцать зернохранилищ, веялки, несколько домов и прочие помещения для разного рода хозяйственных нужд. Заправляла пристанью компания братьев Юдаевых из Уфы. В документах сельскохозяйственной переписи 1917 года зафиксированы имена управляющего и работников утягановской пристани: Дерюгин Николай Васильевич, Феоменцов Поляней Фадеевич, Попов Василий Павлович. Это были компаньоны моего деда Абдрахмана.
Данные той же переписи дают представление о составе семьи Байназаровых и об их имущественном положении. Деду Абдрахману было тогда пятьдесят лет, а бабушке Шаргие – сорок семь. Перечислены имена трёх сыновей и четырёх дочерей. Самой старшей из них – моей будущей матери – было шестнадцать. За ней следовали Сахипьямал, Хусниямал и Хамдия.
Земли и скота у Абдрахмана Байназарова было достаточно, чтобы прокормить такую большую семью. В хозяйстве имелись три лошади, три коровы, четырнадцать овец. Байназаровы владели четырьмя десятинами покосов и девятью десятинами пахотной земли.
Ещё в начале ХХ столетия дед Гиниятулла устраивался со своим семейством на яйляу на лугах Уле-идели в районе Ярсака, что на противоположном берегу Агидели, тогда как летовка будущего его свата Абдрахмана располагалась неподалёку, в местечке Бигяйет возле лесов Имянкуаш. Ставились бревенчатые срубы, загоны и навесы для скота, выбирались места для стада.
Впоследствии я, их внук, которого они никогда не видели, смётывал там колхозные стога, косил несколько лет кряду сено для домашней скотины, помня всегда о том, что это места летовок моих предков. Работая на делянках в дремучем лесу Бигяйета, я видел прореженные участки, где они заготавливали брёвна для летних срубов. В находившемся среди непроходимой чащи озере Кара-куль, ныне обмелевшем, ловил сетью рыбу. В пасмурные дни вода Кара-куля и по сию пору чернеет, начинает волноваться, словно злится на кого-то, и биться тёмными волнами о берег, заросший камышом и заваленный стволами поваленных деревьев. Говорят, под землёй Кара-куль соединяется с находящимся в пяти-шести километрах Якты-кулем.
Если бы не революции, если бы земли не были обобществлены и мои односельчане не лишились последних остатков своих владений, если бы не были вырублены леса и не высохли водоёмы, я бы, наверное, унаследовал от своих дедов принадлежавшую им территорию и жил бы сейчас припеваючи на свежем воздухе, пил бы кумыс, косил бы сено, ухаживал за скотом. А может быть, обучился бы ремеслу деда Абдрахмана и отчалил бы однажды на белом пароходе от пристани, где он работал, в направлении Уфы. Такая мысль тоже приходит мне в голову. Не то уж и в самом деле было мне суждено пойти по его стопам?
Иногда я задумываюсь над тем, как жилось моим дедам в смутные времена гражданской войны. С многочисленным семейством, с большим поголовьем скота и всем их имуществом.
Гражданская война дважды прошлась по Утягану. Вначале аул пострадал от белогвардейцев и белочехов, потом – от красных. И те, и другие грабили сельчан, не уступая друг другу в алчности и жестокости. В обоих случаях жители Утягана от страха собрали наспех свои пожитки и вместе с домашней скотиной бежали подальше в непроходимые леса Окоса, за пять-шесть вёрст от деревни. Белые ловили потерявшихся животных, резали их, искали обозных лошадей и расстреливали подозрительных людей.
Дед Абдрахман почему-то остался в деревне. Говорят, пришли к нему на пристань двое русских знакомых из Езема (Зилима). И тут появились конные казаки. Одного большевика дед мой успел спрятать, другой сбежал, но угодил преследователям в руки. Мать рассказывала, что его выдал один из богачей-односельчан, и даже назвала его имя. «Я видела через щель в чулане, как конные казаки гнали кнутами того знакомого моего отца по улице через наш переулок вниз к берегу. И только этот урыс начал креститься, как в него с грохотом выстрелили из двух ружей. Бедняга сразу же скрючился и рухнул наземь. Потом я долго не могла опомниться от того, что увидела. А тот, которого смогли спрятать, отец как-то умудрился переправить ночью через Идель и отправил его в сторону Езема».
В тот день в ауле были застрелены двое его жителей.
В 1919 году появились преследовавшие беляков красные. Утяганцы снова бежали в Окос. На этот раз красные открыли фронт через Идель. Они застрелили нескольких наших людей, зарезали их скотину и съели.
И вот что ещё я слышал от матери: «Опять мы собрали наши пожитки, забрали скот и бежали в Окос. Отец вернулся назад, чтобы присматривать за домом. Где-то через недельку или полторы я тоже пришла домой за какой-то надобностью. Отец так отощал, что остались только кожа да кости. Оказывается, красные замучили его, заставляя делать самую тяжёлую работу, рыть окопы да могилы. За пленного держали. Посмотрела я на наш сарай, что на холме, а там рвы глубокие сплошняком тянутся – извилистые, будто ходы, прорытые тушканчиками. Зашла я в избу и вижу: одна стена продырявлена и стоит пулемёт, нацеленный на другой берег Идели».
В тот год красные держали фронт в ауле почти месяц. Солдаты разобрали на пристани все постройки и в устье Бастана стали возводить через Агидель из брёвен мост. Заметившие это белые начали пальбу по ним со стороны Езем-Карана и Яктыкуля. Были разрушены два дома, находившиеся в конце пристани. Многие снаряды взорвались возле моста.
Отстроив за неделю мост, красные погнали неприятеля вглубь Урала. Утягановские богачи Хибат-бай и Егангир-бай бежали вместе с белыми.
От Миннигали-агая Байгильдина я слышал, что Губай-агай Язагаров вступил в башкирское войско. А потом он, якобы, отправился в Китай. Рассказывали также, будто бы работавший на пристани богач Николай зарыл своё золото в землю. Кое-кто пробовал копать в том месте, где когда-то находилась уничтоженная во время гражданской войны пристань, да без толку. Так ничего и не нашли. Поговаривали, будто бы Николай бежал вместе с белыми за границу.
Несмотря ни на что, нельзя сказать, что в ту войну аулу Утягану был нанесён большой ущерб. Обошлось без пожаров, да и скотину, в целом, сберечь удалось. Как сказал Миннигали-агай: «Зажиточные твои деды почти не пострадали».
Пережили они без потерь и страшный голод, разразившийся в 1921 – 1922 годах, и эпидемию холеры. От голода их семьи спасли скотина да грубые колоски, которые они собирали на принадлежавшей им земле. Только вот в 1925 году случилось несчастье. Как-то раз, когда дед Абдрахман, будучи пятидесяти пяти лет от роду, возвращался на ночь глядя домой из Харт-Навруза, в пути его застиг сильный буран. Дед слез с лошади, хотел дорогу найти. И замёрз. Гибель Абдрахман-бабая сказалась потом на его близких.
Продолжение следует…
ПРЕДЫДУЩИЕ ЧАСТИ
Автор: Гайса ХУСАИНОВ