Мысли ходят в голове такими путаными тропами, что иногда просто диву даешься. Намедни, я придумал написать цикл статей про борьбу за здоровье. Думал, прикидывал, расставлял приоритеты, планировал, черт возьми, и вдруг. И вдруг я понял, что вот уже битый час( да меньше, конечно, но так считает минуты филология, фразеологизм, блин) вспоминаю стихотворение товарища Вадима Львовича Рабиновича. Про обезьяну Джона, хозяин которой тонул, тонул, пока совсем не утонул. Вы скажите, откуда я знаю Вадима Львовича. Так давно знаю.
Было такое прошлое время, в котором я работал руководителем цеха одного предприятия, принадлежащее среднему машиностроению. Вот иду я весь в заботах и думах по длинному коридору длинного здания. Справа двери, слева двери, за ними кипит и происходит производственная жизнь. Тут, значит, открывается дверь, из-за которой выпархивают девушки, состоящие из двух юных бухгалтерш. Они, худые, поэтому – выпархивают, в противоположность полным, тем пристало больше – выплывать. Одна из прелестниц торжественно несет роскошную книгу, вторая не менее первой, сопровождает, делая ей почетный караул и конвой. Ой, где-то в вышележащем предложении я упустил слово «прелестная». Ну, вы поняли.
Они окружили меня со всех сторон и сразу.
- Как тебе подарок! – спросила первая, а вторая строго взглянула на меня, словно учительница по экономической географии в 9 «Б» классе.
Я протянул правую руку и, чуть подумав, добавил к ней еще и левую. Тот же час в них вложили со всей аккуратностью книгу Рабиновича Вадима Львовича «Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух». Она была в суперобложке и страниц имела много. Да цветные иллюстрации плюсом! А какие были внутри буквы – крупные с черным отливом! А бумага! Такой крепкой бумагой можно было запросто обтянуть весь каркас небольшого бомбардировщика. Получившееся сооружение летело бы со свистом до позиций вероятного противника, ибо страницы описываемого труда были толсты и мелованы.
Чудо!
Засвидетельствовав воочию мое возбуждение, девушки не на шутку испугались за судьбу тов. Рабиновича и непоколебимо разлучили меня с ней, с книгой. Они вошли в другую дверь, с тем, чтобы красиво перевязать изделие красною лентой и вручить оное шефу нашему.
После работы, движимый неясным предчувствием я зашел в книжный магазин. И сразу увидел его. Рабинович по праву занял шестнадцатую часть книжной полки. Он был повернут к зрителю анфас, тогда как другие сверкали миру своими тощими корешками.
Я купил его, не торгуясь. Нет, я овладел им. Немедленно я пошагал домой, чтобы в тиши и покое полистать гладкие страницы. Побыть наедине с текстом.
Только послушайте:
«Это сочинение - не научное, хотя и ученое; не художественное, хотя и живописное.
Я призвал свою "живописную ученость" преодолеть, говоря стихом Максимилиана Волошина, "двойной соблазн: любви и любопытства".
Если теперь кто-нибудь из читателей, захваченный метафорой идеи, возлюбит чужую, тысячелетней давности, книжную мысль, как живую и свою, или возлюбопытствует, что же там, за прихотливым иносказанием, - неужели и вправду прямой и здравый смысл, то, значит, дело сделалось: образ заговорил, а слово воплотилось».
И таким вот образом под две сотни страниц. Могучий текст.
Теперь вы поняли мое изумление, речь шла о здоровом образе жизни и вдруг Рабинович. Какая сила их соединила.
За свою жизнь здоровья себе я подорвал много, и мне есть что рассказать, меньше, конечно, чем графу Толстому, но, что есть, то есть. А ежели же «Войну и мир» пустить на дзен, много ли образуется подписчиков? Толстой и дзен, вот ведь хорошая идея, но лучше будет Александр Дюма. Многие романы он печатал выпусками. И чем больше их было, тем счастливее выглядел писатель. Для заполнения газетных столбцов он изобрел диалоги, вроде:
- Ты его видел?
- Да!
- Точно?
- Как тебя сейчас!
- И все-таки?
- Будь уверен!
- А это значит…
- Ты его тоже увидишь!
- Согласен!
Именно поэтому Александр Дюма казался мне скучнейшим писателем. Да и сейчас я от него не в восторге. Достоевский, вот тоже. У него предложения на четверть страницы, а абзац – на полторы. Но их всех, конечно, перещеголял Рабинович. Очень красиво излагает, очень понятно, а перелистнешь страницу и все, забыл, возвращайся обратно. Ищи суть сначала.
Лишь стихотворение о Джоне:
«На лице пещерном было вот что:
Боль и мгла,
Мгла и боль бессловья, потому что
Не произошла.»
Это маленький отрывок из большого стихотворения. Круче только еще меньший отрывок:
«Я часто думал: «Власть». Я часто думал: «Вождь».
Где ключ к величию? Где возникает мощь
Приказа?...»
Георгий Шенгели.
Снова ушел с натоптанной тропы, о здоровье опять ни слова. И газетная площадь, выделенная под выпуск закончилась. Так, что au revoir.