"Кончилась эпоха – сказал мой корешок,
Так-то жили плохо, но как-то хорошо". Ленинград - Мелочи.
It`s my recorder – магнитофон, произведенный в Гонконге и попавший ко мне в Саратов из Лондона в 1979 году. К нему прилагались две компакт-кассеты фирмы Sanyo, купленные там же в цитадели мирового империализма. Вещица была для меня явно круче модели железной дороги из ГДР с ездившими по кругу паровозом, тендером и товарными вагонами в наборе.
Вряд ли смогу рассказать о функциональных возможностях этого устройства, сохранившегося до сего дня и послужившего мне как слушателю школы молодого журналиста, кроме того, что качество записи было отличным, пока магнитная головка не вышла из строя, а ленту кассет не затерли до безобразия. Магнитофон уцелел почти чудом, побывав у людей, которых следовало бы избегать (лампочка на передней панели – неуклюжий апгрейд рукожопого соседа). Первое же время я почти не выпускал его из рук, как курильщик не расстается с любимой трубкой, и, например, вечерами после школы диктовал на кассету текст одолженной у одноклассника книги Кена Драйдена «Хоккей на высшем уровне», стараясь выдерживать интонацию, - «Мы с женой Линдой наслаждались поздним завтраком в одном венском кафе». Наверное, со стороны это мое усердие выглядело забавно.
Записывал я всякую всячину - прежде всего, музыку и песни, ибо в те годы, как большинство сверстников, был меломаном. Возможно, кто-то удивится, если заявлю – западная эстрада не столь уж и недоступную фишку представляла собой тогда. По телевидению ничего такого, понятно, не транслировали за редкими исключениями. Однако раздобыть песню, вошедшую в европейский хит-парад, при желании не составляло особого труда - тем более, в таком продвинутом городе, как наш, где каждый истинный ценитель музыки имел коллекцию виниловых дисков, причем, изготовленных не только единственной в стране фирмой звуковой индустрии «Мелодия». Да, пластинки с каким-нибудь португальским фаду были раритетом, у фарцовщиков стоили они где-то по 100 рублей за штуку, и все же «клевые» записи гуляли по городу. Их тиражировали чаще всего при помощи бобинных магнитофонов. Как музыкальная продукция с Запада поступала в закрытый в советское время Саратов? Думается, теми же путями, какими на черный рынок города завозили всевозможный дефицит. Недаром вошло в поговорку, - «В магазинах ничего нет, но у всех все есть». Я гоню? Мол, какое к ежам изобилие при социализме, если, допустим, элементарно за копченой колбасой выстраивалась очередь минимум в триста человек? Ок, выстраивалась. Хотя помнится и другое – фраза, обращенная к знакомому по имени Дима Куликов, произносимая его бабушкой Марусей, судя по всему, всякий раз, когда внук возвращался из школы, - «Отрезать колбаски»? Настоящий сервелат в обычной проловской семье. Где брали – не знаю, но факт остается фактом: отборную, а не из туалетной бумаги вперемешку с целлюлозой колбасу (как бытует ныне) Дима наворачивал каждый день.
Охи и ахи по поводу «голодного Поволжья» времен СССР происходят скорее от незнания ситуации, чем имеют под собой почву. Критики советской действительности обычно упускают из виду фактор избыточной денежной массы, которая скапливалась на сберкнижках почти в каждой вменяемой семье. Для того чтобы рубли аккумулировались на личных вкладах, были все условия – низкая стоимость потребительской корзины, если говорить о товарах первой необходимости, и коммунальных услуг, плюс бонусы в виде бесплатных продуктовых наборов на предприятиях, премий и зарплат, которые, положим, на оборонных заводах достигали впечатляющих размеров. Когда есть что тратить, непременно найдется товар - закон экономики. И не смотрите на то, что Саратов по официальной статистике снабжался, как абсолютное большинство российских городов, по самой скромной четвертой категории. Выкладки - одно, а жизнь – другое, тут речь о системе отношений, своеобразной в том или ином регионе. Те, кто умеет наживать деньги, чтобы ни в чем себе не отказывать - сильно окрашивающий социальный элемент в Саратове. Так было с самых бородатых купеческих времен. Если где-нибудь на «Золотом кольце» и разной прочей Вологодчине нормой является структурная бедность, то у нас, наоборот, зажиточность это канон. С подобным выводом предлагаю не спорить. Кто не согласен, так выгляните во двор и пересчитайте крутые иномарки, стоящие там. На каждом квадратном метре автомобили класса Премиум и Люкс. Или выйдите на проспект: i garanty it – разбегутся в разные стороны глаза от количества лощеных самодостаточных людей. А вспомнить дискотеку на новогодней елке в 1985-м в 80-й школе, так там просто рябило от разноцветных шелковых платьев, блеска золотых и бриллиантовых серег, атмосфера заполнялась ароматом настоящих французских духов! Париж отдыхал.
Кажется, я отвлекся, что вызвано лишь желанием подчеркнуть - обладание импортным магнитофоном не было чем-то уникальным для Саратова даже в застойные 70-е годы. То же самое можно сказать о тех, кому доставались в пользование финская куртка или фирменные американские джинсы. Москва от нас всего в 850-и километрах, в столице этого добра всегда навалом у спекулянтов. Свистни, и предложат хоть пальто из ламы, хоть японскую видеосистему. Причем, по сходной, а не заоблачной цене, как в нынешних бутиках. А, к примеру, в Тбилиси на улице можно было купить автомат Калашникова. Словом, все вранье - на счет «совковой безысходности». Для сведения – преподаватель в экономическом институте, профессор Мушинский, живший во Франции, рассказывал, как рядовые граждане в этой стране дрожат над каждой простыней, штопая постельные принадлежности, пока те не начинают от ветхости рассыпаться в прах. Судя по фамилии, поляк, а значит – западник, уж точно в этом примере не нес чепухи с целью залить студентам в уши пропагандистский постулат не пользу «их нравов». Директор нашей школы Юрий Дмитриевич Волков, борясь с засильем жвачки, которую учащиеся лепили на все парты и стулья, толковал, – у безработных, на кого насмотрелся в Италии как турист, жвачка – средство подавлять голод, и советским пионерам негоже подражать обездоленным. Мы ему верили, но продолжали жевать прямо на уроках выпущенные по иностранной лицензии Wrigley’s Spearmint and Peppermint. Вот оно советское счастливое детство – и старые простыни не чинили, и резинку со всякими вкусами потребляли чисто ради удовольствия и понтов!
Конечно, настоящая западная жвачка была козырем в меновой торговле, процветавшей среди школьников. Одноклассник Вова Гончар, с кем я тогда водил дружбу, не просто согласился отдать одну интересовавшую меня вещь в обмен на блок названной продукции с утенком Дональдом на этикетке, привезенной вместе с магнитофоном, а и расцеловал в обе щеки – телячьи нежности, понимаешь. Дима Ястребов отдал за жвачку отряд гэдээровских раскрашенных индейцев (которых, как выяснилось, он поочередно засовывал своей кошке в интимные места от не фиг делать), и еще армейскую пилотку со звездой и противогаз. Пилоткой я очень гордился не в пример всяким любителям рисовать свастики на заборе. Надевал ее для участия в первомайской демонстрации, где нес впереди колонны флаг Туркмении (сам такой выбрал). В противогазе разгуливал по набережной: с чувством юмора у меня все в порядке. Только вот по поводу перманентно высокого уровня жизни в Саратове нисколько не шучу. Это для меня свято. Ну, вы поняли.
К Вове Гончару я захаживал, чтобы переписать с его пластинок очередную мелодию. Сие выполнялось примитивным способом за неимением любого другого – через встроенный в аппарат микрофон, вплотную придвинутый к динамику звуковой колонки проигрывателя. В процессе этого занятия мы распивали соки манго и гуавы, купленные в буфете туристического теплохода, курсировавшего по Волге, горстями ели шоколадные конфеты с коньяком по принципу – чем больше, тем полезнее. Дом Вовки или Гоги, как его звали неформально, был полной чашей. Его бабушка Вера Дмитриевна, переехавшая из Краснодарского края в Саратов, работала зубным техником, принимая на дому. Клиентура не скупилась на подарки. Так что, драться морожеными курами в очередях для этой семьи было занятием чуждым. Ведь они кубанцы, а не лохи. Правда, в смысле культуры, как и большинство южан, семейство не отличалось изысканностью - от ненормативной лексики закладывало уши, но, вместе с тем, бывало, накатывала сентиментальность. Как-то, придя к Гоге, еще в дверях я услышал исступленный плач, доносившийся из глубин их огромного дома. Подумалось – у родни Гончара непоправимое несчастье. Но оказалось, что гогины мать и бабка смотрят по телевизору похороны Брежнева, голося на все лады. Видимо, осознавали, благодаря кому народ так хорошо жил.
* * *
Леонида Брежнева и любого ближайшего его сподвижника следует вспоминать теми же словами, которые адресуют Иосипу Броз Тито, - «Сам воровал и другим не мешал». Эпоха правления Броз Тито признается как самая счастливая в истории объединенной Югославии. Брежневское время и вовсе - редкий вздох облегчения на многотрудном пути, хотя во многом неоцененный. Как нельзя лучше созвучна этому периоду фраза из кинокартины «Операция Ы», - «Пойми, студент, сейчас к людям надо помягше. А на вопросы смотреть ширше». Если абстрагироваться от того итога, предтечей которого стал упомянутый исторический этап, вывод напрашивается вполне однозначный – не тоталитаризм, не повальные ограничения свобод, не всеобщая материальная неудовлетворенность стали причиной крушения Советского Союза. Наоборот, именно при Брежневе выросло поколение потребителей, а СССР оформился как буржуазное государство, суть которого закамуфлирована официальной коммунистической идеологией и социальными гарантиями.
Товарно-денежные отношения рыночного типа уже тогда вошли во все сферы жизни, сверху донизу пронизав социум, что особенно было заметно в отдельных республиках и крупных городах. Когда есть вполне ощутимый доступ к благам, аппетиты растут, все более явными становятся эгоистические устремления тех, кто привык жить по стандартам выше среднего. Такого рода амбиции всегда выражаются в ненависти к государству, которое их же и взращивает, что как раз наблюдается в России теперь. Шаг за шагом запускается процесс – сначала зреет недовольство существующими порядками, потом раздаются открытые призывы смести все, что «сдерживает и ограничивает», и, наконец, старый мир идет на слом. Кто выступал главными могильщиками социализма в СССР? Понятно, не «обездоленные» низы и не отдельные узники совести, а именно те, кому государство обеспечило сплошное катание сырами в масле. В фильме «Зависть богов» столичные мажоры (один из них писатель, автор книг, издаваемых во Франции) попыхивают купленными в буфете ЦК сигаретами Marlboro на балконе помпезного дома с окнами на Москву-реку, слушают «Голос Америки», травят анекдот про эмигранта, кто, заказав в Израиле по привычке газету «Правда», тут же обрадовался, что советской власти там нет. Далее, перейдя к столу с изысканными закусками и аутентичным виски, они разглагольствуют, мол, в Ленинграде появился потрясающий экономист Толя Чубайс, у него столько нового, но престарелые маразматики, устроившие себе рай в Кремле, не дают хода молодым и деловым. В начале фильма титр – 21 августа 1983-го, после смерти Брежнева года не прошло. И немного осталось до того момента, когда бывший лагерный стукач, бородатый черт, со страниц «Литературной газеты» возвестил, - «Часы коммунизма – свое отбили». Эта формулировка показалась странной, поскольку уже и не пахло никаким коммунизмом.
Тот, кто утверждает - каталоги Neckermann и других брендов мировой моды, попавшие в руки простого советского человека, воздействовали на сознание куда более эффективно, чем пуды книг с марксистско-ленинской идеологией, - прав лишь наполовину, если еще и подразумевает поговорку, «Видит око, да зуб неймет». Тут хочется ответить переиначенной фразой, - «Широка страна моя родная и в ней все по-разному живут». Разумеется, кто-то с досады пускал на цветные картинки в этих каталогах слюнные вожжи, тем и ограничиваясь поневоле. А в Саратове, точно знаю, Neckermann не только разглядывали, но и активно осваивали, владея заклинанием «трах-тибидох» или «урупешти-урупа». Одной «волшебницей», снабжавшей по вполне приемлемому прайсу всех желающих в закрытом городе, была знакомая нашей семьи тетя Соня Прилепская, впоследствии эмигрировавшая в Германию, где ей, по собственному признанию, живется не так комфортно, как при "советах". Высокие налоги, видите ли, надо платить, а дома на Волге контроль не был страшен, поскольку в органах не гнушались покупать фирменные вещи у спекулянтов. К слову, замечено: у многих в голове не укладывается – почему же Саратов в целом богатый город? Отвечаю – потому, что он не совсем русский, по духу и крови здесь «бомбический» микст. Говорят, - «Поскреби, и найдешь татарина (или кого другого)», однако в нашем примере скрести не надо – суть на поверхности.
Сам город – по-азиатски клановый, что является в России главным условием зажиточности общественных слоев. Если же ты родился в собственно татарской семье то, значит, по крайней мере, не будешь бедным. Материальные стандарты разных этнических групп особенно бросаются в глаза во время общественных потрясений. Так вот, когда народ-богоносец страдал от коллективизации, репрессий, рвал пуп на заводах, великих стройках, этносы с крепкой общиной и не склонные разменивать свою религию на лозунги, жили неплохо. Профессор Саратовского технического университета Джашитов в свои 80 с хвостиком еще орел, несмотря на военное детство. В годы войны, быть может, саратовцы и одинаково понимали призыв «Все для фронта, все для победы!», да только одним за счастье была краюха черного хлеба, а другие ели и пироги с зайчатиной, и конскую колбасу, тем более доносить на соплеменников у татар не принято. Наоборот, они почитают святой обязанностью взаимопомощь, чего от чисто русских не дождешься. Кровь размывается, азиатские же инстинкты передаются из поколения в поколение. Умение заводить выгодные связи, склонность к торговле, жизнь по принципу «рука руку моет» - черты, безусловно, присущие саратовцам в целом, и удивляться их «мещанскому благополучию», конечно же, не стоит, как и порицать его.
В январские праздники зашел я в бар «Медь» на набережной, чтобы опрокинуть рюмку-другую испанского вина Gusto. Рядом расположились четыре молодых женщины – скинув роскошные дубленки, те громогласно объявили, что за новогодним столом обожрались, даже шампанское не лезет, хотя, по идее, надо выпить. Что тут плохого, отвратительного, пошлого? В конце концов, каждый радуется, как умеет. И разве не ради того, чтобы люди так славно - от пуза, кушали, обагрила своей кровью московскую мостовую в августе 1991-го тройка юных революционеров-идеалистов, а всенародно избранный президент, забравшийся на танк, отхлестал по щекам хунту из ГКЧП? В те дни Саратов поддержал Бориса Ельцина в едином порыве. Тираж газеты с названием города, восхвалявшей демократию, распространившийся с невиданной скоростью, зачитывали до дыр. Имя путчиста Язова, выведенное зловеще красной краской на стенах домов, предали анафеме даже пролы. Немногочисленным убежденным коммунистам оставалось в бессильной злобе выбрасывать за окно ламповые телевизоры, дабы не видеть на экранах лицо восточного типа с победоносной ухмылкой.
