Дмитрий Швидковский
Номер журнала: №2 2020 (71)
К 150-летию Анны Петровны Остроумовой-Лебедевой
В статье опубликованы произведения А.П. Остроумовой-Лебедевой из частных собраний. Фотографии А.П. Остроумовой-Лебедевой сделаны ее учеником Н.В. Синицыным и предоставлены его семьей.
У Петербурга не было ни своего Пиранези, как у Рима, ни Каналетто, как у Венеции. Не родился художник, который бы посвятил себя целиком прославлению города на Неве. В середине XVIII века Михаил Махаев мог бы стать таким мастером, но эпоха распорядилась иначе, и ему пришлось, исполнив несколько великолепных гравюр барочного Петербурга, заниматься массой практических дел. Получилось так, что и Федор Алексеев, создатель замечательных живописных панорам северной столицы конца XVIII столетия, должен был посвятить большую часть своих полотен Москве.
Среди известных мастеров, изображавших городские виды, в истории русского и мирового искусства нашелся лишь один художник, имя которого немедленно ассоциируется с изысканно-прекрасными, величественными, точными и характерными образами Санкт-Петербурга.
Это была маленькая ростом женщина, с мягкими, чуть неуверенными движениями, почти всегда, в силу близорукости, носившая пенсне, которое, впрочем, не скрывало доброго взгляда слегка прищуренных глаз, - дама, характер которой отнюдь не во всем соответствовал ее облику. Она обладала несгибаемой художественной волей, редкой искренностью чувств, прямотой, удивительной наблюдательностью и исключительной силы пристрастием к любимому городу, о чем, впрочем, говорить избегала. Речь идет об Анне Петровне Остроумовой-Лебедевой.
Именно она, наряду с поэтами Серебряного века, и прежде всего Александром Блоком, создала образ великого города на Неве, который до сего дня живет в каждом из нас, образ уже современный и в то же время классический в своей неизменной выразительности и запоминающейся навсегда характерности. Как сказано у Блока в стихотворении «Пушкинскому Дому»:
Это - звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке.
Это - древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне.
Что за пламенные дали
Открывала нам река!..
Но сфинкса с выщербленным ликом
Над исполинскою Невой
Она встречала легким вскриком
Под бурей ночи снеговой.
Ей стали нравиться громады,
Уснувшие в ночной глуши,
И в окнах тихие лампады
Слились с мечтой ее души.
(Из стихотворения А. Блока «Снежная Дева»)
Именно эти образы - петербургские, особенные, архитектурные и речные дали, прославленные монументы и памятники зодчества: здание Академии художеств с привезенными из Египта сфинксами на пристани, Сенатская площадь и «Медный всадник» на фоне грандиозного Исаакиевского собора и новый по тогдашнему времени город, громады доходных и конторских домов - войдут и в поэзию Блока, и в гравюры Остроумовой-Лебедевой.
Анна Петровна родилась в 1871 году в семье Петра Ивановича Остроумова, к моменту зрелости дочери ставшего тайным советником, одним из высших гражданских чиновников Синода Русской православной церкви. Она училась в известной петербургской Литейной гимназии вместе с дочерьми Федора Михайловича Достоевского и Якова Петровича Полонского, кстати, ближайшего друга ее отца. И хотя она училась весьма старательно, непреодолимой была страсть Остроумовой к рисунку, что отнюдь не всегда радовало ее родителей. Одновременно с занятиями в гимназии она посещала вечерние классы школы барона Штиглица, а затем настояла на не вполне обычном для девушек ее круга действии - поступила в Императорскую Академию художеств.
«"Я в Петербурге, я в Академии, я начинаю новую жизнь!.." Такая запись стоит в моем дневнике от 16 сентября 1892 года... Обширность здания, громадные классы... темные коридоры, винтовые лестницы, уходящие вверх и вниз. интересовали меня до крайности»[1]. Художница пережила изменение самой академии, когда был создан ее новый устав, уменьшена роль изучения классики в пользу изображения натуры и пришли новые профессора, по преимуществу из числа передвижников.
Ее мечтой стало попасть в мастерскую Ильи Ефимовича Репина, и это удалось, хотя их отношения складывались временами по-разному. Анна Петровна писала: «Милый Репин! Я то люблю его, то ненавижу! Интересно его видеть, когда он работает. В блузе, лицо совсем меняется, ничего не видит, кроме натуры, чувствуется сила в нем, и вместе с тем он почему-то возбуждает во мне жалость»[2].
Художница остро реагировала на быстрые перемены в изысканно-запутанной, быстро текущей, то вспыхивающей, то увядающей жизни петербургского искусства. В те годы Россия, доказав Европе свою творческую силу литературой XIX столетия, начинала сама поражать мир радикальным изобразительным искусством, чтобы вскоре повести его за собой в двадцатые и тридцатые годы, достичь вершин авангарда, а затем вновь вернуться к идеалу неоклассики, более полно, чем любая другая национальная художественная школа в ХХ веке. И в то же время русская культура именно тогда особенно остро чувствовала настроения «мировой души», взлет новых художественных идей в Вене и Мюнхене, Милане и Барселоне, Лондоне и Глазго и, конечно, прежде всего в Париже.
Именно И.Е. Репин посоветовал А.П. Остроумовой-Лебедевой продолжить учебу в Париже: «Вы там во всем разберетесь. » - заключил он[3]. В Париже Анна Петровна неожиданно выбрала себе наставником вовсе не какого-либо прославленного француза, но американского мастера Джеймса Уистлера. Она вспоминала:
«...он... часто садился на мой табурет, брал кисти и палитру и учил прямо на холсте, на моем этюде»[4]. Увлечение Дж. Уистлером было, вероятно, данью моде и следствием юношеской эксцентричности. В то же время оно могло послужить и необходимой ступенью от школы И.Е. Репина, через художественный мир европейского «эстетического движения», к которому принадлежал американский мастер и которое пропагандировало красоту искусства как эталон повседневной жизни, к новым явлениям в русской художественной культуре.
На рубеже веков художница сблизилась с «Миром искусства». Александр Николаевич Бенуа назвал ее «.одной из самых цельных и типичных фигур» творческого объединения[5]. Не декларируя свою приверженность взглядам мастеров этого круга, Анна Петровна, на мой взгляд, оставалась верной его художественным принципам всю жизнь. Однако среди мастеров «Мира искусства» она выделилась исключительным пристрастием к гравюре, наиболее «требовательному», строгому и технически сложному жанру.
А.П. Остроумова-Лебедева сама, с присущей ей прямотой, определила свое место в истории искусства: «.гравюра в России с конца 19-го века пошла по новому пути и из ремесленной сделалась оригинальной, самодовлеющей гравюрой. Начало этому положила Я»[6]. Недаром одна из книг, посвященных истории этого вида искусства в Европе XVI-XX веков была названа «От Маркантонио Раймонди до Остроумовой-Лебедевой»[7]. Художница очень точно объяснила причины предпочтения именно подобной техники выражения своих творческих идей.
Она подчеркивала: «Я ценю в этом искусстве невероятную сжатость и краткость выражения. немногословие и благодаря этому сугубую остроту и выразительность. Ценю в деревянной гравюре беспощадную определенность ее линий. Край линии обусловливается острым краем вырезанного дерева и не смягчается, как в офорте, вытравлением водкой, то есть случайностью, а остается резким. и чистым. Сама техника не допускает поправок, и потому в деревянной гравюре нет места сомнениям и колебаниям»[8]. Это в полной мере соответствовало ее характеру уже в юные годы. Кроме того, ее восхищал сам материал, с которым она работала: «А как прекрасен бег инструмента по твердому дереву. Доска так отшлифована, что кажется бархатной, и на этой блестящей золотой поверхности острый резец стремительно бежит, и вся работа художника - удержать его в границах своей воли»[9].
Анна Петровна оставалась верна своей «гравировальной страсти» всю жизнь. И в Санкт-Петербурге в счастливые годы перед Первой мировой войной. И в Петрограде времени революции, которую она приняла без восторга, хотя поначалу, как и многие художники, была настроена оптимистически. И в Ленинграде сталинского времени, когда ей пришлось создавать образы социалистического города - цикл «Новое строительство». И в годы блокады, пережитой ею, сумевшей сохранить любовь к красоте Петербурга и придать своим работам особую человечность.
