Коротенькое письмо: «Сейчас приехал к Нащокину на Пречистенском Валу, в дом г-жи Ильинской. Завтра буду тебе писать. Сегодня мочи нет устал. Целую тебя, жёнка, мой ангел.
6 дек.»
Именно оно начинает череду писем Пушкина жене. В своё время, в цикле, посвящённом Натали, я посвятила письмам отдельную статью, где анализировала, в основном, портрет жены поэта, который видится за строками писем. Сейчас, скорее, - о самом Пушкине. Но прежде, простите, отступление.
Думала, всем известно, что письма Наталии Николаевны до нас не дошли. Оказывается, нет! Не так давно Дзен предоставил мне статью «Ай-да хват-баба! Любовь Пушкина №113» (в то время, когда я читала её, канал значился как «Кое-что о школе», сейчас – «Кое-что и не только»). Автор статьи, получившей много лайков и благодарностей, не стесняясь, пишет: «Все письма Пушкина к жене полны любви и обожания. Её письма полны заботы и нежности о нём» и «При внимательном чтении писем Натальи Николаевны к Пушкину мы увидим простую, добрую, семейственную женщину». Когда я буквально возопила: «Автор! Зачем откровенно врать?» - и поинтересовалась, как можно «внимательно читать» несуществующие (или недоступные для нас) письма, то получила потрясающий ответ: «В тексте нет примеров писем Гончаровой к Пушкину» (слава Богу, что сама за Натали ничего не написала, хоть письма её и «прочитала»). То есть автор нисколько не стесняется, что пишет явную чепуху! Я уж не говорю о её глубокомысленных рассуждениях, что брак Пушкина был именно по расчёту, - оставляю на совести автора, - но вот такое выдумывание фактов мне кажется непростительным.
Мне очень хотелось бы прочитать письма Натали, и вполне вероятно, что они были именно такими, какими представляются неведомому «Кое-чему», но, увы, их нет! Поэтому ещё раз напоминаю, что не всему напечатанному можно верить, и говорю только о том, что действительно нам доступно.
Вернёмся к декабрю 1831 года. Второе письмо (8 декабря) начнётся с извинений: «Здравствуй, жёнка, мой ангел. Не сердись, что третьего дня написал я тебе только три строки; мочи не было, так устал». Подробно и не без юмора описав тяготы путешествия, расскажет о Нащокине, у которого остановился. И снова что-то, понятное до конца, очевидно, только супругам Пушкиным: «Твою комиссию исполнил: поцеловал за тебя и потом объявил, что Нащокин дурак, дурак Нащокин». Затем – рассказ о московских новостях и строки, ясно показывающие отношение к жене: «Надеюсь увидеть тебя недели через две; тоска без тебя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне всё что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы. Душа моя, жёнка моя, ангел мой! сделай мне такую милость: ходи два часа в сутки по комнате, и побереги себя. Вели брату смотреть за собою и воли не давать. Брюллов пишет ли твой портрет? была ли у тебя Хитрова или Фикельмон? Если поедешь на бал, ради Бога, кроме кадрилей не пляши ничего; напиши, не притесняют ли тебя люди, и можешь ли ты с ними сладить. Засим целую тебя сердечно».
Брюллов – не «великий Карл» (его Пушкин так и не смог уговорить написать портрет Натали), а его брат Александр, выполнивший акварель – единственное изображение, сделанное при жизни Пушкина:
И, по-моему, очень ясно звучит гордость за успехи жены в свете: «Видел я Вяземских, Мещерских, Дмитриева, Тургенева, Чаадаева, Горчакова, Дениса Давыдова. Все тебе кланяются; очень расспрашивают о тебе, о твоих успехах; я поясняю сплетни, а сплетен много».
Очень любопытно следующее письмо, от 10 декабря. Во-первых, оно снова явно говорит о более чем напряжённых отношениях поэта с тёщей: «У тебя, т. е. в вашем Никитском доме, я ещё не был. Не хочу, чтоб холопья ваши знали о моем приезде; да не хочу от них узнать и о приезде Натальи Ивановны, иначе должен буду к ней явиться и иметь с нею необходимую сцену; она всё жалуется по Москве на моё корыстолюбие, да полно, я слушаться её не намерен».
Во-вторых, интересное упоминание: «Вечер провел дома, где нашел студента дурака, твоего обожателя. Он поднес мне роман “Теодор и Розалия”, в котором он описывает нашу историю. Умора».
В примечаниях к письму кратко указано: «Студент дурак — поэт Ф. Фоминский». Наверное, этого маловато. Нашла статью Ф.А.Витберга об упомянутом романе (сам роман не нашла). Витберг, в частности, пишет: «Несчастный обожатель Н.Н.Гончаровой, заслуживший от Пушкина титул “студента-дурака“, был Фёдор Фоминский, о котором, к сожалению, я никаких сведений сообщить не могу. Роман его, озаглавленный: “Неведомые Теодор и Розалия, или высочайшее наслаждение в браке. Нравоучительный роман, взятый из истинного происшествия. Сочинение Феодора Фоминского“, напечатан в Москве, в типографии Лазаревых Института восточных языков, в 1832 г. (цензурное разрешение дано 23-го октября 1831 г.; цензор — Сергей Аксаков)».
По мнению Витберга, герои романа напоминают Пушкина (помянутый в заглавии Теодор, расписывающий целомудренные прелести брачной жизни) и Нащокина (его друг Карл, ведущий довольно беспорядочный образ жизни). Героиня же романа Розалия – «целомудренная и благородно мыслящая девица», вероятно, взявшая какие-то черты от Натали Гончаровой.
Роман, по уверению автора статьи, слаб (судя по пересказу и приведённым им цитатам, так и есть), и, вероятно, именно этим вызвана и пушкинская оценка его – «Умора».
Кстати, Витберг приводит ещё несколько стихотворений Фоминского, «посвящённых Александре Николаевне Неведомой, под которой, может быть, скрыта Наталья Николаевна Гончарова». Стихи тоже откровенно слабы:
Теперь же знай, что сколь сурова
Ко мне ты ни желаешь быть;
Во мне же сердца нет другова,
Одно ж тебе принадлежит!
И всё-таки, наверное, эта страничка из московской жизни заслуживает быть упомянутой!
…А заканчивается письмо поэта снова его тоской и заботами: «Меня тянет в Петербург. — Не люблю я твоей Москвы. Целую тебя и прошу ходить взад и вперед по гостиной, во дворец не ездить и на балах не плясать. Христос с тобой».
Ещё одно письмо – как пишут исследователи, «до 16 декабря 1831 года» - ответ на полученные «вдруг» два письма, которые поэта «огорчили и осердили», хотя и нём будет и великолепное «Не сердись, что я сержусь».
Что огорчило Пушкина? Слуги, воспользовавшись неопытностью хозяйки, требовали с неё лишних денег, впускали в дом тех, кого Натали не хотела принимать. Пожурив жену, что она «пляшет по их дудке», требует, чтоб её «приказания были святы», обещая всё уладить по приезде.
Узнаём мы и то, что жена, беспокоясь о муже, пересылает ему письмо Бенкендорфа, за что следует отдельная благодарность.
Есть и фраза, вот уже много лет интересующая всех: «Стихов твоих не читаю. Чёрт ли в них; и свои надоели». Я.К.Грот приводил свидетельство одного из современников: «Я читал в альбоме стихи Пушкина к своей невесте и её ответ — также в стихах. По содержанию весь этот разговор в альбоме имеет характер взаимного объяснения в любви». Сейчас, видимо, не до стихов…
Но здесь же – и снова признания («Тебя, мой ангел, люблю так, что выразить не могу; с тех пор как здесь, я только и думаю, как бы удрать в Петербург — к тебе, жёнка моя»), и заботы («Пожалуйста не стягивайся, не сиди поджавши ноги»). Беспокоят поэта и какие-то графини, «с которыми нельзя кланяться в публике», - дружба Натали с ними ему нежелательна.
А в эти же дни Д.Ф.Фикельмон пишет П.А.Вяземскому: «Пушкин у вас в Москве, жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение её лба заставляет меня трепетать за её будущность».
Последнее письмо из Москвы – от 16 декабря. Письмо наполнено тоской («Здесь мне скучно; Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поёт, пляшет; угла нет свободного — что делать?», «Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер; я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит. Тоска, мой ангел — до свидания») и беспокойством за жену: «Что такое vertige [головокружение]? обмороки или тошнота? виделась ли ты с бабкой? пустили ли тебе кровь? Всё это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что я глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди выкинешь. Зачем ты не ходишь? а дала мне честное слово, что будешь ходить по два часа в сутки. Хорошо ли это?»
Он обещает вернуться «к празднику» - к какому, Рождеству (напомню, тогда это 25 декабря) или Новому году? Скорее всего, второе: «Голкондских алмазов дожидаться не намерен, и в новый год вывезу тебя в бусах».
Шутит, что встретил одного из бывших обожателей жены: «Увидел я твоего Давыдова — не женатого (утешься)».
Что можно сказать, читая эти письма? Во-первых, пишут друг другу часто (о частых письмах Натали упоминает сам поэт). Во-вторых, несмотря на то, что Пушкин подчас «сердится», ясно видно взаимопонимание супругов, их забота друг о друге, полная откровенность: не случайно, интересуясь здоровьем жены, Александр Сергеевич сообщит и о своём нездоровье («К тому же я опять застудил себе руку, и письмо мое, вероятно, будет пахнуть бобковой мазью, как твои визитные билеты»). И, конечно же, - огромная любовь поэта к жене. Часто повторяемое обращение «ангел», соседствуя с грубоватым, но таким милым «жёнка», звучит очень выразительно и искренне.
Это письмо, как я уже сказала, последнее. Между тем, выезжает из Москвы Пушкин лишь 24 декабря («отношение» московского обер-полицеймейстера петербургскому о том, что «находившийся здесь... под секретным надзором... Пушкин 24-го сего декабря выехал в Санкт-Петербург, за коим во время пребывания здесь ничего предосудительного не замечено»).
Почему нет других писем? Не писал, каждый день собираясь выехать? Или попросту не дошли до нас?
27 декабря приехавший раньше Пушкина Вяземский сообщит жене: «Пушкин приехал сегодня, я его ещё не видел».
А Новый 1832 год Пушкин с женой будут встречать в дружеском кругу в семье Карамзиных.
У них впереди ещё пять совместных встреч нового года…
******************
К приезду в Москву в 1831 году относятся ещё два эпизода: однажды, обедая с Пушкиным в Английском клубе, поэт И.И.Дмитриев заметил, что очень странно звучит «Московский Английский клуб», на что Пушкин ответил, что есть и более странные названия, например, «Императорское человеколюбивое общество» (об этом рассказывал Н.М.Языков в письме брату).
Любопытна и дневниковая запись А.И.Тургенева о совместном с Пушкиным каламбуре: «Когда я ему сказал à propos [кстати] танцев моих, по отъезде императора, стих его: “Я не рождён царей забавить”, — Пушкин прибавил: “Парижской лёгкостью своей!”» (судя по дошедшим до нас портретам, Александр Иванович лёгкостью и изяществом не отличался).
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
