Очередной апокалипсис застал Ирину Сергеевну в её собственной комнате, в коммунальной квартире старого трехэтажного дома дореволюционной постройки. Дом этот стоял в так называемой исторической части города. И на две трети, то есть на два этажа, уже был выкуплен богатыми и предприимчивыми людьми. Жильцы первых двух этажей давно и благополучно были расселены по новостройкам, по утрам пили чай в собственных чистеньких десятиметровых кухоньках с видом на фасад соседней многоэтажки и на парковку в тесном дворе. А обитатели третьего этажа все еще жили в ожидании того, у кого найдутся деньги и желание стать обладателем двух больших пятикомнатных квартир, в одной из которых вот уже двадцать с лишним лет жила Ирина Сергеевна.
О том, что наступил апокалипсис, она узнала из вечерних новостей ровно в 21:00. Ответственные люди с серьёзными лицами строго объяснили: ситуация критическая. И пока не удастся взять её под контроль, на улицу выходить нельзя. Совсем. Никому. Ни за чем. Если только с собакой погулять. Или по специальному пропуску. Но в любом случае, каждый, кто вышел сразу окажется в зоне риска. И не факт, что вернется. Во всяком случае, прежним.
У Ирины Сергеевны не было собаки. И специального пропуска тоже не было. И в зону риска ей совсем не хотелось. Все это напоминало какую-то страшную сказку. Или кино про зомбиапокалипсис. И все, что ей оставалось, отсиживаться в своей не слишком просторной комнате, правда, с высокими потолками и большим окном в рассохшейся деревянной раме, с видом на старый сквер.
Нельзя сказать, что это было совсем неожиданно: народ потихоньку готовили заранее. А народ в стране был понятливый, опытом наученный: все понимал с полунамека и резво выстраивался в очереди с тележками, полными гречки, сахара и туалетной бумаги, пытаясь подстелить себе соломки, хотя бы на первое время конца света.
Ирина Сергеевна считала себя дамой здравомыслящей и интеллигентной, все эти гонки с тележками презирала, запасами «на черный день» пренебрегала. «На всю жизнь не напасешься!» - сухо говорила она соседкам, которые возвращались из магазинов, увешанные сумками и пакетами. Впрочем, запасаться Ирине Сергеевне все равно было особо не на что, и запасы хранить негде. Зарплата преподавателя биологии в местном ВУЗе была довольно скромной, а пятнадцатиметровая комната не подразумевала места для продовольственного склада, даже самого небольшого.
В 21:30 Ирина Сергеевна расстроено выключила телевизор и окинула взглядом свою территорию, оценивая собственные ресурсы выживания в условиях очередного катаклизма.
Собственно говоря, опыт такого выживания у неё был уже достаточно большой. Первый апокалипсис на её памяти наступил в начале девяностых, когда разом рухнул привычный мир. Была страна Советский Союз, и вдруг её не стало. Юная Ира, бывшая тогда студенткой биофака, поначалу не уловила во всем происходящем никакой катастрофы. Не до того ей было: впереди маячила аспирантура, любовь, большая счастливая жизнь. Её персональный мир стал меняться и разваливаться, когда закрыли большой проектный институт, где работали её родители. Папа тогда как-то резко сдал. Ему до пенсии оставалось не больше пяти лет. И у него разом обнаружилась куча болезней: вылезли все болячки, на которые прежде он не обращал никакого внимания: не до того было. Папа взялся болеть и лечиться, штурмуя кабинеты в поликлиниках. А мама взялась за большие клетчатые сумки и поехала в Белоруссию на границу с Польшей; потом и в саму Польшу стала мотаться – надо было как-то выжить и удержать семью на плаву.
Второй серьезный «конец света» произошел на исходе девяностых. Папы тогда уже не стало. Ирина Сергеевна защитила кандидатскую, её повысили на кафедре, и она впервые ощутила финансовую устойчивость, когда ей удалось собрать и отложить небольшую сумму в долларовом эквиваленте. Эта устойчивость и уверенность в завтрашнем благополучии подтолкнула её к очень смелому шагу: Ирина решила купить себе квартиру и съехать от мамы. Она очень рассчитывала, что собственное жилье поможет ей наладить личную жизнь, с которой пока как-то не складывалось. Конечно, отложенных хрустящих зеленых сотенных купюр на первый взнос в долевом строительстве ей пока не хватало. Но впереди маячила летняя сессия, курсовые и дипломы, и ленивые студенты с заветными конвертами в руках. И она решилась. В банк не пошла, пугала кредитная кабала. Просто обзвонила всех знакомых, коллег и за месяц под расписки собрала необходимые восемь тысяч долларов. И стала ждать…
И дождалась! В августе девяносто восьмого года Ирина узнала, что её долг вырос в три с лишним раза, а в сентябре – что строительство дома заморожено на неопределенный срок. Стройку потом так и не разморозили. Были суды да пересуды. Родительскую квартиру пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами. И они с мамой переехали вот в эту пятнадцатиметровую комнату с видом на старый сквер. Одну из пяти в нерасселенной коммунальной квартире в старом купеческом доме.
Планы на счастливую личную жизнь тоже тогда накрылись медным тазом. И дело не только в том, что рухнули все надежды на собственное жильё. Для того, чтобы любить, плодиться и размножаться, необходим особый внутренний ресурс и готовность расходовать его на другого человека. Эта готовность транслируется во внешний мир сигналами, которые считывает и ловит тот, кто тоже к этому готов. Да, бывает, что птицы вьют гнезда даже на руинах. Но перед этим птицы должны петь. Ирине было не до песен. Все её ресурсы были направлены на то, чтобы из под этих руин выбраться.
А потом заболела мама…
Уже давно Ирина Сергеевна жила в этой комнате одна, мамы не стало больше десяти лет назад. И это был еще один персональный апокалипсис, который ей пришлось пережить. Самый горький и разрушительный из всех, что случились до этого. Кроме мамы по-настоящему близких людей у неё не было. Подруги–приятельницы не в счет. Ирину накрыло одиночеством. Она выплакивала это горе ночь за ночью. И долго не могла прийти в себя. А когда пришла, почувствовала себя какой-то другой. Как будто душа стала меньше. Словно какая-то её часть выплеснулась со слезами. А на освободившемся месте образовался фиброз – рубец из неживой ткани. Теперь все, что происходило вокруг, волновало и трогало её как-то неглубоко, будто через мутную пленку равнодушия и легкого раздражения. Ирина Сергеевна поняла, что начала стареть. Впрочем, у этого нового состояния был один бесспорный плюс: Ирина Сергеевна начисто утратила способность паниковать.
Вот и сейчас, посмотрев новости и выключив телевизор, она всего лишь пару минут огорченно посидела без движения. А потом спокойно осмотрелась. Что и говорить, она была не очень подготовлена к надвигающемуся концу света. Старый мягкий шерстяной плед в качестве дополнительной защитной оболочки был не слишком надежен. Но он все еще хранил память о прежних безмятежных временах, и поэтому под ним становилось тепло и спокойно. А это уже немало. Стеллаж с книгами гарантировал, что, если она и погибнет, то не от скуки и смертной тоски: все полки были заняты исключительно приятными собеседниками. А одна из полок вообще была сплошь уставлена разнокалиберными бутылками с дорогим алкоголем – подношениями благодарных студентов. Сама Ирина Сергеевна была дама малопьющая, и из всего этого запаса початой оказалась только одна бутылка французского коньяка, которую она открыла для приятельниц, скромно и нешумно отмечая в прошлом месяце свой день рождения. Зато этот ресурс был залогом выгодного натурообмена с более запасливыми и гораздо более пьющими соседями.
Пересчитав этот стратегический арсенал, Ирина Сергеевна закончила составление собственного антикризисного плана, захватила с полки книжку, выключила верхний свет, укуталась в плед и включила торшер. «Поживем – увидим, а увидим – решим», - подумала она, почти успокоившись, и раскрыла книгу на первой странице:
«…Был чудесный день. Чудесными тогда были все дни, ведь их всего-то прошло чуть больше семи, и сотворить дождь еще не успели. Однако на востоке от Эдема собирались тучи, что означало: первая гроза уже на подходе, и будет она нешуточной…»