Комната, в которой жил Алешка была крошечной, как собачья будка, но зато отдельной. В их общаге желающих жить в подвале нашлось немного, комнаты тут почти все пустовали, но некоторые "бирюки", как называла их дородная Марья Митрофановна, вахтерша и по совместительству воспитатель, все таки заселились в эти конуры, среди них оказался и Алёшка. Окна его комнаты находились почти вровень с тротуаром, даже скорее ниже, поэтому он держал новенькую, бархатистую, плотную занавеску все время закрытой, иначе перед глазами у него все время бы мелькали чужие ботинки, туфли, сапоги и прочая обувка разной степени чистоты, и приятного в этом было мало.
А вот внутри его комнаты царил порядок и чистота. Что-то даже немного женское чувствовалась в обстановке - хорошие занавески неяркого геометрического рисунка, качественное покрывало на кровати в тон, новая посуда на сделанной собственными руками полочке, ваза с тонкой ивовой веткой на столе. Пара небольших картин в тонких рамках, в похожей рамке строгие часы, вот, пожалуй и вся обстановка, не считая крошечной тумбочки и стула. Алешка очень любил свой новый дом. Особенно уютно и спокойно он себя чувствовал, когда возвращался после учёбы и рабочей смены поздно вечером. Пробиравшись сквозь мокрый снег и ветер, волоком дотащив гудящие ноги, он, наконец, закрывал за собой тяжёлую дверь подвального коридора и медленно шёл, наслаждаясь мягкостью старенькой, полосатой ковровой дорожки, устало щуря глаза от неожиданно ярких коридорных ламп, вдыхая запахи общежития - какой-то пищи, дешёвого кофе, смеси парфюмерии и банного мыла, хлорки, табака и ещё чего-то неуловимого, но не раздражающего.
Но сегодня все получилось не так, не как обычно и привычный мир Алешки взорвался новогодней хлопушкой, рассыпав вокруг огненные искры, обжигающие, ранящие, сладкие.
Уже у порога он почувствовал что-то не то. Около огромной новогодней елки, которую вчера всем миром наряжали перед подъездом общаги, на обледеневшей от дурного декабрьского дождя лавочке сидела и хлюпала носом крошечная, похожая на наряжённого во взрослую одежду пупса, Светка, девчонка из соседней группы. На круглом, раскрашенном в яркие цвета личике, капли ледяной воды смешались со слезами и краской, и весь этот серо-буро-малиновый поток стекал девчонке за ворот старенькой шубки, расхристанной на шее явно в порыве отчаянья. Светка была влюблена в Алешку страстно и по гроб жизни, откровенно и беззастенчиво страдала, посвящая в свою беду любого желающего. Алешка её жалел, относился к ней, как к ребёнку, подшучивал, приносил конфеты и мороженое, мимоходом щелкал по курносому носу, иногда помогал делать задания.
-Что случилось, малыш? Тебя кто обидел? Ну-ка говори.
Он подсел к Светке на лавочку, но она вдруг вскочила, злобно оттолкнула Алешку двумя руками, да так, что он чуть не полетел кувырком, зашипела змеенышем, брызгая слюной прямо в лицо.
-Иди. Поторапливайся. Там тебя фря какая-то ждёт нафуфыренная. На все общежитие духами воняет, аж дышать нельзя. Cyчkа!!!
Алешка обалдело посмотрел вслед ускакавшей по размокшему снегу Светке, вошёл в общагу и столкнулся лицом к лицу с Марьей. Такой елейной улыбки он в жизни не видел на усатой, как у гусара, физиономии вахтерши, у неё дрожали дряблые, веснушчатые щеки, хищно подергивался кончик хрящеватого носа, а, похожая на броненосец Потемкин, грудь перла вперёд, грозя впечатать слабое население в стены. В руках у неё красовалась нарядная коробочка, перевязанная атласной лентой.
-Долго гуляешь, Гаврилов, а тебя тут ждут-дожидаются, все глазыньки проглядели. И везёт же таким поганцам, как ты, видно, невелик, да остер. Вон какие королевы страдают. А пахнет!!! Как фиалка лесная. Иди уж. Я ей ключ от твоей комнаты дала. Там ждёт.
Митрофановна поднесла к своей конопатой груше коробочку, шумно втянула воздух, закатила глаза и пошла за свою загородку, мерно качая мощным тазом.
Алёшка не помнил, как он долетел до своей комнаты. Он вообще провалился в какую-то черную, затягивающую мглу, и единственное, что он мог вырвать потом из глубин своей памяти, что когда он открыл дверь, с его кровати встала Варя, полностью закутанная в простыню. И когда она встала, простыня скользнула вниз к её ногам, и Алёшка просто ослеп от сияния её фарфорового тела, и красота этого тела, этого лица, этих распущенных почти до колен волос, не оставляла его душе не единого шанса на спасение.
…
-Я пойду с тобой, Алёша, на край земли. Ничего не пожалею, никого не испугаюсь. Всё отдам, в рубище буду ходить, в шалаше жить. Только с тобой.
Они лежали под тёплым Алешкиным одеялом обнявшись, крепко прижавшись друг к другу, и Варя тихонько шептала прямо в ухо тёплые и страстные слова. Утро уже почти прокралось в комнату, невесть откуда взявшееся солнце проткнуло острыми лучами бархатистую ткань занавесок, окрасило нежным румянцем Варину фарфоровую кожу, легло тёплыми пятнами на подушку.
Алешка слушал нежные слова любимой, упивался звуком её серебристого голоса и вдруг ясно и чётко понял - без Вари ему жизнь не нужна. И без неё он жить больше не будет. Никогда.