- Честное слово, я и представить себе не мог, что за пределами вашего дома у нас с вами может быть столь тесное сотрудничество. – признался я.
- И я поначалу тоже, - согласился Pодуэлл, - до той поры, пока я не научился внедряться в чужое сознание, надолго сливаясь с ним, чем и объясняется загадка вашей энцефалограммы. Мое сознание находится сейчас внутри вашего мозга, - часть моего сознания, одна десятая часть.
- Но почему только одна десятая? – спросил я.
- Как вы догадываетесь, Радов, мое общество моего я нужно сейчас не только вам одному: несмотря на поздний час Амассиан, Kендалл и Гаддам пишут, осуществляя мои замыслы: я не могу оставить их. За много миль отсюда проходит вечер в мою честь, и его организатор пожелал, чтобы моя душа посетила эту вечеринку. Кто-то слагает стихи в мою честь, известный сатирик шутит обо мне, молодой студент хочет вызвать мою душу. Я нужен сейчас очень многим так же, как и вам, и вам, мистер Радов.
- Вы пришли, чтобы открыть мне всю правду или для того, чтобы написать очередной роман?
- И для того и для другого, сэр. Мы можем дописать роман об одержимых, но мне кажется, сейчас вам лучше отдохнуть.
- Вы овладели только мною? Но почему?
- Ваш мозг оказался намного податливее, сэр. Сознание других людей противится моему вмешательству, а вы как будто раскрывались мне навстречу. Прошу вас, положите ручку: сегодня мы писать не будем, лучше я помучаю Амассиана новым замыслом.
- Мы не будем писать? – повторил я.
- Да, сэр.
- MЫ не будем писать? – с нажимом повторил я.
- Да, ведь добрая половина моего сознания сейчас работает над новыми замыслами.
- Но… - я, наконец, не выдержал, - мистер Pодуэлл, могу я писать один?
- Никто не запрещает вам этого.
- То есть, вы хотите сказать, что я сам могу придумывать новые сюжеты и новые творения?
- Попробуйте, сэр, быть может, у вас это получится.
Мое сердце забилось сильнее, я сел за стол, и… о чем я могу написать? Я пытался воскресить в уме давние образы и приключения, когда-то захлестывающие мою фантазию, но – странное дело! – что бы ни вспоминал я, тут же спохватывался, что такой замысел был уже у Родуэлла. На ум мне не приходило ни заголовка, ни строчки, – сознание мое было чисто, как лист бумаги передо мной.
- Ничего не получается, - в отчаянии признался я, - мистер Pодуэлл, это удивительно: сколько я себя помню, я писал очень легко, - моя рука скользнула вдоль увесистых стопок тетрадей, - но сейчас… как будто бы что-то заморозило мое сознание. Я совершенно бессилен что-нибудь придумать.
- Прошу прощения, мистер Pодуэлл. Я совершенно забыл, что я писал все это не сам, что я могу писать только с вашей помощью.
- Я не говорил, что вы не можете писать сами.
- Не утешайте меня, мистер Pодуэлл. То, что я никогда не стану писателем – слишком очевидно.
- Я бы не сказал, что вы не можете стать писателем. Например, только что мелькнувшая в вашем сознании мысль о шестеренках в голове – ваше собственное изобретение, мне и в голову не приходило ничего подобного.
- Вы читаете мои мысли? – окончательно вскипел я.
- Находясь в вашем сознании, я не могу не чувствовать вас, - извинился писатель, - я постараюсь больше не делать этого. Вы сейчас так взволнованы, Радов… вам лучше отдыхать.
- Я не хочу отдыхать, - я чувствовал, что начинаю мало-помалу окончательно выходить из себя, хватая ручку и едва не переламывая ее пополам, - диктуйте! Черт с вами, диктуйте, мистер Pодуэлл!
Холодное рассветное сияние пробивается в комнату, мешая уснуть. Собственно говоря, вряд ли у меня получится забыться сном, валяясь в постели в обнимку со своим дневником. На столе белеет до конца исписанная тетрадь, моя голова разрывается на тысячу осколков. Душу захлестывает отчаяние: все мы ничто перед Pодуэллом, все мы лишь шестеренки в его сознании. И если я откажусь работать с Родуэллом, он найдет другую шестеренку, а я… А я стану кем угодно и чем угодно, только не писателем, потому что все темы, от самых простых до самых оригинальных – были сплошь исчерпаны Pодуэллом, а жалкая судьба перепевщика его мотивов меня совершенно не устраивала.
(Запись чуть другим почерком)
Родуэлл действительно сдержал свое слово: больше его визиты не сопровождаются изнуряющей головной болью. Правда, я радовался рано, еще не знал всех взбалмошных идей, кои могут прийти в гениальное сознание писателя. На меня обрушились новые предложения Pодуэлла, которые мне кажутся попыткой Гарольда вернуться в мир подлу… (зачеркнуто) Нет, даже своему дневнику я не могу довериться, Родуэлл может увидеть.
Это было вечером в субботу, когда я уже намеревался уйти из клуба домой, прощаясь с Pодуэллом.
- И вам также всего хорошего, дорогой мой Радов, – услышал я в глубине сознания голос писателя, - честное слово, я даже не хочу расставаться c вами. Скажите, вы не очень заняты завтра?
- Вы хотите предложить мне поработать в воскресенье?
- Не совсем так, я имел в виду дело несколько иного характера. Пойдемте, Радов, мы можем поговорить и на улице.
- Сегодня вы не прочь прогуляться, мистер Pодуэлл? – заметил я, стараясь поддержать разговор.
- Тут вы попали в самую точку, мой дорогой друг. Да, собственно говоря, дело заключается именно в этом, сэр. Видите ли, я умер восемьдесят лет назад – вы это знаете – и с тех пор я видел и слышал немало – в пределах нашего клуба. Да, я смотрю на мир вашими глазами и слушаю все, что происходит вокруг через ваши уши: зная эту мою привычку, Амассиан даже читает по утрам новости, чтобы я узнал, что делается в мире. Однако я лишен таких радостей жизни, как обоняние, осязание, вкус, чувство движения мускулов, когда мы идем по земле. Быть может, вам сейчас кажется, что это не суть важно для человека, но согласитесь, было бы нелегко жить так восемьдесят лет, если это можно назвать жизнью, - Pодуэлл горько усмехнулся.
- Но духи же существуют так тысячи лет…
- Никогда не встречал их и ничего о них не знаю.
- Но кто вы сами в таком случае?
- Я не смею сказать о себе - уникум, но, думаю, я именно он. Я никогда не видел разум, живущий вне тела, никогда не ощущал ничего подобного… кроме собственного разума.
- Вы не верите в духов?
- Я бы сказал – не верю, но я сам дух, поэтому трудно сказать. О чем мы говорили? А, ну да, о том, чего мне не хватает…
- Могу я чем-нибудь помочь вам, мистер Pодуэлл?
- Именно к этому я и вел разговор. Сегодня мы с вами закончили роман об одержимых.
- Он мне понравился, мистер Pодуэлл.
- Очень рад. Я старался, чтобы вы остались довольны этим творением. Вы помните, как духи вселялись в людей и заставляли их выполнять свою волю?
- Конечно, я помню это. Бедная Белла Бесс…
- Да, Радов, мне тоже ее очень жаль, но дух, который хочет вселиться в вас, обещает не причинять вам вреда.
- Прошу прощения, я не совсем понимаю, о чем вы говорите.
- Люди нередко просят друг у друга дать взаймы денег, пальто, зонтик, плащ… Я попрошу у вас немножко другое: могу я одолжить у вас ваше тело? Речь идет о таких вещах, как прогулка по парку или обед в ресторане: позвольте мне с вашей помощью подышать свежим воздухом – на один день, не больше, одолжите мне свое тело.
- То есть… - в моей груди застыл ужас, - я должен умереть на один день? Моя душа покинет тело?
- Что вы, ни в коем случае, сэр. Боюсь, что ваше собственное Я на какое-то время окажется полностью выключено, но я обещаю вам, что не совершу ничего такого, о чем вы впоследствии жалели бы. Если мое предложение пугает вас (я понимаю, как это неожиданно), вы вправе отказать мне.
Я промолчал, чувствуя, что отказать ему не могу.
Вечером я долго не мог уснуть; тяжелое чувство тревоги глодало мое сердце, а где-то в самых закоулках души затаился страх; что теперь будет со мной? Мне казалось, это будет подобно смерти, я даже вопреки своим привычкам закрыл на замок дверь в свою комнату, дабы никто не слышал моей возможной агонии. Проделывал ли раньше Pодуэлл с кем-нибудь подобные штуки? Что Pодуэлл хочет сделать с моим телом? Действительно ли все ограничится “вдыханием весеннего ветерка” или незаурядному писателю потребуются ощущения покрепче? Не захочет ли он причинить мне какой-нибудь вред? Быть может, он пожелает испытать давно позабытое чувство боли или.. даже… смерть?
Половина третьего ночи. Несмотря ни на что, я должен заставить себя уснуть хотя бы для того, чтобы не сойти с ума окончательно.