Наши постоянные читатели знают, что мы собираем и публикуем Ваши истории о ваших родных и близких — победителях Великой Отечественной войны, потому что #это_нужно_живым . Вот такое письмо пришло в редакцию канала.
Я бы хотел рассказать Вам историю. Из жизни моего дедушки. Он воевал в составе 4-го Украинского в морской пехоте, был в окружении, был в плену, совершил побег, вернулся на фронт, снова бился в окружении, был тяжело ранен в руку.
Записал (у меня с детства феноменальная память, не сочтите за бахвальство) один из эпизодов его жизни, с моим участием. Орфографию и стилистику его высказываний постарался сохранить.
Покойный дед мой, Петр Иванович Усенко, нечасто пил после войны, но пил добре. Правда, без дебоширства. Просто сильно хмелел, и бабушке в конце концов удавалось уговорить его и отвести в спальню, чтобы выспался.
Конечно, бабушка, как любая русская женщина, считала, что дед пьёт больше положенного, и вечно ворчала, а то и откровенно ругала его. Но истерик не закатывала — не те уж годы, да и жизнь многотрудная научила наших стариков не истерить по любому поводу и без повода, как это делают нынешние нытики…
Дед наутро не похмелялся — но и не продолжал, ибо не был алкоголиком, тем более запойным. Да и выпивал далеко не каждый день, и даже не каждый месяц. Они жили в Ставропольском крае, в селе, где люди общаются на удивительной и красивой смеси родного русского языка с украинскими словечками: колi, мабуть, зробiть, побачiть, пiдемо до хаты...
Он редко, невыносимо редко рассказывал о войне, о боях, о том, как это было. Тем, кто пережил подобное, всегда свойственно не распространяться о пережитом — разум таким образом пытается защитить душу от вновь накатывающего эмоционального потрясения.
Но иногда, во хмелю, дед всё же вспоминал некоторые эпизоды войны — великой, праведной, и страшной...Иногда я, тринадцатилетним подростком, подсаживался к нему за стол. Бабушка (она пережила деда на семь лет) месила тесто, готовясь печь очередной здоровенный каравай — её вкуснейшие хлебА были известны половине села, дети с других улиц иногда забегали, в своих вечных непоседливых играх на три улицы с гаком, к "бабе Кате, горбушку попросить".
Она отрезала от каравая каждому по огромной горбухе (корочке), натирала как следует крупным зубком чесночной головки, с крупной солью, иногда клала сверху заранее дедом посеченный, посоленный и потертый друг об друга двумя половинками огурец. Всучит очередному дитятке, дитятко — "Пасиб, баб Катя!" — и убегает
Взрослые, в том числе и родители прибегавших, иногда заходили, шутливо журили: "Теть Кать, ну не кормите вы их хлебом своим! Он же у вас такой, что одной горбушкой ребёнок наедается на целую неделю, кормить не покормишь!". Бабушка усмехалась добродушно, взрослые иногда просили отрезать. Отказа никогда не было.
И вот дед, пьяненький, за столом, бабушка готовит вспухшее тесто для выпечки, разогретая печь наполняет теплом небольшую кухоньку. На столе трехлитровая банка с домашним белым виноградным вином (дед больше любил вино, чем водку, был умелым виноделом, приучил и обучил этому искусству и меня), стакан в руке деда наполовину полон.
Дед пьян, на столе — початая пачка "Астры", спички, нехитрая снедь для закуси. Левой рукой дед берёт небольшой надкусанный томат с тугими красными боками, слегка обмакивает в соль — не откусив, кладёт обратно на тарелку... А правая рука держит стакан, поставив его на стол.
Я смотрю на эту руку, правую руку. Безымянный палец на ней сгибается самую малость, мизинец сгибается к ладони почти как остальные, но всё же с большим трудом. На предплечье, с внешней стороны — длинный рубец, почти от локтя до запястья.
В этом месте руку деду пропахал осколок немецкой мины. Руку собирались ампутировать, но хирург — мне почему-то кажется, что было именно так — посмотрел деду в глаза и понял: костьми лягу, а руку сохраню. Сохранил. Дед вернулся на фронт, но через полгода был комиссован — долго стрелять из автомата было невозможно, начинались сильные боли в запястье и кисти.
Я сижу напротив. Дед смотрит куда-то вдаль хмельными глазами, а затем внезапно произносит заплетающимся языком:
— А вот знаешь, Санька, есть песня...такая песня есть... Спросите вы у... У тишины. Хотят ли русские войны?
Я киваю — с детства обладаю абсолютным слухом, в восемь лет поступил в музыкальную школу, по классу фортепиано, а уж песнями в разных жанрах интересовался и вовсе с пяти. Дед ловит рассеянным взглядом мой кивок, сощурившись, и продолжает:
— Вот. А кто-нибудь если опять захочет на Россию? Вот тебя спросят: а что...как...а? А ты, внук, скажи им: вот послушайте песню. И пусть они тогда...ну-у...спросят — хотят ли русские войны? А война — страшно, Санька. Ох, страшно как. Я..ну да, воевал. А мы в оборону сели. И немцы атаковать стали. Патронов по паре дисков уже, а что делать? Вот так берегёшь патроны, коротко стрельнешь раз, два, другой раз.
Мы в яму залезли... Ну, не яма. Снаряд когда падает, раз — яма. Воронка... И мы в неё впятером залезли, а они р-раз — и лезут на нас. Ну, стреляем, конечно. И вот тута, слева от меня — хлопает по левому плечу, -
Леонид, он старшиной второй статьи был. И р-раз — прямо ему в грудь. Вот он сполз книзу, а я к нему. Леня, Леня, ты чего? А всё. Смотрю, губы шевелются, я наклонился. А он шёпотом: Петя, назад нельзя, они роту...зайдут. Или как? Обойдут, ага. И помер. И я наверх лезу, а ще двоих ребят наших постреляли — они тоже вниз покатились. Сразу убитые. И тут мы с Андреем стрелять начали опять. А тут — р-раз, мина!
Андрюшку убило тоже сразу, да. А я не помер. Рука так болела, Санька, ох как сильно! Ничого не слышу, гудит всё, звенит. Цей глаз землёй брызнуло, вот как пороша, что ль, попала, потер малость, проморгнул его. Наверх опять полез, а там немцы бегут. Ну, я уже глаза в небо поднял. Перекрестился, и вот так вот встал прям в рост — он слегка приподнимается со стула, выпрямляя старую спину, — и как заору. Ах вы, ору, сукары, …б вашу душу в три колена разъе…ать. И давай стрелять по ним. Человек пять-шесть — ну вот помню: положил. А автомат — ППШ, знаешь, внук? Такие были вот у нас.
Я киваю: знаю, мол. Дед молчит несколько секунд. Бабушка застыла у печи, и я краем глаза вижу, как она, молча, стараясь делать это незаметно, вытирает глаза уголком фартука. Дед снова начинает говорить, и голос его уже совсем не запинается, звучит трезво, но глухо и мрачно:
— А я... Санька, они ж бегут на меня. Ко мне, то есть. А ППШ заклинило. Я дергаю, дергаю — заклинило. Всё, думал. И тут ка-ак начали сзаду стрелять! Немцев, мабуть, аж пять сразу убили. Бачу, шо воны назад побигли... А за спиной — "Ур-рра-а!". Це хлопци с соседней дивизии окружение прорвали. На помощь к нам шли. Ну, они сперва роту выручили, а мы же в боевом сидели. И вот они потом дальше побёгли, и до нас прийшлы.
До воронки. Як раз колi у мене автомат заклинило...
Дед снова замолкает, и через пару секунд как-то совсем уж надрывно произносит:
— Ага… Вот оно так, Санька. Вот я сполз вниз, у воронку... А хлопцы там лежат. Як ото побило усих, так и лежат. А я живой. Ну, ранен, рука болит. А живой. Сижу та на них смотрю... Плакать хочется, а я нэ можу. Не идуть слёзы. Вот не идуть, хоть ты що зроби з ними... И так ото рука болит, страсть. Терпежу нэма. Я вот так её взял, нянькаю, а сам трясусь — а слёз всё равно нэма…
И я вдруг вижу это в его глазах. Вижу эту воронку. Вижу Леонида, сползающего вниз с простреленной грудью. Двух других краснофлотцев, наповал сражённых пулями. Вижу деда и Андрея, яростно бьющих из автоматов короткими очередями. Вижу столб земли и огня, убивший Андрея. Вижу, как дед встаёт во весь рост на краю воронки, навстречу набегающим гитлеровцам.
Слышу, как пересохшим горлом надрывно кричит дед в голос, солёным, ядрёным крепким матом — и как бешено дрожит в его руках автомат, встречая немцев злыми шмелями, как валятся они наземь, словно натыкаясь на невидимую стену. Вижу, как они стреляют в ответ — и словно зачарованный древнерусскими волхвами, дед стоит во весь рост, страшен и неуязвим в праведном гневе.
Сердце колотится в груди так, словно я только что весь урок физкультуры играл в волейбол, все сорок пять минут. Колотится, стучится — и рвёт грудь, душу, а вместе с ним что-то такое в душе кипит, хочется почему-то закричать. Заорать в голос, без слов, просто кричать и кричать, пока душа не успокоится…
Дед вспоминает, что у него в руке стакан с недопитым вином — но делает лишь один небольшой глоток. И вдруг медленно, уставившись в стол, тихим усталым голосом произносит словно молитву:
— Хотят ли русские войны... Хотят ли русские войны... Спроси ты у...спросите вы у тишины...
И в этом тихом, отдающем вселенской печалью, голосе я не слышу пьяных ноток. Там есть только боль. Боль, ужас — но и победа. Наша победа. Их победа. Победа моего дедушки, Петра Ивановича Усенко. В каждом слове этой песни, из которой он когда-то и запомнил всего пару строчек, в каждом слове, которое он сейчас произносит, незримо звучит чеканное и могучее левитановское: "...в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной КАПИТУЛЯЦИИ германских вооруженных сил!".
И в маленькой кухоньке я вдруг наяву слышу, как дед плачет. Негромко, по-мужски, опустив голову и вздрагивая плечами. Бабушка отодвигает в сторону таз с тестом. Подходит к столу:
— Сашуль, иди. Иди, погуляй пока, ребята вон в обед заходили, Димка Грибко тебя спрашивал...
Я послушно киваю и выхожу из кухни. Обернувшись в дверях, я вижу, как бабушка мягкими руками, испачканными мукой, встав позади дедушки, обнимает его. Дед, уткнувшись лбом в её предплечье, глухо полувздыхает-полувсхлипывает. И уже уходя, я слышу его надрывный голос:
— А всё равно мы... Мы всё равно продержались. Победили, Кать. Победили мы их...
***
Деда давно нет в живых. Бабушки тоже. Мне сорок шесть. Уж впору самому добродушно смотреть на носящихся, словно угорелые, внуков...Только вот память всё ещё сильна. Я помню. Чту и берегу эту память.
О моём дедушке. Старшем матросе, в составе четвертого Украинского фронта.
Память о победе.
Об их победе.
О его ПОБЕДЕ.
***
Однажды и мне придется покинуть этот мир. Так уж заведено, бояться тут нечего. Но до самого последнего вздоха я буду помнить тихий голос деда:
— Хотят ли русские войны…спросите вы у тишины.
2 августа 2021 года.
К сожалению, автор не предоставил нам фото своего дедушки.
Автор: Александр Александрович (aka MasterCorwin), читатель канала Хакнем Школа.
Другие статьи в рубрике:
Если вы (или ваш родственник) были участником важных событий, которые хотели бы сохранить в памяти других людей — присылайте свою авторскую заметку (+ плюс фотографии из личных архивов) нам на почту story@haknem.com , мы опубликуем в рубрике #это_нужно_живым от вашего имени.
