Первая ночь в северной деревне никогда не уйдет из памяти.
Деревянная кровать была врезана в угол избы и поэтому имела одну-единственную ногу. Укрывшись черно-розово-белым лоскутным одеялом, я вгляделся в широкие, темные, словно отполированные доски потолка, вдохнул запахи молока, хлеба, сохнущих на печи фуфаек, самоварного уголька, мытых полов - и вдруг всем существом, сознанием и телом ощутил, что наконец-то я дома. Как будто долгие годы где-то пропадал и вот теперь вернулся.
Потом пошла ночь за ночью. Сон подбирался незаметно, сознание туманилось, в голове крутился услышанный днем стишок:
Два Ивана и весло,
Оторвало, понесло.
Но прежде, чем меня окончательно уносила ночь, я вспоминал дневное. Край, куда я попал с большого самолета, а потом с маленького, открывался не сразу, и не так, как я хотел, а как хотел он сам. Вперемешку.
Серые валенки для работы, черные - на выход.
Изобразить человека, представить в лицах - неприлично, как неприлично сказать о старике, что он старик. Стариков не бывает, бывают пожилые.
Вместо "да" говорят "ну".
Собаки меряют человека взглядом с головы до ног. Собака лежит на мостках, и через нее осторожно переступают.
В дальнем лесу водит. Войдешь в лес - и будешь бродить, пока не выручат. А в соседней деревне закрыло корову. Мычит на огороде, а самой не видать.
Фамилии: Добродомовы, Посоховы, Лыжины.
Имена женские: Опросенья (Опрошка), Хионья (Хипка).
Имена мужские: Северьян, Мина, Епифан (Фанька, Фанушка).
Как даются уличные прозвища: мальчик упал с крыльца и заплакал, а мимо шел прохожий и сказал: "На! Повар с котла упал". С тех пор прозвище мальчика - Повар, а когда он вырос, то и дети стали Поварятами.
Еще прозвища: Любушка (мать всё тешила сыночка: "Любушка, покушай, Любушка, приотдохни"), Праздник (в школе отвечал дни недели и сказал: "Пятница, суббота, праздник").
"Ребятишек не заржавят, всем прозвище дадут," - говорят в Едьме. Да и как обойтись без прозвищ, если половина деревни - Голенищевы, а другая половина - Шапкины. Скажешь: "Позови Ваню Шапкина", а тебя спрашивают: "Из какого класса?", потому что Ваня Шапкин есть и в седьмом, и в пятом, а в этом году еще и в первый класс пришел Ваня Шапкин.
Лошадь, на которой я ездил за скелетом, звали Зима. Дважды в неделю я отправлялся на ней в соседнюю школу, которая бедствовала: не было учителя английского языка.
Осенью я ездил верхом. С высокого крутого угора Зима спускалась медленным шагом, и я ей не мешал. Слабо светилась ниточка огней на другом коренном берегу, в трех километрах от нашего берега. Стоял мрак и полная, вековая тишина. В этой тишине мы с Зимой были одним притихшим живым существом.
Скакал на бешеном коне
Наездник молодой.
Он королеву покорил
Отважною ездой.
Не было ни королевы, ни бешеного коня, но гнедая лошадь была, и можно было подняться на стременах. Мы съезжали на луг, я переводил Зиму на рысь, начинало заметно светать. Мне то приходило на ум что-нибудь гордое, верховое, балладное, то вдруг начинала грызть совесть. Я ехал вдоль высокого лесного берега и думал о том, что хоть и без вины, а виноват перед читателями. И вина всё возрастает по мере того, как переиздаются баллады о Робин Гуде.
Детское издательство охотно печатало эти баллады, и издательское начальство (времена-то были советские) особенно радовалось тому, как сурово и весело Робин Гуд расправляется с попами и монахами.
Он разостлал свой длинный плащ,
И триста золотых
Он из епископа натряс
Во имя всех святых.
Точь в точь воинствующий безбожник. Но ведь смысл этих расправ совсем другой. Англию к тому времени захватили норманны, из них и состояла новая церковная иерархия. А Робин был саксом, изгнанным из своего дома. Не священнослужителя видел он в епископе, а оккупанта. Сам же был глубоко религиозен. Дал обет деве Марии, что никогда не обидит женщину, и этот обет сдержал.
Нужно было объяснить всё это читателю, написать хотя бы краткое примечание. Но Робин, верующий в Бога, - об этом советское издательство не хотело и слышать.
В сельской библиотеке под Смоленском я спросил, есть ли баллады о Робин Гуде. Библиотекарша застеснялась: "Они у нас в таком состоянии...", но все-таки вынесла что-то в газете, и когда газету развернула, я увидел стопку замусоленных овальных листков с отделившейся овальной же крышкой бумажного переплета, - так была зачитана книжка. У меня с собой был новенький экземпляр, мы к обоюдному удовольствию совершили обмен, и я долго хранил этот почетный трофей.
Впервые сборник Баллад о Робин Гуде в переводах И. Ивановского был издан в 1959 году. Далее последовали издания 1963 и 1980 гг. Общий тираж составил 1500000 экземпляров.
Вот и в смоленских местах множится мой невольный грех, и я ничего не могу с этим поделать. Оставалось забыть. Стараться не думать.
Когда ложился снег, я запрягал Зиму в сани. Ночью мороз постукивал в сруб, набирал силу. В конюшню, нагретую дыханием лошадей, я входил, как входят в тумане в теплую воду. А потом снова дышал морозным воздухом.
Однажды я замечтался в санях на ровной дороге, загляделся на сороку. Она прыгала по изгороди возле остатков стога, вывезенного на корм или на продажу. И вдруг - толчок. Я сунулся головой вперед и с изумлением увидел, что передо мной нет лошади. Раскинувшись, лежали пустые оглобли, а я одиноко сидел в санях посреди чистого снежного поля, подобно Ивану-дураку, но с портфелем. Потом я увидел Зиму. Она трусила впереди, волоча за собой вожжи, и свернула к ближайшему стогу.
Всё дело было в тонкой ледяной корочке, которой покрылись оглобли. Конюх советовал подложить под гужи сена, но уж очень неловко было возиться с промерзшими, словно железными гужами. Пальцы костенели, не слушались, и я пренебрег советом. На дороге сани уперлись в бугорок, Зима сдернула гужи с оглобель, а вожжи я упустил.
Следующие два поста буду посвящены особенностям русского северного деревенского языка и расскажут о том, как метафорично и вместе с тем предельно точно изъясняются местные жители.
Подписывайтесь на наш канал и ставьте лайки!