Всю жизнь я страдаю от роковой, неразделенной любви к маме. Да, она меня не любит, а я любила ее какой-то болезненной, чрезмерной любовью. Это началось с раннего детства, может, и с рождения, — я цепенела от ужаса если мама задерживалась на работе на десять минут! Может это шло от понимания того, что кроме нее у меня нет никого. Я поздний ребенок, маме было за тридцать, когда родила меня. Отца не было, родила, видимо, от случайной связи. Была бабушка, которая ко мне была абсолютно равнодушна, так же зацикленная на своей дочери, моей маме. Да и умерла она, когда мне было девять лет.
В младших классах я училась из рук вон плохо, потому что пребывание на уроках означало разлуку с мамой. Работала она тогда два через два, в те дни, что она на работе, я еще могла как-то сосредоточиться, а вот когда была выходная... Я могла разрыдаться прямо на уроке от тоски по маме! Мне хотелось к ней, и вовсе не для того, чтобы мамочка меня обняла или взяла, скажем, на ручки, такого и не было никогда. Я хотела быть рядом, чтобы защитить ее, уберечь от чего-то! Никакой конкретной угрозы не было, я вообще не понимаю, откуда у меня, маленькой, были такие мысли и чувства.
А мама меня не любила. Возможно, я ее просто раздражала этой привязчивостью, своей неспособностью ни на чем кроме нее сосредоточиться. Она не била меня, и даже не ругала с криками и угрозами, а просто говорила, что я никчемная, глупая, ей стыдно за такую дочь, меня надо сдать в интернат (страшнее угрозы я не знала). Могла и прямо сказать, что ненавидит, что жалеет о моем рождении. Как же я плакала! Как хотела, чтобы меня любили! А она в ответ смеялась...
Потом поняла алгоритм, — чтобы меня любили, надо быть хорошей. Стала старательно учиться (глупой я не была), взяла на себя всю работу по дому, буквально пресмыкалась перед ней, выпрашивая любви, думаете, это помогло? Ничуть.
Прибегаю с очередной пятеркой, показываю, она: «Ну и чем тут хвастать? Лучше бы подмела лишний раз, все равно кроме карьеры дворника тебе ничего не светит». Придет с родительского собрания, спрашиваю, что обо мне говорили, «А что о тебе говорить, тебя и не помнит никто, мышь серая». Вылижу всю квартиру, в ответ: «После твоих уборок ничего не найдешь, лучше бы уроками занялась». Летом, в тринадцать лет, подрабатывала, купила ей туфли: «С тяжелым же сердцем ты их покупала, я все ноги сбила, хожу и мучаюсь».
И так всегда и во всем. Любой человек, согласитесь, уже лет в 16 махнул бы рукой и занялся своей жизнью! Я все понимала, видела, что моя любовь совершенно никому не нужна и безнадежна, но мне так мучительно нужна была мамочка! В юности многие страдают от любви, пишут стихи, делала это и я, но писала их кому? Мамулечке своей единственной! У меня не было ни одного школьного романа, да и подруг не было, после уроков я опрометью бежала домой к маме, доказывать свою любовь и преданность. Чего добивалась? А вот чего: «Какая ты никчемная, никому-то не нужна, в таком юном возрасте дома сидишь. Твой потолок — швейное ПТУ, а потом будешь простыни всю жизнь подшивать, наволочки уже не доверят». И это при том, что ходила в сшитых мной вещах! Но для нее ничто не было аргументом. И я вновь и вновь пыталась завоевать ее расположение, услышать хоть раз доброе слово...
Я тоже в конце концов поняла всю тщетность своих усилий, но положение не улучшилось, — все так же безнадежно любила маму и пыталась достучаться до нее. Надеялась на будущее взросление, на то, что полюблю кого-то, выйду замуж, будут дети... К двадцати годам и муж, и ребенок были, но лучше не стало, мама была на первом месте, главнее даже сына. А она продолжала сживать меня со свету, рассказывая обо мне и муже всякие байки соседям, знакомым. Они все видели, некоторые прямо говорили маме: «Зачем ты девку-то гнобишь, дочка у тебя золото!». Думаете, я была благодарна чужим людям за такие слова? Нет, я на них злилась, ведь они посмели перечить мамочке!
Я пыталась «разорвать пуповину», стала даже ругаться с мамой, прямо спрашивала, за что она меня не любит. В ответ: «Как могла, так и любила». А однажды в спокойно, доверительном разговоре, произошедшем в тот момент, когда мне было уже за тридцать и, казалось, любовь уже увядала, призналась, что всю жизнь очень боялась внезапной смерти, потому и детей не рожала, — чтобы сирот не оставлять. А потом случайно родилась я. И мама, поминутно ожидая своей внезапной смерти, решила держаться со мной холодно и строго, чтобы я не очень страдала после ее смерти...
После такого признания моя любовь вспыхнула с новой силой. Бедная моя мама, из-за глупого страха она лишила меня своей любви, и сама себе не позволила полюбить своего ребенка... Мне уже сорок, маме за семьдесят, возраст не улучшает ее характер, — в свой адрес я слышу только бессмысленные и несправедливые обвинения и уже не пытаюсь добиться материнской любви, а просто выражаю свои чувства как могу. Но как же мне не хватает доброй, любящей мамы!