Пока жив
Жизнь - это в первую очередь переживания, и только во вторую - осмысление. Резкий удар в левое колено едва не переломил Германа пополам, а осознание того, что пальцы снова вцепились в холодный известняк пришло позже. Противоречивое чувство почти панического страха перед зияющей чернотой внизу и какого-то чистого детского облегчения от того, что этот карниз подарил ему ещё несколько мгновений жизни, переполняли Германа, вызывая предательскую трясучку во влажных от пота руках.
Он осторожно повернул голову в сторону, желая понять, на что он может рассчитывать. В полумраке колодца зеленовато-серая полка перекрывала основной ход подобно порожку в стволе травматического пистолета, и Герман мог только благодарить судьбу за то, что не проскочил её подобно пуле.
Впрочем, радоваться особо было нечему. Три с небольшим метра над головой почти отвесной стены, бездонная тьма под ногами, и узенькая полочка, едва дававшая возможность хоть как-то на ней сидеть лишали Германа возможности продержаться здесь даже ночь. Любое неловкое движение во тьме, или потеря контроля над собой во время дремоты неминуемо обернулись бы трагедией.
С трудом отпустив скальный выступ, Герман перехватился за более надёжную опору, подтянул себя к наиболее широкой части полки и перевернулся спиной к стене, упёршись для страховки правой ногой в противоположную стенку в наиболее узкой части колодца. Левая нога его не слушалась. С разбитого колена сочилась кровь, и любая попытка двигать ногой в суставе вызывала боль.
Только тут он понял, сколько напряжения до сих пор было в его теле. Он отпустил его, и почувствовал, что оно побежало горячей струёй по бедру. Ему не было стыдно. Ему было хорошо и страшно от того, что он жив. Пока жив.
Птица счастья
Герман не мог ни думать, ни действовать. Ему нужно было просто сидеть, сидеть, расслабившись настолько, насколько позволяло ему его положение. Сидеть, чтобы натянутые струнами нервы, наконец, пришли в работоспособное состояние, чтобы дать ему возможность понимать и принимать взвешенные решения. Пока адреналиновое похмелье отравляло организм стрессовой реакцией, не стоило даже думать о том, как выбраться. Все попытки сделать это сводились к очередному приступу ужаса перед бездной.
Герман не знал, сколько это продолжалось. Он чувствовал себя Локи, с той лишь разницей, что яд капал ему в сердце, раз за разом разъедая его страхом. Ему казалось, что он попал в пасть к дракону и не шевелиться сейчас - это самое главное. При этом где-то предательская мысль скреблась в затылке: "Скоро сядет солнце, и тогда ты - труп".
И всё-таки случилось нечто, что вывело Германа из патологического ступора. Птичка. Её даже было путём не разглядеть. Она села на край колодца, что-то прочирикала, вспорхнула и улетела куда-то, наслаждаясь своей свободой. Она улетела, а Герман всё ещё смотрел ей вслед так, словно она должна была взять его с собой, но забыла.
Там вверху он увидел размазанные по небесной синеве облака. Они плыли на юг, к морю. Герман вдруг понял очень простую штуку: он умрёт, а мир ничего не узнает об этом. Никто никогда не узнает правды. Никто даже не будет знать, где искать и о чём думать. Да и вообще, с его уходом ничего не изменится. Птицы будут летать, и облака двигаться, туристы падать в пещеры, а горы расти и разрушаться. Это и есть жизнь. И в том, что с ним случилось нет ничего особенного. Ничего. Рядовое происшествие в череде бесчисленных происшествий вечно движущейся Вселенной.
И вот когда он это понял, то его вдруг отпустило. Он перестал взглядом цеплять эту проклятую тьму под ногами. Ему интереснее теперь была небесная синь над головой. И страх ушёл, растворился в окружающем пространстве. Если не происходит ничего значимого, то о чём тогда волноваться? "Надо выбираться отсюда", - пробурчал Герман, и стал осматривать стены в поисках возможных решений.
Рудияр