Палач по закону (часть 2, главы 13 - 27)

(14)

Принцессе Катерине снился родной дом. Во сне она была счастлива. Во сне не было нелюбимого супруга, не было военно-походного лагеря, не было ничего, что теснило ей грудь в реальности тяжелой плитой, давило в землю.

Она была настоящей и живой.

Та поспешность, с которой собрали принцессу Катерину с солдатами и деньгами, с припасами и лошадьми, ясно дала понять, что ее коронованный супруг едва ли не выжидал удобного случая, чтобы избавиться от своей жены.

Когда пришло время для расставания, они мялись. Катерина знала, что Филипп ее не любит, что она совершенно ему не нужна и все-таки какое-то чувство недосказанности повисло между ними. Они расставались, зная, что их брак заканчивается здесь, именно здесь.

-Ну…выдашь мне Лагота, его земли платят в мою казну и мы больше не муж и жена, - Филипп мог хорохориться во время Совета, когда шло обсуждение этого предложения, мог выступать гордо на пирах, когда поползли слухи о походе в народе, но когда он стоял вот так, перед своею женой – храбрость куда-то ушла.

-Я не вернусь, - ей хотелось, чтобы он пожалел. Катерина разрывала Божественную Клятву – совершала преступление перед богами и собой, перед рыцарями Луала! Ей хотелось, чтобы и Филипп чувствовал в сердце ту же тоску, что и она.

-И не надо, - согласился Филипп.

Еще помолчали. Затем, когда тишина достигла своего звенящего предела, король промолвил неловко:

-Удачи…

-Спасибо, - Катерина кивнула и протянула руку своему пока еще супругу. Филипп удивился, но коснулся ее руки. – Спасибо за всё.

-Удачи, - повторил Филипп и быстро отошел подальше, будто бы боясь, что Катерина отравит его своим присутствием.

И начался путь. Путь на захваченную Лаготом родину, путь домой. Катерина знала, что Вандея слишком слаба, чтобы защититься, у нее нет ни когтей, ни зубов, ни оружия против всей подлости. Слишком набожная, слишком святая.

Что ж, может быть, отмолит Вандея и разрушение Божественной Клятвы своей старшей сестры?

Но путь еще так далек. И встреча далека. А там…Катерина пыталась представить, что там? Как ей выбивать Лагота со своей земли? Как ей говорить с ним? Ах, как жаль, что она уехала так быстро! Как жаль, что не умела оставить переписку хоть с кем-то, кроме Моро.

Моро…ее сердце – верное и сухое, разломанное разрушенной Божественной Клятвой, а до этого – скованное ею же, дрожало при одной только мысли об этом человеке.

Моро был советником еще при ее отце. Тогда он казался ей – маленькой девочке очень уж взрослым, но, войдя в юность, Катерина поняла, что между ними разница малая, просто Моро ведет и ставит себя иначе, а еще – жизнь хлестанула его гораздо сильнее.

Отец, о котором Катерина вспоминала лишь призрачно, за что терзалась виною, приставил Моро к старшей дочери, чтобы обучить ее некоторым словесным наукам. И тогда Катерина пропала. Она тогда заставила полюбить себя поэзию, к которой прежде была равнодушна и даже пробовала сама сочинять что-то до ужаса нелепое и глупое, робко показывая его в конце занятия Моро, чтобы продлить мгновение рядом с ним.

А он вчитывался внимательно, потом смотрел на нее и, кажется, читал ее душу так же, как лист…

Но это было давно. Сейчас принцесса Катерина спала, наслаждаясь сонной грезой, где была Вандея, где снова была церковь Луала и мрачный Гилот, и, конечно, Моро…

Не было только отца. Может быть, не хотелось ей осознавать его смерть, а может быть, не хотелось вовсе о нем думать…отец и дочь были далеки друг от друга. Вильгельм винил ее за то, что она не сын. А она держала себя учтиво. И даже когда Вандея явно получала больше любви отца, чем старшая сестра, не выдавала острой и редкой ревности…

В это время принцесса Вандея не находила себе места. Покой она утратила в тот злополучный день, когда вышла замуж и потеряла отца. Все разрушилось меньше, чем за час и она умерла тогда всем тем, что было в ней прежде, осталось лишь незащищенное светлое нутро.

Обнаженное и бесстыдное. Теперь ей казалось, что вокруг все злодеи. Благо, ее супруг пока не приходил к ней, не касался – не то стыдился сам, не то боялся, не то просто был занят или не заинтересован – Вандея не хотела знать. Она томилась прекрасной птицей в ужасной клетке, понимая ярче, чем обычно, что уже ничего от нее не зависит.

Многие часы она проводила на коленях перед Луалом и ликом Девяти рыцарей его, надеясь вымолить обратный мир, к которому привыкла и который понимала. Тогда за нее решал отец, но ему можно, а сейчас, выброшенная из всего пути, Вандея блуждала тенью…

И пока Лагот слишком был занят ликованием от того, что его люди вырезали на улицах мало-мальски опасных мятежников по заговору этих же самых мятежников, Моро предвещал весь ужас, новый жрец Луала усиливал свое влияние, стирая прежнее Дознание – запятнавшее себя…был только один человек, кто по-настоящему увидел в Вандее неразыгранную на полную меру карту.

Он сам точно не знал, чего хочет. Не видел еще, как именно сыграть этой жизнь, куда бросить, во имя чего жертвовать, но чувствовал, что это сильная фигура и пока нельзя ее упускать. Опытный интриган и обольститель Леа обладал прекрасной интуицией…

И он пришел под своды Девяти Рыцарей Луала, зная, что сейчас Высший Жрец Кровер обхаживает Лагота, продвигая новый законопроект о том, что жрецы Луала вольны теперь наносить клеймо на преступных горожан. Законопроект громкий, Леа знал, что Лагот посоветуется с ним и уже придумал, как подвести герцога к тому, чтобы проект вышел еще более широким… тогда народ взбунтуется раньше.

Самое главное – остаться при этом в тени Лагота! Он, Леа, вроде бы и не при делах. А вот те – плохие, без сомнений!

Но пока…

Пока он пришел под каменный свод Луала и Девяти рыцарей его. Сделал вид, что не заметил бледную и тонкую женскую фигурку и, изобразив на лице своем великую скорбь, опустился на колени и страстно зашептал свою молитву…

Расчет был верным.

Вандея привыкла находиться одна в этой суровости веры и дрогнула, заметив, что пришел кто-то. Увидев же молодого красивого советника, который был погружен в свои мысли, она не сумела сдержать своего интереса.

Робко приблизившись, она встала рядом с ним на колени и коснулась его плеча с нежностью и состраданием.

Леа вздрогнул. Увидел принцессу, поспешно вскочил, изображая крайнюю степень смущения.

-Простите, ваше высочество, я не должен был…ох, простите! Я спешил…я не хотел. Я ухожу.

Он был образцом покаяния, смущения и неловкости! Тут дрогнуло бы, усомнилось любое сердце, а что уж говорить о самом нежном и светлом?

-Простите меня, - Вандея чуть отвернулась, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза, - я не ожидала встретить здесь кого-то, кроме жрецов.

-Я не люблю молиться в присутствии жрецов, - Леа отступил, поклонился. – Простите, что нарушил ваше уединение.

-Нет, что вы! – она выкрикнула горячо и даже поспешно, заметив это, сама же и устыдилась, но было уже поздно.

Леа понял, что победил.

-То есть, - принцесса сжалась, как будто бы ожидала грубого окрика, - я хотела сказать, что Луал одинаково висит надо мной и над вами.

-Боюсь, я не был самым верным его последователем! – вот здесь была правда. Леа едва ли мог бы вспомнить хоть одну молитву. Но не стоило говорить об этом набожной принцессе, в отношении которой у Леа уже рождался план. – Я едва не потерял веру.

-Потеряли веру? – это было страшным ударом для Вандеи. Прежде она видела людей, что не имели веры, и людей, что не знали веры. Но потерять?

-Да, - Леа тяжело опустился на колени обратно и заговорил так, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом. – Когда я был мальчиком, моя мать умерла в тяжелых муках. Я был старшим из трех ее детей, а отца я не знал. И вот в тот день…как сейчас помню, был дождь. На постели – остывающий труп матери. В доме холодно. Из еды – пустая похлебка с куриной шкуркой. Мне девять лет, моей сестре – три года, моему брату – семь. И впереди – враждебный мир, зима…

Леа невольно ушел в свою память. Там были провалы, о которых он запретил себе думать. Но снова пахнуло на него могильным холодом прошлого, снова вспомнились огромные глазища сестры…

Жива ли? У него не было выбора. У него не было ничего! он хотел есть. А она была такой маленькой…

Вспомнила бы она все равно маму? Или дом? Нет. а мешок крупы, отданный бродягами за девочку прокормил его и брата в ту дрянную зиму.

Хватит. он запретил себе думать! Это был не он. Это был кто-то другой.

-Мне жаль, - Вандея тихо плакала и это отрезвило советника. Он с удивлением воззрился на принцессу, как человек, чье сердце черствело годами, а потом вдруг неожиданная ласка тронула…

-Не стоит жалеть… - глухо обронил Леа. – Луал оставил меня тогда. Луал оставил меня у могилы моей любимой, но сегодня я могу верить ему. Могу верить в него.

-Вы сильный человек, - одобрила принцесса и вдруг, сама поражаясь своей смелости, схватилась за его руку. – Помолитесь со мной! прошу вас, помолитесь со мною…

Ну разве мог Леа отказать?

(15)

Сковер знал, что его путь разойдется с дорогой Альбера, но не предполагал, что это случится так быстро. На месте торговца Сковер предпочел бы выждать, пока, хотя бы одна сторона: Лагот или Катерина не исчезнут, а уже тогда…

Но если жребий брошен, если сделан уже ход – пускай! Сковер готов принять эту игру. Скоро Альбер захлебнется в собственной крови и узнает вкус поражения.

Альбер будет уничтожен. На стороне Сковера – время и тень, на стороне Сковера грядущая борьба между принцессой Катериной и Лаготом, а что есть у Альбера? Народ? Так он переменчив. Сегодня обожает, а завтра – низводит. Деньги? Ну, что ж… это сильно, но если взывать к народу, то народ не жалует богатств, когда эти богатства не у него. И так сильная позиция Альбера обратится ничем!

Все, что есть у Альбера – знакомства, связи - это тоже неважно. Люди склонны бояться. Люди склонны предавать. Они выбирают сильных, и остаются с ними, а те, кто не отступают, фанатики и только!

А фанатиков надо уничтожать.

Сковер торопится на встречу принцессе Катерине. Он уже знает, как поведет себя перед нею и как расскажет ей о подлости Лагота, о том, что невольно стал причиной гибели ее отца, угодив в ловушку…

Упадет ей в ноги, будет молить о пощаде. В конце концов, если не устоял сам Гилот – великий фанатичный королевский дознаватель, куда уж ему, слабому уличному проходимцу уловить тонкую интригу?

И принцесса Катерина помилует его и оставит подле себя, потому что с ней – заморское войско. А он все-таки свой, родной. Он знал отца. Он расскажет принцессе Катерине сказочку, а та послушает, потому что сейчас подле нее никого… и она не привыкла решать. А Сковер поможет.

Пока Сковер с небольшим отрядом верных ему людей, собранных из числа бывших дознавателей поджидает принцессу Катерину на подъездах к столице, Альбер не находит себе места.

Во-первых, ранен его единственный близкий человек. И пусть этот человек сейчас за закрытой дверью залы тихонько смеется, наслаждаясь обществом Эды, пусть этот человек пришел в чувство, перед Альбером встает острое осознание простого факта – смерть ходит совсем рядом.

Одно дело осознавать это мозгом, а другое – чувствовать и видеть. Альбер не может защитить никого, но при этом его уважают в народе? Парадокс! Чудовищная морда змеиной насмешки.

Во-вторых, как сообщил Леа в секретном же письме: Сковер успел ускользнуть с несколькими из своих соратников. А это значит, что вся интрига Альбера, все вовлечение Леа, как продвигающего идею уничтожения мятежных лидеров – терпит крах. Ну…почти крах. На улицах, говорят в донесениях к Альберу, народ вспышками закалывает, запинывает кого-то из слабых солдат то тут, то там, то у ратуши…

Народный гнев обретает форму.

Но Сковер, который стал так опасен – ускользнул! А все затевалось так рано из-за него одного. И как поступить? Куда он направится? Альбер не знал покоя…

Пока же Альбер не находит себе места, за означенной дверью его дома, поправляется Ронан. Он может уже немного улыбаться и тихо смеяться, пытается шутить. Эда неотлучно при нем. Оба делают вид, что в этом ничего удивительного, и Ронан проявляет поразительное чувство такта, не заговаривая с нею о восстании и мятежах.

Ему хочется ее сберечь. Ему жаль ее.

А ей жаль того, что когда-то она была дознавателем.

Эда касается руки Ронана как будто бы невзначай, смотрит, как будто бы случайно, и улыбается невольно, когда он шутит. Она делает вид, что только рана Ронана и удерживает ее подле него. И боится, что он так быстро поправляется.

Точно зная, что творится в сознании романтичного идеолога, заговаривает сама:

-Ты, наверное, удивлен моему спокойствию?

-Удивлен, - Ронан не лукавит. Это редкая минута. Она заговорила первая, и он хочет этого разговора и боится.

-Я следую за законом, - Эда качает головою. – Я не с вами. Я с законом. Он выше трона и людей.

-Он выше, - соглашается Ронан. – Но ты согласна помочь нам?

-Да, иначе будет кровь. Мой наставник – Гилот, не одобрил бы этого. Но еще больше не одобрил бы он того, что я допустила массовые смерти и казни. А это придет, если кто-то не будет хранить закон. И пусть я буду клеймена всеми сторонами, пусть…- Эда на мгновение замолчала, затем заговорила тише, но спокойнее, - пусть любую кару обрушит на меня Луал и Девять рыцарей его, я сберегу закон. Я сделаю все, чтобы не допустить невинных смертей.

Ронан сам как будто бы случайно касается теперь ее руки. В этом прикосновении больше слов, чем в самом красноречивом монологе. Благодарная нежность, робость, осторожность…

-Завтра будет первое заседание, - Эда с усилием отнимает руку. Усилием для себя. Ей хочется, чтобы он не позволил ей разорвать соприкосновение их рук, но он не неволит, а она не желает выдавать себя, хотя выдала уже давно. – Первое, говорит Альбер. По-новому.

-Будем говорить о будущем.

-Принцесса Катерина наш враг, Лагот наш враг, и Сковер, как говорит Альбер – наш враг, - Эда вздохнула. – Я не выношу…

Она не договорила, не дала сорваться неосторожному слову – кого именно и за что не выносит. Но Ронану это не нужно.

-Два моих старых друга с нами, с законом, - вдруг говорит Эда. – Фалько и Паэн. Я их еще не видела…веришь?

Ронан верит. И ему не нужно слов, чтобы дать ей это понять. Лишь взгляд.

-Завтра будут Альбер, ты…я, - Эда едва заметно улыбнулась, - жрец из моей прошлой жизни – Кенот, какой-то Леа или Лео…

-Леа, - Ронан хмурится. – Страшный человек. Без морали. Без совести. А что еще хуже – с умом.

-И Мэтт, - она не слышит. Или ей плевать. Или она равнодушна. – Поговорим, обсудим… я покажу свои наброски.

Ронан поднимает на нее удивленный взгляд – когда же Эда успела сделать наброски, если почти неотлучно при нем?

-Хочешь…- Эда колеблется, румянец играет на ее щеках и это хорошо видно в неровном свете свечей, - я покажу тебе их?

Эда сама не знает, зачем предлагает это, почему ее язык позволяет ей сказать и слова даются так легко?

И Ронан, тоже не зная, на кой черт, соглашается, точно понимая, что за этими словами о набросках к законам идет совсем иное…

И пока рождается новый мир, бушует в своем и одновременно чужом замке Лагот.

Он хотел стать королем. Он хотел прийти справедливо, но Сковер обманул его, сделав узурпатором. И дальше – ушел в мятежники, в оппозицию. И тут еще Моро доложил об очередном всплеске народного бешенства на окраине столицы: двух солдат натурально разорвала в клочья пьяная толпа с Пепельных рядов.

-Почему? Почему они нападают на моих солдат?

-Это солдаты принцессы Вандеи, - возразил Моро холодно и бесстрашно.

-Она моя жена! – Лагот был в бешенстве. Никто не считал его за короля, лишь за захватчика.

-Тем не менее, - сухо кивнул Моро. – Она не коронована на престол, народ не выкрикнул вашего имени, и сюда направляется принцесса Катерина. До ее прибытия – эти солдаты – солдаты принцессы Вандеи. Ваши солдаты остаются за вами!

-Моро, я вас сейчас ударю! – герцог Лагот швырнул канделябр с шестью мелкими серебряными свечками в стену с бешеным рыком.

Но Моро даже не шевельнулся:

-Вы можете это, ваша светлость.

-Простите, что вмешиваюсь…-из темного провала дверей выступил Леа – собранный насмешливый и очень опасный. – Моро, вы не понимаете всей серьезности! Принцесса Катерина – слабая женщина. Более того – она больше не жена короля Филиппа. Он разрушил Божественную Клятву, связавшую их, и дал ей в отступные – солдат, с которыми она идет домой.

Лагот обрадовался появлению Леа. У него всегда был ответ на все вопросы и всегда было решение.

-Мой друг! – Лагот протянул руку советнику. – Ты очень вовремя. Почему они нападают на моих солдат?

-На солдат принцессы…- влез Моро, сжимая губы в тонкую нитку.

Лагот отмахнулся в раздражении.

-Народ ждет жесткой руки, - Леа пожал руку герцогу, - такой, как ваша. Мужской. Вильгельм, мир ему, чертоги Луала и вечность, был слаб. Принцесса Катерина, да будут славны ее дни – слабая женщина, которая много лет не была дома. Принцесса Вандея – ваша прекрасная жена – слишком набожна…

Леа перевел дух. У него ныли колени от алтарного преклонения в молитве с принцессой Вандеей.

-Остаетесь вы, - просто продолжил советник. – Вы – мужчина, способный навести порядок!

-Народ выступает против вас, потому что вы велели убить его любимцев! – не выдержал Моро.

Леа смерил его насмешливым взглядом:

-Вы говорите о мятежниках – это раз. Вы говорите о той идее, что я подал и за которую вы голосовали сами – два.

-Да, но я не рассчитывал на раскол…настолько сильный. Мы недооценили влияние…

-Молчите, молчите о том, чего не знаете! – Леа рассмеялся. – Вы трусливы. Народ тоже. Нужно усилить аресты, наказания…усилить надзор на улицах. И тогда народ будет…

-Запуган, - закончил Моро.

-Защищен от дурмана мятежников, - возразил Леа и обратился к герцогу, - Ваша светлость, я желаю блага народу. Как и вы. Я говорю, что только сила способна вразумить их!

-Это террор! – выкрикнул в отчаянии Моро.

-Это защита! – рявкнул Лагот, принявший, как это теперь часто бывало, сторону Леа. – Друг мой…немедленно пишите! Пишите приказ!

(16)

Когда Акен появилась на пороге ставшей теперь уже ее комнаты, Эда вздохнула: как не проси время идти медленнее, оно почему-то слушать не пытается.

-Вас ожидают, - Акен также растягивала гласные, но Эда уже привыкла к этому. Удивило ее то, что на лице девушки-служанки тень недавних слез. Поразмыслив немного над этим (потому что мылси слишком сильно сопротивлялись другим размышлениям), Эда вспомнила, что Акен явно влюблена в Сковера, а в свете тогог, что Альбер провозгласил раскол между ними – положение Сковера явно шатнулось.

Эда прислушалась к себе и поняла, что злорадства в ней нет. Да, Сковер испортил ее жизнь, все изменил в ней, приложил руку к тому, чтобы прежний мир Эдыв рухнул, но окончательный выбор служения закону она приняла сама.

К Сковеру у нее не было ни отмщения, ни злорадства – пустота! Вроде бы жил, а вроде бы умер и Луал с ним!

Эда спустилась в знакомую столовую залу. В полумрачном обаянии свечей блестели кубки, кувшины с прозрачной водою и вином. Разложены были и чернильницы, перья, бумаги…

И все, кто должен был прийти, уже пришел. Эда была последней.

Альбер сидел во главе стола, подливая в свой большой кубок из отдельного кувшинчика темную пряно пахнущую на всю залу жидкость. Ронан – бледный еще от ранения, сидел по правую руку от него и задумчиво разглаживал какой-то лист бумаги. По левую руку от Альбера восседал Кенот – павший жрец, заговорщик и лицемер…

Которого Эда была рада видеть!

Кенот был свидетелем ее прежнего мира, и его появление стало для Эды нечто большим, чем просто визит прошлого. Он напомнил ей о Гилоте, о своей неспешной работе дознавателя, о вечных стычках со жрецами Луала. И все это было так знакомо, так ясно и так четко, что на Кенота – прежнего своего врага, Эда посмотрела едва ли не с нежностью.

Тот, по-видимому ощущая это же, не удержался от улыбки и кивнул…

А вот на Мэтта Эда не отреагировала также доброжелательно. Во-первых, она его уже несколько раз видела. Во-вторых, одно его присутствие выворачивало в ней что-то. Ей, некогда желавшей быть к нему поближе, теперь хотелось от него бежать. И Мэтт, сидевший в самом отдалении от Альбера, похоже, это чувство разделял.

А Эда только успела подумать, что вообще очень странно ее очарование Мэттом. Что в нем она нашла? То ли свечи играли так нервно, то ли разум Эды был истомлен, но она, даже бросив на него короткий взгляд и даже не кивнув, подумала, что глаза у него близко посажены, что черты какие-то неровные, и вообще…

Нет в нем ничего!

Одно место было свободно… почему-то Эда без труда догадалась, кому отдано было это место. Видимо, Сковер все же должен был войти в этот совет.

А вот последний, ироничный даже в блесках свечного пламени, с лукавым взглядом, не красавец, но чем-то привлекающий, незнакомый Эде мужчина, даже не удостоил стол вниманием. Он сидел чуть поодаль, как-то обособляясь ото всех, наблюдая за всеми. В его руках был тонкий изящный серебряный кубок, к которому он легко и непринужденно прикладывался.

За спиной Эды закрылась дверь. Она вздрогнула.

-Заходи, - сухо промолвил Альбер. – Мы тебя ждем. Пока…такой состав. Я рассчитывал на другое количество, но кроме Ронана пострадали и другие наши союзники.

Альбер кашлянул.

-Так…Кенот – в прошлом жрец короны, а ныне – заговорщик и смутьян…

Кенот, на которого указал Альбер, поморщился от такого представления и добавил:

-Я все еще жрец! Отдавший себя на служение Луалу, служит ему до конца!

-Да ради Девяти Рыцарей! – фыркнул Альбер, указал на Ронана – это мой друг. Поэт, памфлетист, идеолог…

Ронан смущенно улыбнулся. Эда, устроившаяся напротив Мэтта, но не взглянувшая на него, отметила же улыбку Ронана.

-Тот наглец, что устроился позади вас – Леа. Советник узурпатора и вечный интриган, - Альбер произнес неприятные вещи, но произнес их как-то приглушенно, как будто бы бродил в нем страх перед этим человеком.

-А еще красавец и дамский угодник, - добавил насмешливый голос означенного Леа, и Альбер картинно закатил глаза:

-Леа, на нашу гостью даже не смотри! К слову, о гостье…

Эда опустила глаза, сделав вид, что говорят вообще не о ней. То, как ее выделил Альбер, и взоры присутствующих – это обжигало ее кожу. Она показалась сама себе очень слабой и незащищенной. И это было очень странное чувство. Раньше, когда все было в порядке, когда был у нее наставник и заступник – Гилот, она чувствовала себя в его тени свободно, зная, что грозная тень не оставит ее.

А теперь?..

-Эта гостья – Эда. Из дознаваталей. Она занимается законами. Она имеет блестящие знания закона, при этом ненавидя всех нас одинаково. Это делает ее беспристрастной.

Ронан вмешался:

-Эда посвятила себя закону. В наших условиях, когда идет столько противостояний – это разумно.

Эда, чувствуя, как заливается краской лицо, подняла глаза на Ронана. Он смотрел на нее открыто, не смущаясь и, кажется, готов был спорить с каждым, кто возразит ему.

Но возражать никто не стал. Только Леа промолвил со своего места:

-Да Луала ради!

-И Мэтт, - продолжал Альбер, решив обсудить отдельно с Ронаном про его неосторожное замечание. – Из бывших дознавателей…

-Которые предатели, - вставил леа и Эду дернуло. Она попыталась сделать вид, что только хочет налить себе воды из кувшина, но тот, кто был прозорлив, отметил эту дрожь.

-А меня вы знаете все, - Альбер решил мудро не замечать подначиваний. – Итак, Эда ваыразила желание не принимать никакого участия в наших заседаниях за исключением тех вопросов, что касаются закона напрямую.

-Я бы тоже так поступил, но вы же все развалите, - гоготнул Леа. Альбер вздохнул:

-Леа, держи себя в руках! Эда…начинай.

Эда поднялась. Тяежло, ни на кого не глядя, взяла в руки первый лист из принесенных с собою.

-Я…- она нервно кашлянула. – Это только набросок!

-Не смущайся, - попросил Ронан. – Мы все свои.

-А некторые больше свои, - вставил молчавший до этого момента Мэтт, и Эда невольно отшатнулась от него, испытывая все более сильное отвращение. Леа присвистнул, но удержался от насмешки.

-Так вот…наброски. Сейчас закон…то есть, не сейчас, но раньше, при Его Величестве Вильгельме было так: он издавал какой-то указ, а там уже министры думали, как его выполнять, составляли свои указы и относили их к королю на согласование. Если он дозволял, то указ приводили в действие.

-Долго и неэффективно, - высказался Кенот. – Сколько чудесных указов было потеряно и утрачено!

-А сколько было их уничтожено…- мечтательно промолвил Мэтт.

-Дайте девушке сказать! – попросил Леа. – Эда, верно? Не смущайтесь. Не слушайте их.

Она бы хотела не слушать их. Но разве могла?

-Я предлагаю создание общего свода законов, - Эда повысила голос, заставляя себя, наконец, вспомнить, как говорил Гилот. – Общий закон…свод для всего королевства.

-У нас есть законы Луала и Девяти Рыцарей его! В них сказано, что нельзя убивать и грабить…- Кенот снова вступил. На этот раз яростно.

-Все законы Луала мертвы на улицах! – громыхнул Мэтт. Он ненавидел Кенота. Эта ненависить шла от вражды между Дознанием и жрецами.

-Нужен общий свод, - продолжила Эда. – К тому же, не все…то есть, в вашей же гильдии, Альбер, состоят иностранные торговцы! Они плевали на каждого из Девяти Рыцарей!

-Ну, допустим, - подал голос Ронан, реакции которого Эда ждала и боялась. Он обменялся коротким взглядом с Альбером и продолжил, - Эда, что будет написано в общем законе?

-Общий закон будет состоять по моему наброску из глав. Вы хотите сделать всех людй равными в правах, так напишем сначала об этом.

-Бред, - хохотнул Кенот. – Это бред!

-К примеру? – спросил Леа тихо. – Как?

-Ну…- Эда поглядела на хохочущего Кенота и не удержалась от маленькой мести, - напишем, что каждый волен ходить в церковь к жрецам Луала!

Кенот мгновенно прекратил хохотать. Зато засмеялся уже Леа. Он даже сложился пополам в своем кресле, и закрыл голову руками. Эда стояла, опустив руки на стол, и не смотрела ни на кого. Мэтт жадно переводил взгляд с обомлевшего Кенота на Эду и обратно. Ронан и Альбер одним взглядом вели какой-то только им понятный разговор…

-Блестяще…- выдохнул задыхающийся от смеха Леа. – Блестяще, девушка!

-Давайте к следующей главе, - поспешно предложил Альбер, опасаясь настоящего скандала. – Что будет во второй по твоей задумке?

-Во второй будет… - Эда нервно сглотнула, - закреплен порядок подчинения. И здесь я следовала за мыслью Ронана.

-Это ты, конечно…- бормотнул Мэтт неуверенно, но никто его не услышал.

-Ронан говорит о Совете – выборном Совете. И о том, что каждый из советников будет отвечать за определенную…отрасль. Тогда – разумно написать во второй главе о порядке правления. О том, что каждый из советников равен другому, что все выбираются. В третьей – порядок избрания.

-По какому порогу? – Леа поднялся со своего кресла так решительно и так быстро, что нельзя было сказать по нему, что он пил вино. Движения его были точны, стремительны.

-Возраст, - пожала плечами Эда. – Также…каждый из советников будет формировать под собою своих подчиненных. То есть…

-Треугольником! – Ронан щелкнул пальцами, вскочил в возбуждении. – И порог…

-Возраст. Каждый может претендовать на должность. Ну, в соответствии с возрастом. Например, я предлагаю каждому советнику иметь в начале трех заместителей. Скажем, стать заместителем можно, если ты старше двадцати пяти лет, стать министром – если ты старше тридцати – тридцати пяти…

-Ронану нет тридцати, - мрачно вдруг заметил Альбер. Ронан угас мгновенно. Опустился на стул, и как-то сразу стал беззащитным.

-А мне двадцати пяти, - пожала плечами Эда. – Мы говорим о будущем. Это все не сформируется в один день.

-Тоже верно, - Леа кивнул. – Так… про общий закон непонятно до конца, но логику я понял. Что с советниками?

-Каждый из советников, министров и каждая из отраслей будет иметь свой свод законов, который не противоречит главному закону. Он будет как бы…

-Как ветка дерева? – хмыкнул Кенот. – У жрецов есть законы луаола! Они не будут подчиняться чему-то еще!

-Зачем какому-нибудь горожанину из числа кузнецов знать содержание закона для…для солдат? – здесь не выдержала уже Эда. – Жрецы должны быть равны обычным обитателям!

-Жрецы – проводники Луала!

-Его слуги, - поправил Мэтт ядовито. – Эда права. И Гилот был прав.

Это было запрещенным приемом.

-О Гилоте заикаться не сметь! – рявкнула Эда, не ожидавшая сама от себя такого. Леа, стоявший рядом с ней, одобрительно хмыкнул.

-Он был мне наставником тоже! – Мэтт, которого так долго никто ни во что почти и не ставил, вспылил. – Не думай, что ты…

-Ты ненавидел его!

-А ты обожала! И ты злишься, что потеряла обещанное им место Королевского…

Договорить он не успел. Ронан попытался призвать его к порядку, не понимая толком взаимоотношений Эды и Мэтта, но чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля. Но Эда оказалась резвее. Она в один прыжок оказалась подле Мэтта и, не примериваясь, отвесила ему громкую оплеуху.

Кенот и Ронан вскочили. Мгновением позже восстал и грузным телом Альбер. Но Леа уже оттаскивал отчаянно выкрикивающую что-то бессвязную Эду от разозленного и свирепого Мэтта.

-К порядку! К порядку! – призывал Альбер. Ронан пытался сдержать Мэтта, который рвался к Эде за восстановлением справедливости, а Леа удерживал ее…

А Кенот просто наблюдал с привторным ужасом, думая, как бы сильнее схлестнуть этих двоих.

В конце концов Альбер пришел на помощь Ронану, пробравшись тяжелым весом к нему, и удержал Мэтта мертвой хваткой. Леа же вывел Эду, наконец, в коридор, а Альбер крикнул ей вслед:

-Мы продолжим в другой раз! В следующее заседание!

Слышала Эда или догадалась – было непонятно. Она вырвалась в коридоре от Леа и яростно обожгла его взглядом.

-Интересно мыслите, Эда, - спокойно прервал он ее гнев, и она обессилела от этого спокойствия. – Только у меня есть пара вопросов…

(17)

Ронан, сердито хлопнув дверью, удалился к себе. Вернее, он всеми силами пытался продемонстрировать это, но на деле, ноги понесли его совсем в другое место. Мэтт же, вернув себе надменное и холодное презрение, удалился, ответствовав, что будет готов работать, когда «всякие истеричные особы обретут мир со своей душою».

Кенот долго смотрел на Альбера, явно желая сказать что-то, но так и не выдал ничего и, горестно вздохнув, исчез в провале ночи. Но Альбер не спешил расслабляться.

И точно, стоило Кеноту исчезнуть, как скрипнула дверь и появился Леа, утащивший Эду вон с совещания, когда началась вся безобразная сцена.

Леа прошел к креслу, небрежно прихватив с собою со стола нетронутый никем кубок с вином и сел, укрытй большим полумраком, чем Альбер.

-Ну…как там Эда? – спросил глава Торговой гильдии, не зная, почему Леа не начинает разговора сам, ведь поговорить есть о чем.

-Умнее, чем я думал, но наивнее, чем я надеялся, - спокойно отозвался советник Лагота.

-А подробнее?

-Она мыслит не стихийно, а алгоритмом, шаг за шагом развивает мысль, раскручивает ее. Но это делает ее оторванной от реального положения дел.

-Ты недоволен моим выбором? – уточнил Альбер и попытался сделать свой голос угрожающим.

-Я недоволен тем, что мы впуцстую тратим время, - возразил леа. – Сковер ускользнул…

-По твоей вине, - явдовито напомнил торговец.

-По вине солдат – это раз, - спокойно отозвался советник. – Свершившийся факт – это два. Истерить будешь потом – это три. Лучше скажи, как мы поступим?

-С ним?

-С ним и с ними…как будет со Сковером? как будем растаскивать Мэтта и Ронана?

-Ронана трогать не смей! – рыкнул Альбер. – Он мой друг!

-В делах войны нет дружбы. С точки зрения войны – Ронан почти бесполезен. А мы на войне. Он идеолог, но романтик, а это не для битвы. – Леа отпил из кубка, и, прежде, чем Альбер разразился гневливой тирадой, продолжил. – Однако надо смотреть вперед. Эда тоже не боец, но я оставил бы ее скорее, чем воина, имеющего ту же сторону, что и мы. А вот Мэтт…его нужно пустить в расход, уничтожив одновременно с ним и Сковера.

-Очевидно, - с легким содроганием и отвращением предположил Альбер, - у тебя, Леа, и план имеется?

-Имеется, - согласился он спокойно. – Но для начала скажи мне – через сколько будут готовы люди выступить против узурпатора?

-Если случится…что? – Альбер знал эту отвратительную манеру Леа, эту его тягу недоговаривать.

-Что-нибудь. Выходящее из ряда вон. Я спрашиваю из любопытства.

-Часа три.

-И сколько людей на твоей стороне? Не стихийно собранный, управляемый народ, а именно на твоей стороне?

-Человек двести…двести пятьдесят, - Альбер не понимал, куда клонит Леа, но его настойчивые вопросы ему не нравились.

-А как с поддеркжйо Торговой Гильдии?

-Пока никак. Гильдия не поддержит никого до того, пока не будет все кончено. И мне дали намек, что сместят меня, если я продолжу борьбу с узурпатором.

-Трусость! – фыркнул Леа, но в его голосе слышалось веселье.

-Напротив, - скривился Альбер, - честная храбрость! Мы не скрываем того, что наше дело – торговоля. И мы честно говорим об этом.

-И тебя могу сместить?

-Пока нет, - Альбер покачал головою, - пока еще нет. но если станем тянуть – без сомнений. И даже Ронан не знает об этом, а дела мои идут уже не так бойко, как прежде.

-Уж не нажиться ли ты хочешь на нашем восстании? – с подозрением воззрился на торговца Леа. И этот его вопрос спровоцировал волну гнева.

Альбер поднял с усилием грузное свое тело и заорал, сотрясая отблески свечей своей яростью:

-Я? Нажиться? На горе людей? Я, конечно, торговец и, как у всякого торговца, у меня есть проблемы с законом, честностью и счетами, но и честь у меня есть! И сострадание! И сочувствие…я видел, как умирают от голода дети, как женщины с воем убивают их, не в силах видеть их голод…я видел, как разваливаются жизни по кускам, расползаясь гнилым мясом на теле нашей земли! И я…

Леа легко поднялся со своего места, выступил из темноты одинаково жуткий на свету и во мраке, имеющий приятную внешность и ледяную жуть.

-Ну так раздай им…раздай им всё! Все, что ты награбил. Все, что ты увел у других, все, на чем спекулировал. Накорми хотя бы раз детей Пепельных рядов хлебом, дай им мяса! Ну? Слабо?

Леа с отвращением ударил кулаком в грудь Альбера. Он сдавленно охнул, а Леа яростью продолжил свои жуткие речи:

-Ну? Чего же ты ждешь? Дай им все! Не-ет, ты трус! Тебе проще увидеть мерзавцами и подлецами других, чем признать, что ты такой же мерзавец, как и другие. Тебе проще закрутить весь мир, разбить трон, чем признать, что ты наживался на горе, как и все другие!

-Следи за…

-Я не закончил, - криво усмехнулся Леа. – Ты думаешь, что ты, обманывая других торговцев, наживался на них? Нет, потому что ты наживался на тех, кто работает на него…

Леа отвернулся от Альбера. Его гнев сошел на нет и дальше, когда советник Лагота заговорил опять, Альберу – бледному и нервному пришлось вслушиваться, чтобы разобрать его речь.

-В детстве…я был не из бедности. Я был из нищеты. Помои, грязь, вши… все это было со мной, все это было моим миром. Я устроился на работу к одному торговцу рыбой. Адский труд! Я и такие же как я мальчишки и девчонки трудились, не покладая рук, от рассвета до глубокой ночи. Вся наша кожа напитывалась тошнотворным рыбным запахом, постоянно пересыхали и лопались губы. И мошкара…

Альбер молчал. Он боялся, что его вывернет, если он продолжит слушать, но слушал.

-И мошкара…- Леа пркирыл глаза. – И каждый раз, когда торговец отправлялся в город, чтобы продать в крупные лавки рыбу, мы прятались, зная, что он вернется в ярости. Лавочники твоего кроя обманывали его. Они не давали ему всей суммы, постоянно нагревая…

Леа повернулся к Альберу и открыл глаза, теперь смотрел на своего соратника он с такой мрачностью, что Альбер, и без этого переживающий в его присутствии не самые приятные моменты в жизни, почувствовал страх и нервно сглотнул.

-Мы работали на него за похлебку и крышу. И пара медяков. Но даже этих грошей мы не получали. Из-за таких, как ты. Ты думаешь, что ты обманывал торговца? Нет, ты обманывал тех, кто на него работал. Торговец не станет обделять себя – он найдет способ отнять то. Что считает по праву своим.

-Мне очень жаль, - Альбер потух. Ему правда было очень неловко. Он никогда не заглядывал вперед, лишь считая прибыль и монеты… он не видел ничего дальше кошелька.

-Не лги, - попросил Леа спокойно. – Не выйдет.

-Но это не ложь! – Альбер прижал руку к сердцу. – Я…не знаю, как это выходило. Просто мы все выживали. Мы все…да, я трус. Я трус, потому что боюсь выйти и помочь в одиночку, потому что я хочу будущего для всех.

-Будет кровь, - хмыкнул Леа. – Я-то привык к грязи.

-И как ты поднялся до своего положения? – Альбер умел находить хватку в людях. Несколько человек, прошедших через его жизнь, имели самое низкое происхождение, но оставляли неизгладимый след. – Из нищеты…

-Этого лучше тебе не знать, - Леа оставался спокойным, но в его глазах залегла едва заметная тень. – Это история, не имеющая славы, не имеющая победителей и оплаченная кровью и унижением. И не только моим – я лишь человек, один из многих.

-И я один из многих, - горячо заверил Альбер, - я…готов даже отдать жизнь!

-Да это уж, не сомневайся, сделать придется всем, - горько улыбнулся Леа. – Лучше ответь на мой вопрос. На первый вопрос. По поводу Сковера…

Пока шел этот разговор внизу, Ронанподнялся к Эде. Он хотел пойти к себе, но решил, что она, наверное, расстроенная, и что ему самому хотелось увидеть ее. К тому же – совершенно непонятно, что ей там наговорил этот Леа!

Эда отворила дверь на первый стук, как будто бы ждала. Может быть, она и в самом деле, ждала? Ронану отчаянно захотелось, чтобы это было так.

-Я зашел узнать, все ли в порядке, - сразу обозначил Ронан, но она не удивилась. Кажется, если бы он не сказал сам, то и Эда не стала бы спрашивать о причине его визита.

-Входи, - дозволила она, посторонилась.

-Не слушай этого поганца! – сразу же начал Ронан. – Этот Мэтт…он мерзавец! Он…

-Я знала, что Кенот восстанет против моей идеи. Полагала, что это сделает и Альбер. Насчет Мэтта у меня сомнений нет, наша вражда в том, что я действительно, наверное, была больше любима нашим наставником Гилотом. Он мне заменил отца. А у Мэтта никого не было. Я ожидала чего-то подобного. Не думала, что сегодня, но ожидала. Я знала, что будет плохо. Не знала только, как отреагирует этот Леа…

-И как он, кстати, отреагировал? – Ронан налил Эде воды из кувшина, протянул стакан, предлагая успокоиться.

-Расспрашивал, - Эде не хотелось вспоминать этот ледяной насмешливый взгляд, как будто бы знающего совершенно точно будущее, человека.

-А ты?

-Отвечала.

Ронан приобнял ее за плечи. Сделал он это впервые, обмирая, ожидал, что Эда его оттолкнетр, но она не сделала этого. Даже не вздрогнула.

Под тканью чувствовалось тепло ее кожи. Ее, наверное, лихорадило. Эда, на самом деле, хотела уже подняться, когда руки Ронана коснулись ее плеч, но, почувствовав его ладони, она не смогла подняться. Не захотела суметь.

-А как, ты думала, отреагирую я?

Эде не хотелось думать. Да и невозможно это было.

-Я не знаю, - честно ответила она.

Ронан провел свободной рукой по ее волосам и неожиданно развернул ей лицо за подбородок к себе, заставляя взглянуть. Эда попыталась смотреть ему в глаза, но его взор обжег что-то внутри нее, и она опустила глаза.

-Эда… - прошелестел Ронан, склоняясь к ней.

-Не надо, - попросила Эда, не шелохнулась, зная, что не сможет. – Я прошу.

Ронан остановился на полпути. Их лица были так близко, что Эда могла увидеть в его глазах свое отражение.

-Не надо, - повторила она настойчивее.

Ронан не пытался скрыть разочарования. Он отпустил ее мгновенно и Эда, освободившись от его тепла, почувствовала мгновенный острый холод.

-Как скажешь, - промолвил Ронан. – Доброй ночи.

И в следующее мгновение он уже скрылся за дверью, прикрыв ее за собою осторожно, несмотря на откровенную досаду.

(18)

Моро знал, что войска принцессы Катерины уже подступили к столице. Да чего уж говорить – все гудело в городе от одного этого известия. Гадали: будет ли противостояние между герцогом Лаготом и наследницей, отдаст ли герцог трон? Отступится ли Катерина?

Моро знал, что не отступится. Более того – он поддерживал ее решение. И, хотя происходящее сейчас в землях волнение пугало его самого до глубин души, Моро позволял себе обманываться простым утешением, полагая, что стоит законной крови почившего короля занять трон, вместо непонятного герцога, как тотчас воцарится мир.

В его годы и опыт советника уже не должна была входить наивность, но когда речь шла о Катерине, о ней одной в любом образе мыслей, как советник обращался настоящим ребенком, что желает верить только в хорошее и может замечать лишь что-то, родившееся в его мечтах…

В реальности появление Катерины сотрясло королевство куда сильнее, чем можно было предположить. Сам воздух замер в предчувствии надвигающейся катастрофы, ждал, когда разразится гроза, когда так или иначе будет решена судьба.

Что касается Альбера – тот полагал для себя и всего свержения трона и становления нового порядка самым удачным вариант гражданской войны. Когда две силы схлестнутся и изможденный народ уничтожит это противостояние, отдав всю власть и все полномочия какой-то третьей стороне.

Ронан не разделял его размышлений. Помрачневший за последние дни (и чуяло сердце Альбера, что не без отказа Эды тут обошлось), Ронан говорил, что всяка война будет погибелью для их восстания, потому что народ примет одну из известных ему уже сторон.

Кенот занимал позицию жреца, чем провоцировал раздражение всех, кто был склонен к деятельности. Он говорил, что на всё воля Луала и Девяти Рыцарей его, а он их слуга, что значит одно – его судьба покориться небу.

-Лицемер, - шипела Эда и Альбер был рад соглашаться с нею.

Да, в последние дни Эда отдалилась от Ронана. Теперь она либо занималась разработками, которые неожиданно все больше и больше увлекали ее, либо вспоминала Гилота, либо ругала Кенота на пару с Альбером.

Странный у них выходил дуэт, но Альбер не отталкивал ее присутствия, хоть и чувствовал, что ругань вся и все речи, диалоги ходят по кругу.

Что касается сложившейся ситуации, Эда стояла на своем: она олицетворяет закон, а на остальное ей плевать. Эта позиция также раздражала, но тех, кто жаждал мгновенной деятельности. А тех, кто умел заглянуть чуть-чуть вперед, эта позиция устраивала. В конце концов, идти по руинам в новый мир нельзя, нужно сразу же дать закон…

Наверное, лучше всех это понимал Леа, но он не спешил заступаться за Эду, которую как нарочно пытался все чаще задевать Мэтт, не пытался вступиться, когда Кенот или Ронан вдруг требовали дать однозначное решение, высказать свое отношение к происходящему.

Эда не выдавала.

Лежа одинаково тревожными и бессмысленными ночами без сна, Эда все больше и больше погружалась в меланхолию, понимая, что даже благодаря Сковеру (ах, где же он теперь?), его чертовому ненужному геройству в ее отношении, ей так и не удается понять, кто она есть.

Вроде бы удается идти по какому-то среднему пути. Но…чей это путь? Ее? совести? Остатков всего, что вдалбливал ей в сознание Гилот? Смешанное чувство к Ронану, страх и тоска (неожиданная и проклятая!) по Сковеру? Что движет ею? Чьи слова? Чьи мысли?

Раньше было проще. раньше был Гилот, который, может быть, и пожурит за что-то, но, с другой стороны, всегда поддержит. А теперь? Почему-то у Эды было неприятное ощущение, что каждый, с кем она заговаривает, рассматривает ее как какое-то орудие.

Гилот, хотя бы, был идейным орудием. А здесь – творится что-то невообразимое, непонятное, откровенно безумное. И куда идти никто не скажет. Вернее, постоянно все говорят, куда идти, но они не Гилот, а другим Эда поверить не может.

Даже Ронан, который явно пробудил в ней все то, что прежде дремало, не думая просыпаться, временами казался Эде таким же кукловодом, который видит в ней лишь орудие и только. и так почудилось ей в тот вечер, от которого пошла по ее сердцу новая трещина. Ронан стал ее избегать, а она – его. как будто бы напряжение достигало своего предела, когда они случайно встречались одним лишь взглядом. И не было Эде спасения!

Что до Мэтта… он знал, что поступает подло, задевая Эду, но не мог остановиться. Он мстил через нее тем, кому отомстить не мог. Всем, начиная от Гилота и заканчивая Альбером и Ронаном. Их он тронуть не смел, и пока не имел возможности, а Эда, прошедшая с ним через много лет, имеющая чувство вины…о, это было идеальное поле для деятельности подлого слова. Мэтт чувствовал, что его не принимают всерьез. Леа так и вовсе – смотрит с таким презрением…

А что хуже – на ту же Эду, что не была с ними с самого начала, он ведь так не смотрит! Он слушает ее, но почему же не слушает и не воспринимает он Мэтта?

Снова теневая позиция. Снова гнев… и снова мысли о том, куда свернуть. Вернее – за кем.

Мэтт знает, что сейчас нужна битва между Катериной и Лаготом. А еще Мэтт знает, что Сковер жив и где-то скрывается. Узнал он и то, что попались на крючок Альбера и не понимая истинных своих господ, где-то бродят Фалько и Паэн – его старые друзья, соратники…его враги.

И смутная нить поступков, что только возможны, что однажды сложатся в узор удачи и власти, вырисовывается в разуме Мэтта. И он пытается скрыть улыбку. А потом стыдится своих мыслей, но Леа или Альбер опять задевают его своим равнодушием, презрением, пренебрежением и он мстит Эде, а затем…размышляет.

Сковер находится в худшем положении, чем когда-либо в своей жизни. но он давно рассчитал по поводу Мэтта, а потому ждет как минимум одного очень опасного и трусливого союзника с ценными сведениями. Ждет, скрываясь в столице, что кипит от разговоров и речей по поводу войск принцессы Катерины…

Лагот – почтенный герцог не находит себе места, зная, что не потянет войну. Гражданская война – это преступление против всего народа…герцог призывает к себе советников, герцог носится по замку с обезумевшим взглядом.

Новый почтенный жрец Кровер заявляет в ответ на мольбу герцога:

-На все воля Луала и Девяти Рыцарей его!

Чем провоцирует тяжелый вздох и безумный проблеск во взоре герцога. Наверное, все жрецы похожи между собой.

Но Лагот подавляет бешенство. Он пытается выглядеть спокойным, собирает совет, спрашивает, как поступить? Ожидает спасения.

-Переговоры, - предлагает Моро жестко. Советник прекрасно знает, что Катерина не уйдет. Во-первых, не та кровь. Во-вторых, не то имя. в-третьих, идти ей больше не куда – ее супруг расторг Божественную Клятву.

-Она первенец…она дочь короля! – кричат слева.

-Король, король, - передразнивают справа, - править должен мужчина! Герцог Лагот много раз…

-Народ поддержит род!

-Народ поддержит того, кто их накормит!

-Народ труслив и меняет свое мнение по пять раз на дню…

-Совсем, как Луал и Девять рыцарей его?

Ехидный шум. Вылезают ядовитыми иголками все когда-то сказанные обидные слова, когда-то задетые чувства, клятвы, насмешки, что были занесены временами.

Но спасения нет. У Лагота тяжело стучит сердце. Ему нравится быть королем. Ему хочется навести порядок. Ему хочется носить настоящую корону и иметь любовь народа. а здесь…мало того, что этот самый народ устраивает волнения и резню его солдат на улице, так еще и эта…старшая прибыла!

И трон ей подавай, видите ли! А за какие заслуги ей – принцессе, много лет назад удаленной от дома, нужен трон? Пусть скажет спасибо Луалу, что не…

Мысль обрывается. Среди десятков раскрасневшихся и гневливых лиц находит взор Лагота одно лицо спокойное.

-Переговоры, - ощутив взгляд Лагота, молвит Леа.

Моро поднимает голову с удивлением.

-Во-первых, ваша жена – сестра принцессы Катерины, не может не повидаться с сестрой, - Леа легко перекрывает шум. Тот факт, что именно он под сводами каменного дома Луала и Девяти рыцарей поведал принцессе Вандее о прибытии Катерины, Леа как-то решил утаить. Но теперь Лаготу некуда деться.

Моро с шумом втягивает воздух. Он чувствует подвох. Но не может еще понять в чем именно…

-Во-вторых, принцесса женщина. Если удастся убедить ее отдать престол, или разделить ваше правление…- Леа щелкает пальцами, вроде бы припоминая, - или, быть может, выдать принцессу Катерину замуж повторно…

-Луал и Девять Рыцарей его не одобряют повторного…- монотонно начинает Кровер, но глаза его злобно блестят. В месте, где не почитают так, как прежде, слуг высшей силы, у всех жрецов злобно блестят глаза…

-В-третьих, нам надо избежать войны, - легко заканчивает Леа.

Моро смотрит с подозрением. Ему не нравится то, что внезапно его мысли сошлись с мыслями этого пронырливого человека.

-Ставлю на голосование, - выдыхает Лагот. – Кто согласен с Леа?

Моро, глядя в улыбающееся лицо Леа, поднимает руку. Лагот считает и мрачнеет. Ему не нравится ни один исход. Самый простой, если бы Катерины не было вовсе!

Наивный и предположить не может, что его спаситель, его любимый советник Леа уже подготовил ему ловушку, которую не обойти и не миновать…

-Переговоры, - признает Лагот. Голова его разрывается от внезапной вспышки боли, и он морщится, не в силах справится с нею.

и почему-то успевает подумать о том, что корона, наверное, своей тяжестью, причиняет головную боль куда большую…

(19)

Леа рассудил очень верно, когда решил в самом начале устроить встречу подступившей с войсками принцессы Катерины с ее сестрой – робкой и слабой Вандеей. Советник решил, что принцесса размякнет, разовьет сентиментальность и Лаготу уже проще будет уничтожить ее насмешливое сопротивление.

Сам Лагот был не согласен…наверное. Леа успел опередить его собственное мнение и сразу же воззвал к аргументам очень агрессивным и рьяным, так что Лагот, не желая оказаться дураком, принял все решения Леа.

И это было, конечно, тоже отмечено и новым жрецом Кровером и Моро, которого трясло от страха за Катерину.

Что забавно, так это тот факт, что про Вандею все почти и забыли в этой суете. Она никому не была интересна и использовалась лишь как слабая фигура, передаваемая более сильными игроками, направляемая ими же. Впрочем, и сама Вандея не сопротивлялась. Младшая дочь убитого короля ничего не предпринимала для своего освобождения. Ей приносили еду и она ела ее, её отводили в храм Луала и Девяти Рыцарей Его и она молилась…

Вот и вся жизнь этой слабой и боязливой девушки! И текла бы она так и текла, неизвестно куда прибилась бы, но Леа уже составил свой план и теперь передвигал фигуры и в том числе – Вандею. И Вандея пропиталась насквозь сочувствием к этому человеку и стало ей казаться, что впервые, с момента отъезда любимой сестры, у нее есть какая-то опора и какая-то защита…

И вот – сходятся силы, что одинаково слабы друг против друга, но могут разрушить всякое дело и всякую землю, даже родную.

Принцесса Катерина предстает перед своей сестрой и…

Это не долгожданная сладостная встреча двух родственниц. Это взаимное удивление, поднявшееся комком к горлу: «кто ты?»

Кто ты, робкая, безвольная, заплаканная, худая и дрожащая девушка, облаченная в светлые одежды, что еще более бледным делают твои черты, стоящая посреди королевского тронного зала нашего предательски убитого отца?

Кто ты, с блеском фурии в глазах, нервно изломанная и ужасающая, такая изменившаяся и повзрослевшая, облаченная в одежды заморского неудачного своего пути, явившаяся с вражеской армии на родную землю, введшая несколько заморских своих прежних слуг, чужестранцев, в тронный зал нашего почившего отца?

Глаза в глаза. Невысказанное: «я сестра тебе…»

Неверие. Взаимное: 2моя сестра была другой!»

Другой? Какой? Набожной, да. Но живой! У нее в глазах была жизнь и затаенная юность, стыдливо признанная собственными годами.

Другой? Какой? До конца пытающейся отстаивать свое слово, но покорной долгу? Смирившейся со своей участью, с отцом и всем окружением, но похоронившей истинные мысли, а не уничтожившей, вопреки ожиданиям?

Лагот предпочел сделаться невидимым. Он прежде мельком видел принцессу Катерину и теперь понимал две вещи: она не уступит, и…народ предпочтет его правление правлению хоть сколько-то бывшей в чужом королевстве наследнице.

Но он не выдает триумфа.

Моро встревожен. Моро надеется, что принцесса обратит на него взор, но она растворилась, как будто бы не осознает. Затем – несколько порывистых шагов к младшей сестре и возглас:

-Вандея!

И Вандея стиснута объятиями своей родной сестры, и странное замешательство на ее лице проскальзывает, прежде, чем руки вспоминают эти объятия и обнимают в ответ.

-Мне жаль нашего отца, - шепчет Катерина на ухо Вандее. – Скажи, как твой муж обращается с тобою?

Вандея вздрагивает. Она еще не умеет играть в эти игры, но долг перед Божественной клятвой, осознание того, что ее сестра отрекалась от Луала ради брака, что сам брак ее сестры стал ничем, а был заключен на небесах, да наследственное и величественное заставляют Вандею оттолкнуть неожиданно Катерину от себя.

Она едва не отлетает совсем. Лагот вздрагивает вместе со свитой. Моро с трудом успевает сдержать себя от желания подхватить несчастную и непонимающую свою возлюбленную, вся вина которой в том, что она была оторвана от дома так долго и в том, что она покорилась обстоятельствам жизни, отреклась от Луала для богов другой земли и Божественной Клятвы со своим (уже не своим) супругом ради возвращения домой и изгнания узурпатора.

Но этот поступок Вандеи показывает двору, кто тут желает стать узурпатором…

Леа даже не скрывает улыбки.

-Мой супруг и я живем согласно заветам Божественной клятвы! – запальчивость, рожденная последним издыханием чего-то живого еще дальше, чем руки, отталкивает Катерину от сестры.

И Катерина выдает себя – бросает быстрый взгляд на Моро и уже он, как человек более опытный, отводит от нее взор, но тот, кто ищет любую слабость, уже знает, уже заметил, поймал…

-Принцесса, герцог, - Моро действует так, как должен был действовать сразу, - прошу вас к переговорам!

Катерина, проходя мимо сестры, находит в себе силы не взглянуть на нее. Она находит силы и не плакать, надеется, что эта девочка, ее глупая младшая сестра, павшая (без сомнения!) жертвой своего злодейского супруга, сама не понимает что творит. Но это ничего. это пройдет. Все проходит.

Стол слишком длинный для малого числа советников, герцога и принцессы Катерины. Вандеи в зале нет, она и не думала, что может, как наследница своего отца, требовать допуска к участию. Она молится в это время уже под сводами Луала и Девяти Рыцарей за насквозь грешную сестру и просит послать высшие силы рассудок и кротость Катерине.

И Катерина чувствует это, видит почти наяву. Пусть давно не виделись сестры, но Катерина все еще знает Вандею. И эти видения отвлекают ее.

Лагот не утруждает себя началом переговоров. Слово берет Леа. Ведет тактично, мягко, словно по маслу острый нож, но за каждой вежливостью – укол. За каждой лаской – кинжал. А Лагот только держит скорбную мину, дескать, ах, жаль ему до слез почившего так вовремя короля!

-Вы хотите отправить меня в изгнание? – холодно уточняет Катерина, когда Леа переводит дух.

-Приличное содержание, поместье, замок, природа, слуги, положение…- перечисляет Леа. Он, едва увидел Катерину, понял, что дело проиграно.

-Там будет хорошо! – не выдержав, вмешивается герцог Лагот. Он пытается говорить как друг. Но Катерина уже не так наивна и она ясно читает во взоре Лагота, что при первой же возможности кто-то из его людей просто ударит ее ножом, подсыплет ей яд или задушит…

-Это изгнание, - возражает Катерина. – Это все равно изгнание. Вы боитесь, верно? Что я буду претендовать на трон моего отца. Трон, который по праву мой. Мой и только мой.

-Вообще-то, да, по праву, может быть, - Леа склоняет голову, замечая, как нервничает Моро. – Но, ваше высочество, вы знаете, что народ не примет чужеземную принцессу.

-Я их принцесса! – Катерина гневно сверкает взглядом.

-Вы и принцесса Вандея, - замечает Кровер, молчавший прежде. – Но вы долго были в отлучке. Вы потеряли представление о своей земле. Вы разрушили Божественную клятву Луала. Вы отреклись от Девяти Рыцарей…

-Я сохраняла им веру! – скрипит зубами Катерина. – Это была воля моего…

-Народ не поверит отступнице от великого Луала и Девяти рыцарей его, - жестко обрывает жрец. Этого не выдерживает уже Моро:

-По праву крови! Старшая в очереди…

-А если война? – встревает Лагот, которому молчать бы по-хорошему, да делать вид, что корона его тяготит, а не прельщает. – Как ты будешь защищать земли?

-У меня есть армия…

-Ваше Высочество, вы явились в свои земли в сопровождении чужеземной армии! – Леа рассекает ладонью воздух, чтобы подчеркнуть тяжесть ее преступления. – Вы не были на родине очень долго. Вы даже не были на похоронах своего отца. Вы не были на свадьбе своей сестры. Вы…народ не пойдет за вами. Нет, дослушайте! Да…дослушайте, ваше высочество!

Леа нервничает. Он умело скрывает это, но дело оказывается сложнее, чем ему хотелось думать.

-Во имя вашего отца, ответьте честно: кто будет более предпочтителен народу? Принцесса ли, несколько лет отсутствовавшая на родине, пришедшая со своей армией, отрекавшаяся от Луала и Девяти Рыцарей или храбрый герцог, муж младшей дочери несчастного короля? Тот, кто проливал кровь за эти земли. Тот, кто отдавал хлеба из своих амбаров и чтил Луала?

Леа торопливо опускается в кресло. Ему дурно. Он сам не может понять причин к этой внезапно охватившей его дурноте, но она есть, эта проклятая дурнота!

Лагот торжествующе смотрит на поверженную, распластанную и растерявшую под градом аргументов, принцессу. Он уже полагает, что она сражена окончательно и что теперь есть только один претендент к трону. Лучше бы ей тоже присягнуть ему! Показать, что это не он насильно занял трон, а его признали. Признали лучшим, самым достойным.

Кроверу не нравится происходящее. Отречение от Луала и разрушение Божественной клятвы Катерины с ее супругом очерняют ее мгновенно перед жрецами, но и делать всю ставку на Лагота как-то жрецу не хочется.

Моро сидит, опустив голову. Ему больно. От бессилия своего больно. От стыда. От всего того унижения, которое обрушилось на голову принцессе Катерине.

И сама Катерина, почти признавшая поражение, уже готова бы сказать роковой свой ответ и, верная слову, удалиться в сторону, но…

Вмешивается Кровер, который разрушает всякую иллюзорность момента и будто бы разбивает тяжестью слов застывшее время:

-Я думаю, что принцесса Катерина утомилась с дороги и ей нужно крепко обдумать решение…

Лагот взбешен. Но слово не воробей. Катерина поднимает голову. Она не хочет отрекаться и уходить, и если подумать…

Слабая надежда зарождается в ее сердце. Кажется, есть что-то, что можно еще изменить! Может быть, если выиграть время, то что-то еще можно переиграть?

Леа не выдает своего раздражения. Он знает, что будет дальше. Без сомнения, о да, без сомнения, Моро выкроит минутку и переговорит с нею, недаром он так сверлит ее взглядом!

Зашепчет, хватая ее за руки: «Лагот – узурпатор! Нам надо бороться. Нам надо сражаться…»

И это сейчас на руку. Надо только успеть разыграть в последний раз Вандею.

-Отличная идея, - улыбается Леа. Лагот с удивлением смотрит на него и, решив, что добьется у него объяснений позже, соглашается:

-Да. Ваше высочество?

-Воля ваша, - Катерина поднимается. Моро, пока никто не успел воспользоваться ситуацией, успевает среагировать:

-Ваше высочество, я провожу вас до вашего лагеря…

(20)

Леа не был хорошо знаком с принцессой Катериной до этого дня, именно по этой причине он ничего не предпринимал в должной, решительной манере. Чтобы в последний раз разыграть в ту или иную сторону карту с жизнью Вандеи нужно было встретиться с ней лицом к лицу.

Теперь, когда Леа ясно видел, что Катерина готова отступить, но не отступит, уговоренная Моро и черт знаем кем еще, он мог действовать.

Леа сам затруднялся сказать, что чувствует на этот счет. С одной стороны, ему было жаль Вандею, которая и без того всю жизнь свою подвергалась давлению и нашла уютный угол в молении и служении Луалу и Девяти Рыцарям Его, но с другой стороны… скоро в любом раскладе польется столько крови, что тут уже не до какой-то девчонки. Пусть девчонка не успела пожить, но в этом тоже часть счастья, она еще не успела понять, что мир зачастую – плетение ядовитой серости и тоски, не успела разочароваться в могуществе своих богов и могла еще списать все несчастья на свое недостаточное рвение.

Леа давно научился считать себя милосердным. Он постановил для себя одну простую мысль: Вандее не выжить в грядущей бойне. Так какая разница, когда ей умирать?

А ее смерть лишает привилегии герцога Лагота. Его будет легче изгнать. Народ же не примет Катерину. Вот и все. Что значат могучие армии, слава и деньги, когда все можно легко изменить одной маленькой смертью?! Человек, не участвующий в политической жизни, бегущий от роскоши, ушедший в смирение…стал необходимым ключом.

Да, дверь настолько заржавела и затяжелела, что не откроется нараспашку, но хотя бы сможет поддаться!

Леа не считал себя героем. Но он всегда полагал себя чем-то большим, чем палачом или воином. Он полагал себя милосердным провидением, явившимся к растерянным людям…

Успокаивая для порядка уже смиренное перед волей разума сердце, Леа ступил под своды Луала и Девяти Рыцарей Его.

Конечно, совершать то, что он задумал, под сводами божественной силы – это грех самый худший, который не перекрыть даже убежденной добродетелью. Но, во-первых, принцесса Вандея только здесь была в одиночестве (только здесь Лагот оставил ей это право), во-вторых, Леа не верил в Луала и Девять Рыцарей уже очень давно…

Сложно верить, когда видишь голодные глаза своего младшего брата и сестры, когда у тебя самого сводит от голода живот и никто в целом мире не придет к тебе на выручку.

Вандея была в храме. Под сводами – не то молилась, не то просто плакала. Услышав шаги, Вандея дернулась, но мгновенно расслабилась, узнав своего, как она считала, соратника, по вере и горю.

-Леа! – облегчение, что ее не забыли, что нашли…может быть, даруют ей и утешение, ведь от каменной статуи Луала его не допросишься.

-Ваше высочество, - Леа опустился рядом с нею на колени, - я пришел после совещания по вашему следу. Но если вы против – я могу уйти.

Она не понимала, что может быть вообще против чего-то по своей воле. Да и не хотелось ей понимать. Слишком многое тогда могло бы открыться.

-Нет, Леа, я прошу вас…- Вандея отвернулась от него, чтобы украдкой стереть серебряные будто бы слезы, - скажите, как прошло?

-Как прошло…- Леа задумался, затем решил сказать просто. – Ваша сестра – человек упрямый. Она не верит, что народ не примет ее. Она будет сопротивляться вашему мужу. Будет бороться за трон вашего отца.

-Как вы…- Вандея обернула лицо к своему, наверное, единственному другу, - считаете…она права?

-В игрищах трона нет правых и нет неправых, - мягко поправил Леа. – Ваше высочество, как дочь короля, старшая сестра и наследница – Катерина имеет на трон все права. Я верю, что она желает быть добродетельной и милосердной, но она совсем не понимает своего когда-то народа. Она слишком долго отсутствовала дома! Она отрекалась от Луала. Да, сделала она это для своего мужа, которого выбрал ей ваш отец, но народ не поверит отступнице и чужеземке. Она пришла сюда с войсками своего мужа, с которым разорвала союз и то, что он дал ей армии в пользование…это тоже не на ее пользу.

-Я молюсь. Молюсь за нее, - прошелестела Вандея. – Катерина хорошая. Она поймана в ловушку. Она мудро бы правила. Она бы смогла. Она не я.

-Не вы, - подтвердил Леа охотно, - но хуже или лучше…ей не хватило бы сдержанности. Я видел ее в переговорах. Ей не хватило бы мягкости. А вам – твердости.

Вандея кивнула, принимая слова Леа.

-Величайшая ошибка трона в том, что его обладатели – люди, - продолжал советник. – Люди, у которых своих черты. Те же, что у крестьян, ремесленников, танцоров и шутов. Такие же люди! Страхи, обиды, глупость, наивность, подозрительность… короли ничем не отличаются от других людей.

-Тогда почему короли стоят выше народа? – Вандее было неприятно слышать такие слова от Леа. Да, она сама страдала от своего положения принцессы и подумывала податься в жрицы Луала и Девяти Рыцарей, но сейчас, когда Леа заговорил о королях с таким пренебрежением, древняя сила поднялась внутри нее и закрыла, кажется, решительно все.

-Когда-то кто-то из людей оказался ловчее, храбрее, сильнее…его признали вождем. Он основал род. Так и пошло, - Леа пожал плечами. – Затем род поднимался на род, появлялись новые вожди, кто-то брал на себя ответственность, кто-то не справлялся с нею, а чья-то кровь вырождалась.

Вандея молча смотрела на него. Неожиданно ей чудилось, что черты его совершенно незнакомы. Леа никогда не говорил с нею таким тоном, с таким пренебрежением. Холодная иголка ткнула ее сердце, впуская что-то страшное…

-Вандея, вы знаете, что кроме Девяти Рыцарей Луала существовало множество их последователей? Одни доходили до безумства, ища способ нести учение своего повелителя. Другие несли добро. Третьи – искали мученическую смерть.

-Зачем вы это говорите? – почему-то принцессе стало тяжело говорить.

-Потому что я хочу напомнить, что не все в истории находят свое место. Мы знаем имена Девяти Рыцарей, словно святыни, но не отделяем их от Луала. Но знаем ли мы кого-то из их последователей? Кроме наших жрецов, быть может, никто и не знает…

-Зачем вы это говорите, - повторила Вандея. Ее губы задрожали. Ей казалось, что иголка, застрявшая всем своим холодом в сердце, начала шевелиться, прошивая тело насквозь жутким страхом.

-Я хочу объяснить свои мотивы, - Леа улыбнулся. – Мы знаем великих древних царей, но мы не знаем тех, кто пал во имя их. Мы не знаем…нам надо забыть тех, кто слаб, принести их в жертву, чтобы жило величие.

-Нам? – Вандея невольно поднялась. Это было неизящно, но стремительно. Теперь ее трясло от подступающего страха не на шутку. Она не могла отвести взгляда от лица Леа – спокойного, насмешливого лица, и взгляд, который словно бы смотрел далеко-далеко вперед, внушал ей в эту минуту настоящий ужас.

Она вдруг поняла всем своим существом, что совершенно одинока. Всю жизнь она была одинока. Старшая сестра тяготилась ее обществом и выговаривала ей за излишнюю мягкость. Отец просил не мешать ему на советах, на пирах, не лезть, не попадаться на глаза. Многочисленные няньки заискивали. Учителя выражались с угодливостью, от которой тошнило. Но она осталась одинока под льстивыми взглядами и подобострастным фальшивым обожанием…

Ненужная, неприкаянная, не прожившая многого и не жившая никогда полной жизнью, Вандея отыскала приют в храме Луала, где Кенот – высший жрец помогал ей постигать божественное начало и учил смирению. И это было ее единственной отрадой, пока она не поняла, что и Кенот зачастую бесчестен и меняет закон божий на закон книжный.

И Вандея тонула в своем одиночестве. И сейчас в том единственном месте, где было убежище всех ее чувств, она ощутила такой страх, какого прежде и не знала.

-Нам? – переспросил Леа, поднявшийся с такой же стремительностью. – Ну да..нам.

Он улыбнулся вроде бы даже виновато.

У Вандеи еще, быть может, был шанс, если бы она отступила, если бы бросилась прочь из угла, наперерез зале к дверям, то у нее был шанс выбежать в коридор, и там уже все могло пойти иначе.

Но Вандея никогда не умела сопротивляться. В ней не было этого.

-Я не хочу этого, - Леа знал, что она не побежит. Он очень хорошо знал людей и видел их натуры. – Я не хочу, но так надо. Ты меньше всех заслуживаешь этой участи.

-К…какой…- Вандея отступала все дальше и дальше, к стене, отрезая самостоятельно путь к спасению.

Леа наступал на нее. Он не был палачом. Он был орудием. Прекрасно понимая, что без этой жертвы все восстание и весь передел, все идеи Альбера и Ронана и даже той девчонки Эды – все может уйти в кризис, Леа делал свой ход, отрезая и себе, и им отступление.

Вандея знала, что смерть – благо. Так учил Луал. Он говорил, что смерть – это сотворение жизни чему-то новому. И сейчас, впервые видя так близко лицо убийцы, а что хуже – своего убийцы, она подумала со странной тоской: «вот сейчас я умру»

И как только эта мысль обожгла ее, то всякий страх в ней ушел. Вандея не стала больше бояться. Она просто желала, чтобы все кончилось быстрее.

Стоять загнанной было хуже этой самой смерти. Ожидание травило хлеще яда и душило больнее веревки. Так казалось принцессе.

Леа уловил перемену настроения и кивнул ей, как бы подбадривая. Словно речь шла о какой-то игре или согласии пропустить пару бокалов вина в трактире.

Откуда взялся стальной блеск между пальцами Леа? Вандея не успела этого понять. Она зажмурилась – ей было страшно от вида крови. Она чувствовала, как смерть приближается к ней и стояла, стараясь не дышать, боясь, что вдох заставит ее невольно открыть глаза и взглянуть на своего убийцу и тогда она испугается…

Горячее дыхание обожгло. Совсем рядом. Затем Леа (его шепот, а почему-то он говорил именно шепотом), был последним, что слышала Вандея:

-Я знаю как сделать не так больно.

А потом странный взмах и острая боль где-то под ребрами. Вандея не выдержала и открыла глаза. Невольно она взглянула вниз и увидела тонкий ручеек темной крови, стекающий по ее светлым одеждам. Все плыло, но Вандея успела подумать: «это моя кровь…», прежде, чем взглянуть на Леа.

Тот оставался почти спокойным. Его лицо стало непроницаемой маской. Взгляд еще выдавал скорбь, но больше ничего.

Сколько она так стояла? Вандее казалось, что вечность. Эта боль, раздирающая боль, как будто бы что-то прокаливало ее тело насквозь, не отступала.

Наконец, она рухнула. И в краешке угасающего сознания привиделся ей свет и Вандея успела даже возликовать, предвидя чертоги Луала и Девяти Рыцарей Его.

Но это только Леа распахнул дверь и вышел в маленький и, как знал он, пустой коридор, залитый светом. Он знал, что принцесса мертва и теперь оставалось дело за малым…

(21)

Позднее, даже годы спустя, пережившие те страшные дни и еще более страшные, последовавшие за ними, так и не смогли сказать, как было обнаружено тело принцессы Вандеи. Кто был этот несчастный человек, что первым призвал на помощь, обнаружив бездыханную и несчастную девушку, служившую вечной картой в интригах и ставшую потерянным ключом к трону для герцога Лагота?

Земли утонули в слухах и догадках, пока не появилось более жутких новостей, и жизнь этой принцессы окончательно не стерлась…

Кто ее обнаружил:? Кто ее убил, а главное – за что? Все это так и осталось неразгаданным…если же кто-то что-то и знал или догадался, то не имел уже возможности сказать или не хотел выдавать даже малой толики знания.

В любом случае, неважно, кем был этот обнаружитель, как он до этого спал и хорошо ли начался день или же тело убитой принцессы стало последней каплей в его отвратительном дне – никто уже точно не может сказать. Да и сразу не мог.

Но этот кто-то был.

А потом было и много чего хуже.

Говорили, что принцесса Катерина потеряла сознание. Потом была страшная возня – лязгало железо, звучали грубые выкрики. Кто-то плакал и кого-то били…кажется, стражников, что были приставлены к принцессе Вандее. Кто-то метался с бумагами, готовя обращение к народу.

А герцог Лагот, потерявший ключ к трону, который уже считал своим, заперся в своих комнатах, когда к нему вломился Леа, имевший, как говорили, связку ключей ото всех дверей в замке.

-Уезжайте, господин! – в лице Леа не было и кровинки. – Вас уничтожат.

Сложно было сказать, прав или нет Леа. С одной стороны, если бы герцог овладел собою, взял себя в руки и вышел к народу, пока Катерина была без сознания, и, может быть, догадался бы даже обвинить ее в смерти своей жены, если бы он сделал хоть что-то, то, возможно, трон удержался бы под ним и стал бы крепким. Может быть, он избавился бы и от самой принцессы Катерины…

Но, во-первых, Лагот не умел действовать по наитию. Он продоверялся однажды Сковеру, а потом нашел Леа, которому верил безоговорочно, не умея самостоятельно действовать в критических ситуациях.

Во-вторых, герцог Лагот незадолго до этого устроил в народе резню, где пострадало множество любимцев этого самого народа, в том числе и Ронан. Да и ситуация не улучшалась ни с налогами, ни с хлебом. Словом, прибытие Катерины, которое невозможно (да и незачем) было хранить в тайне, помноженное на отсутствие улучшений от Лагота и внезапного жесткого и циничного убийства принцессы Вандеи – все это сулило кровь.

-Куда…- совсем растерялся Лагот, превращаясь в беспомощного ребенка.

Но Леа отличался прямо-таки ангельским терпением, а потому втолковал:

-Уезжайте к себе, в герцогство. Соберите своих людей. Возвращайтесь сюда, на свой законный трон. Армия откажется присягать Катерине, верная вам. Но кровь будет. А вы нужны народу. И нужны незапятнанным.

Леа говорил обрывочно, лихорадочно, волнуясь, сбиваясь. И это внушало все больше и больше паники в Лагота.

Катерина очнулась. Ее привели в чувство. Сложно сказать, что он сделала первым: принялась плакать или думать, но точно можно было сказать одно – по совету Моро, она объявила свою сестру жертвой герцога Лагота.

Пророчество Леа сбывалось.

В народе, который ждал лишь искры, поднялся страшный шум и волны. Теперь вся толпа и все земли походили на один бушующий океан. На улицах начались стычки и драки, то между стражей и горожанами, то между горожанами, без участия стражи.

Дрались, громили и крушили из-за всего.

Если ты поддержал принцессу Катерину - ты предатель Лагота. Если ты поддержал Лагота – ты предатель Вандеи, что была народом причислена едва ли не к лику святых за считанные часы и принцессы Катерины. Если ты молчишь – получи за то, что ты скрываешь свои мысли или за то, что тебе нет дела до твоих собратьев.

Ситуация в столице и без того, обостренная до предела, начала откровенно разваливать общество. Все, доведенные до края налогами, неразберихой у престола, голодом, перебоями с продовольствием, безработицей или пойманные в идейные речевые ловушки таких, как Альбер и Ронан, желавшие обновления всему, словно бы подняли головы в один миг.

На улицах стало страшно появляться. Герцог Лагот, укрытый способностями Леа, исчез мгновенно, и, судя по отсутствию Леа, тот исчез вместе с герцогом, или просто забился куда-то, и пока у власти, некоронованная, но безумная от горя и внезапной навалившейся на плечи власти встала Катерина.

Ну, как встала…

Леа был прав. Катерина была слишком оторвана от народа. Ее брак оказался слишком долгим, чтобы запомнить свой народ и не забыть его особенности. Ее же отречение от Луала, принесенные традиции чужих земель – все теперь взращивалось в народе стараниями Альбера и Ронана до великих грехов.

И толпа разгоралась еще сильнее, не понимая, куда ей броситься, если Катерина – предатель, если Лагот – узурпатор?.. что делать? Кто придет и спасет толпу?

У Катерины же было горе. Она не была близка с отцом, но близка была с сестрой. И даже тот факт, что Вандея ее оттолкнула в их последнюю встречу, в их последний разговор, не омрачили любви Катерины к сестре, напротив, они сделали разлуку с нею еще более тяжелым испытанием. Ведь Катерина теперь винила себя в том, что разочаровала сестру. Прямо перед ее смертью…

Говорили, что много было схвачено невинных людей, пока Катерина искала убийц. Многие были пойманы и на улицах и среди них были люди совсем не виноватые в убийстве, и даже сочувствовавшие Вандее, но Катерина, думавшая, что возвращается домой, поняла, что оказалась в гнезде, кишащем врагами и теперь…

И теперь она уничтожала всякого, кто казался ей опасным.

Говорили, что даже Моро приходил в ужас и, как мог, пытался сдержать ее ярость, обращенную против всех, кто отказывался понимать ее горе и не принимал так, как свое. Каждый час был решающим для тех, кто восставал против всего, что устоялось.

-Лагот еще даст о себе знать! – спорил Альбер. – Ронан, позволь Катерине извести его или настроить против себя всех!

-Лагот отбыл в свои земли, а у нас на счету каждая минута ! – Ронан, уставший от всех споров, которые ни к чему не вели, жаждал деятельности и не собирался униматься, ждать еще чего-то.- Сколько можно нам еще прятаться?!

Эда вздрагивала каждый раз, когда снова раздавались внизу крики. Иногда к этим крикам примешивался зычный голос Кенота и еще какие-то голоса, незнакомые. Они спорили, эти голоса, они припоминали друг другу какие-то старые и смешные обиды.

-Ты слишком труслив для войны!

-А ты слишком стар для нее!

-Успокойтесь, во имя Луала и Девяти рыцарей Его!

-Надо убить Катерину, пока она не обрела силу.

-Надо позволить Катерине уничтожить Лагота.

-Лагот отбыл, сколько вам говорить…

-Дайте Ронану стакан крови, его замучила жажда!

-А вот это уже грубо.

-Поймите, мы на одной стороне…

Эда даже не знала, сколько человек теперь посещают дом Альбера. Она насчитывала множество фигур, но ее не призывали. Сейчас пока было не ее поле деятельности. У нее, конечно, проскальзывала мысль о том, чтобы пробраться к Катерине и пасть ей в ноги, умоляя вернуть ее в Дознание и прежнюю жизнь.

Вот только прежнего не будет. Даже если Катерина простит. Но она вообще перестала прощать. Теперь за любой выкрик в поддержку, хоть косвенную, Лаготу, можно было попасть в подземные камеры, служившие прежде Дознанию, а ныне горю принцессы Катерины.

Катерине зато стало просто. Она нашла простую разгадку и назначила виновного: Лагот. Армии, с которыми она пришла, постепенно возвращались обратно в стан своей родины. Кто-то, конечно, оставался, видя здесь поддержку и новые возможности, кто-то мародерствовал, понимая, что не у себя дома, но Катерина этого не видела.

Она вообще больше ничего не видела.

-Ваша Катерина спятила! Убить ее и дело с концом, - раздавалось на площадях.

-А что дальше? – спрашивали зеваки. Работать не хотелось. Казалось глупым, когда вокруг кипел воздух. Словно какая-то сила, сжимавшая народ, вдруг довела его до какой-то новой черты, а что за нею?.. одного толчка, самой малости хватило бы сейчас, чтобы изменить все.

Ронан это чувствовал. Ронан рвался. Альбер его останавливал, как будто бы не понимал, что нужно решиться именно сейчас!

Ронан даже мысли не мог допустить, что Альбер пришел к чему-то, что никогда не хотел обнаружить в своих мыслях, и теперь будущее не восхищало его, а натурально страшило.

Но этого уже нельзя было остановить. Чертово колесо, запущенное с его же подачи, с подачи его идей, теперь раскручивалось уже против его воли. И все - начиная от неожиданно сбежавшего и задающегося теперь вопрос, на кой Луал он сбежал – Лагота, до обезумевшей и растерянной Катерины, ступившей не на путь переговоров, а на путь насилия; от Ронана, который без Альбера не дошел бы даже мыслями о таких глобальных переменах до куда-то притаившегося Сковера – все сложилось.

И теперь Альбер мог кричать – его бы не услышали. Его бы разорвали его же последователи, зараженные им же, если бы он посмел их остановить.

-Знаешь, - сказал Альбер Эде, которая вяло ковыряла в своей тарелке рыбу, - кажется, я был неправ, когда поддержал переворот против Вильгельма. Это был плохой заговор.

В руках Эды тонко задрожала вилка. Она не смела взглянуть на Альбера – на этого грузного человека, который с удивлением вдруг понял, что тоже может ошибаться.

-Пострадал он, пострадали обе его дочери, куча человек при дворе, ты потеряла своих друзей, свой мир и своего названого отца…много народу сложило свои головы и много еще сложит.

-Ты…- Эда с ненавистью отшвырнула из пальцев вилку, - ты, который все это начал, один из главных виновников…ты, как смеешь ты жалеть?

Она вскочила. Ее резкое движение заставило расплескаться вино из кувшина. То, что творилось в ее взоре – вся боль, вся ненависть… Альбер почувствовал, что не с тем человеком он начал говорить об этом, что зря вообще открыл рот, поддаваясь слабости.

-Хватит…- прошипела Эда, но непонятно, то ли к себе она обратилась, то ли к нему. Затем лицо ее окаменело. Она взглянула на ужин, в свою почти нетронутую тарелку с рыбой, где блестели капельки вина. – Спасибо за ужин.

Она вышла из гостиной. Ее тошнило. От себя, от своей слабости, от своей резкости. Почему-то вспомнилось, что давно рассказывал ей Гилот. Он рассказал о народе, что обитает на каких-то островах, и живет по своим законам. И в народе том есть страшное проклятие: «живи в эпоху перемен…»

«Да, - подумала Эда, - хуже не придумаешь. Я, которая должна была быть простым Дознавателем, стала предателем и непонятно кем, и попала в эту эпоху перемен. Почему я? Есть люди, что достойны. Есть люди, что умеют адаптироваться, имеют идею, а я…а я?!»

Как она уснула…так незаметно и так болезненно? Эду вообще не покидало ощущение собственной болезненности на протяжении долго времени. Будто бы у нее был жар или состояние, когда жара еще нет, но мозг уже дает четкий сигнал, что организм ослаб и погружает тебя в туман, отказываясь принимать действительность в четкости реальных контуров.

Но кто-то тронул ее за плечо и Эду вырвало из этого дурманного сна железным броском. Она взвизгнула для порядка и…проснулась, а в следующую минуту снова как-то тонко взвизгнула, узнав того, кто потревожил ее сон.

В лунном (оказывается, пришла уже ночь) свете возле ее постели стоял Ронан – какой-то яростно-торжественный.

Впервые за долгое время он, похоже, хотел поговорить с нею. Это взволновало!

-Ронан? – Эда огляделась, пытаясь понять, что он делает в ее комнате.

-Эда, я ухожу, - он не дал ей возможности сказать что-то еще.

И она не нашла ничего лучше, чем спросить самое очевидное.

-Куда?

Не нужно было напрягать слух, чтобы услышать улицу. Теперь она не затихала вообще. А ночью, словно бы издеваясь, оживала в какой-то удвоенной силе.

-Альбер слишком медлит! - даже в темноте его глаза блеснули стальным блеском.

-Что? – Эда совсем очнулась и даже вскочила с постели, - Ронан! Не надо нарушать…не надо идти туда!

-Почему? – спросил Ронан. – Альбер боится. А нужно действовать сейчас. Иначе ни у кого не будет завтрашнего дня!

Эда сама не знала, с чего вдруг заступилась за Альбера. Да еще и перед кем!

-Я пойду с тобой, - решила она, чтобы не мучать себя иными мыслями.

-Исключено, - Ронан слегка коснулся ее руки, - там опасно.

-Тогда…зачем ты пришел?

-Возможно, у меня не будет времени сказать тебе это иначе, - Ронан нервничал, но это была странная нервозность. Как будто бы он находится в предвкушении чего-то, что занимало все его мысли. – Ты мне очень нравишься, Эда. Если бы у нас было больше времени, возможно, я мог бы дать яснее понять свои чувства, но сейчас время уходит. Но если я не вернусь…если все обернется против нас, знай, что я прошу у тебя за все прощения.

-Ро…Ронан! – Эда даже задохнулась в испуге. Она догадывалась, конечно, о его чувствах, да и в принципе испытывала к нему огромную симпатию, но сейчас ей было страшно. Страшно от его решимости.

-Время уходит, - он коснулся быстро ее руки и исчез в дверях. Эда бросилась, было, следом, но в темноте налетела на стол и сложилась пополам от боли.

И это позволило Ронану окончательно выскользнуть в ночь. Взревела толпа вдалеке и Эда, очнувшись от этого рева, предприняла единственно возможное в данном случае действие и бросилась к Альберу.

(22)

-Во имя Луала! – Альбер очнулся мгновенно, узнав о причине вторжения Эды в его покои. – Во имя Луала и девяти рыцарей Его! Как ты умудрилась его отпустить?

Эда, мгновенно сжавшаяся под этой грозной яростью в комочек, чувствуя себя бесконечно виноватой, старалась не смотреть на Альбера. Ей как-то не пришло в голову поднять шум, задержать Ронана и перебудить весь дом, как следовало бы поступить.

Но она этого не сделала и позволила Ронану выскользнуть в опасную кипящую гневом и яростью толпу, готовую выбросить, наконец, свое бесчинство на того, кто будет слишком слаб, чтобы защититься, облечь свое горе, свой гнев во что-то неукротимое.

И тогда ей казалось это правильным. Ей не пришло этого даже в голову.

Альбер, однако, был человек действия, а не слова. Проревев еще пару коротких уничижительных фраз ей, он спешно принялся поднимать с помощью своих слуг всех своих друзей и соратников. В доме началась страшная возня и суета, а на улице творилось что-то невообразимое…

Хлопали чьи-то двери. Кто-то кричал, кто-то отборно ругался, а кто-то призывал Луала. Чья-то лошадь пронеслась совсем близко рядом с домом Альбера и Эде вдруг показалось, что лошадь эта неизменно должна ворваться в гостиную и…

Была ночь, но было светло. На улице что-то горело, ходили люди с факелами. В доме – горели своим издевательским множеством свечи.

Эда забилась в самый дальний угол и остекленело глядела перед собою, стараясь даже не думать…

Но мысли, противные и вязкие, все равно вмешивались в ее сознание. Она вспоминала своего названого отца Гилота и с ужасом понимала, что не чувствует за свое нахождение в доме одного из лидеров восстания, никакой вины.

И, кажется, вообще ничего не чувствует, кроме леденящего ужаса, что невидимой рукой сжимает ей горло, мешая дышать.

Вбегали и выбегали люди. Эда сидела в дальнем углу и решительно никому не было до нее дела. Она не слышала странных речей и высказываний гостей и самого Альбера, а если и слышала, то не понимала ничего.

Она вообще ничего не понимала в бесконечном гвалте, что раздавался на улицах и в том шуме, что звучал в гостиной и где-то в самой ее голове.

-В проулке Ремесленников забили королевскую стражу!

-Пепельный проулок подожжен.

-Эка потеря! Давно его надо…

-Но! Пепельный Проулок заслужил себе право на спасение!

Слова…слова. Эде не было никаких дел до этих слов. Она представляла, как где-то умирали люди. Она не видела их лиц, но почти физически чувствовала запах их крови.

И, самое худшее, ничего, что могла бы сделать сама Эда, не изменило бы, даже если бы ее на части разорвать. И она только безотчетно ломала пальцы, также остекленело глядя перед собой.

-У Речного пока оттеснили.

-Катерина посылает армию.

-Надо сделать воззвание к армии…Альбер, во имя Луала и Девяти Рыцарей Его, обратись к армии! Убеди их не убивать их же народ!

-Сначала надо сделать воззвание к народу…

-Его уже сделал Ронан! Альбер, мы…

Ро-нан.ро-нан… что-то совсем знакомое, что-то родное. И Эда рванулась из своего угла, напугав порядком забывших про ее существование или даже не обративших на нее внимание гостей.

-Ронан? – выкрикнула она, вглядываясь в одинаковые, как ей показалось лица, пытаясь понять, кто из них сказал про Ронана. Серые и пустые лица… а где-то совсем близко пахнет кровью. Серость, серость…

И чьи-то очень живые, очень знакомые глаза. Опасные. От таких глаз надо держаться подальше, нельзя быть им другом или врагом. Но кто это…кто это, такой знакомый?

Эда роется в памяти, что стала одним непонятным комом, сплетенным из тысячи и одной мысли и образующей пустоту одновременно. Мелькают чьи-то лица. Гилот, Мэтт, Фалько и Паэн (ах, где они сейчас?), Сковер…руки сжимаются в кулаки до боли. Почему-то ей очень легко ненавидеть Сковера и даже хочется его ненавидеть. Нет…это все не их глаза.

-Леа, - выдыхает вдруг Эда и с каким-то облегчением. Странная муть, этот серый комок в ее голове расплетается, позволяя свету пробиться в ее разум.

Леа! Как же она тошнотворно рада ему.

Альбер смотрит на Эду, выползшую из своего угла, с удивлением. Он уже и думать про нее забыл. А тут она…и бросилась, надо же, к вернувшемуся Леа! Не к Мэтту, который стоит тут же, и даже не к Кеноту, которого знает лучше, а к человеку, от которого у самого Альбера мурашки.

-Всё в порядке, - Леа спокоен. Словно ему не в первый раз приходится поднимать город на восстание, цель которого неясна народу, но гнев, и та неразбериха…это все действует гипнотически. Сейчас или никогда? Кто-то должен повести этих людей вперед.

И Леа спокоен. Он знает, что сможет. Он чувствует. И пусть Лагот пытается собрать своих людей, Леа отбыл от него, зная, где настоящее действие.

Катерина не удержится. Если она проявит милосердие – она обречена, народ решит, что она слаба. Если она усилит террор – народ впадет в еще большее бешенство.

А дальше будет новый мир. И Леа очень хотел его увидеть.

-Всё в порядке, Ронан красноречив и любим народом. Он собирает толпу на городской площади.

-И куда он намерен идти? – грубо спрашивает Альбер, разрушая что-то, что ему самому еще непонятно.

-На замок, - очаровательно улыбается Леа и лукаво подмигивает Эде, словно только что отмочил он забавную шутку.

Но Эда цепенеет. Эда не знает, как устоять и впивается в кого-то, не глядя, ногтями.

-Э-да…- ее руку отшвыривают. И голос кажется ей знакомым, но она не думает даже пытаться его узнать. Ей плевать.

-Воззвание к армии откладывать нельзя! – Альбер круто поворачивается к дверям. Бросается в двери, как в спасение…или в омут, не зная, что его ждет.

Армия не в восторге от Катерины, от ее действий и неразберихи. В армии тоже есть люди. Но у них есть присяга. А еще – родные и близкие в толпах тех, против кого их собирается выставить Катерина.

Эда, влекомая Луал знает какой силой, бросается, было, за ним, но рука Леа перехватывает ее. В лихом невольном развороте она успевает увидеть снова лица…одинаковые, страшные и пустые для нее.

-Он пойдет к армии, - спокойно сообщает Леа. – Тебе туда не стоит идти. пойдем лучше со мной.

-Куда? – спрашивает снова чей-то отдаленно знакомый Эде голос, но ей плевать, она не собирается вспоминать и готова идти куда угодно и с кем угодно. Лишь бы только идти. лишь бы больше не сидеть здесь, вот так, в углу, не понимая ничего и путаясь во всех мыслях одновременно.

-Не твое дело, Мэтт, - бросает Леа и увлекает за собой покорную всему Эду.

Мэтт? Что-то щелкает. Эда поворачивается и мгновенно взор позволяет ей увидеть, а вернее – узнать – бледного Мэтта. Почему-то у него плащ в крови…

Чья эта кровь? Его? Почему он так бледен?

Но Леа ведет ее дальше и выводит по коридорам, где Эда налетает на все подряд, на улицу. И на улице…

Царит ад.

Великий Луал со своими Девятью рыцарями не видел прежде такой страшной ночи. Всюду свет, свечи, факелы. Окна ярки, двери почти все открыты. Ничего не укрыто темнотой, ни одного угла, ни одного закутка. Каждый освещен заревом факелов и каким-то общим костром…слишком ярким для обычного костра. Слишком ярким…

Лязг железа, чьи-то крики, ярость – все это ничто по сравнению с глазами любого, случайно выхваченного взглядом из толпы человека. Эти глаза – глаза того, кто готов лить кровь, резать и бить во имя какой-то всеобщей ярости.

Бешенство, доведенное до общей точки. Грохот…не то барабаны, не то дубины, а может быть – просто стук сердца? Гулкий. Тук-тук. Нет.

Больно смотреть. Больно думать. И дышать тяжело. Пахнет потом, костром, сырым деревом и ржавчиной…

«Ржавчиной пахнет кровь»- думается безвольно Эде, пока Леа, крепко сжав ее руку, увлекает за собою через толпу, через факелы, которые выхватывают ее бледное и растерянное, совершенно испуганное лицо из ночи. Чьи-то руки хлопают ее по плечам, кто-то хватает ее за свободную руку и предлагает присоединиться. Кто-то хохочет совсем рядом. Дьявольский хохот. Жуткий.

Ночь, страшная ночь!

Альбер идет в сопровождении Кенота к армии. Оба знают, как рискуют. Но Альбер – торговец, он еще надеется на победу. Кенот – как вечный жрец, готов к смерти и равнодушен к ней. Нечто более страшное видится ему во взорах толпы, через которую они пробиваются.

Ронан возродил в себе всех древних ораторов сразу. Его красноречие в эту ночь превзошло любое прежнее красноречие. Он в полном триумфе и обожании. Городская площадь, превратившаяся в море рук, глаз и ртов, готова следовать за ним. И сам он готов идти хоть за край чертогов Луала, ведь отныне – сам Ронан бессмертен.

Что бы ни случилось дальше.

Мэтт оглядывается по сторонам. Сам не зная, кого ищет. Ему страшно. Он не хочет умереть в эту ночь и думает – не отсидеться ли где-нибудь? Но тщеславие, особенно больно ужаленное успехом Ронана, реакцией Эды на это имя, торжеством Леа и риском Альбера – ведут его в центры проулков. Разум убеждает его отступить, но кровь пульсирует в нем со всей горячностью молодости.

Однако неожиданно он раздумывает у городской площади, подумав внезапно о том, о чем не подумали другие. Круто повернувшись, Мэтт разворачивается и идет в сторону Пепельных рядов, где царит отчуждение, где даже восставшие, лидеры восстания, собираясь и пользуясь услугами Пепельных рядов, что позволяли мгновенно достать все, что угодно и кого угодно – не скрывали своего презрения к этому месту и к их обитателям.

Так же, как никто не скрывал, несмотря на все заслуги, свое презрение к Мэтту.

И он собирался воспользоваться этим.

Фалько и Паэн, совсем забытые Луалом, метались по улицам, не зная, куда податься, к кому идти и кого слушать. Кто-то призывал убить Катерину, кто-то убить какого-то Ронана… суматоха совсем уже приобрела размер им незнакомый, когда Паэн – более глазастый, вдруг пихнул Фалько под ребра, указывая на кого-то кивком.

Фалько проследовал взгляду Паэна и увидел знакомого ему человека.

-Сковер, подлюга! – низко зарычал Фалько, решивший, наконец, кто главный враг всех добродетелей и виновник всей неразберихи.

Сковер, не то услышал, не то просто почувствовал на себе их взгляд, обернулся и…быстро зашагал прочь, сквозь толпу, узнав бывших своих соратников.

-За ним! – но слова были лишними. Паэн и Фалько, действуя в едином порыве, рванулись через толпу, путаясь в чужих мантиях, плащах, в чьих-то руках, спотыкаясь и налетая…

А в это время принцесса Катерина и ее советник и ближайший друг – Моро собрали последнее в своей жизни совещание.

(23)

Вся земля раскололась на несколько маленьких миров, и каждый бесновался по-своему. Но все эти миры вместе складывали совершенно ужасную картину.

Зала Совета даже не была освещена в должной манере – всем было не до этого. Белая как смерть, обезумевшая от горя, и от власти, свалившейся на нее принцесса Катерина походила на смерть. Моро также был бледен, но держался мужественно и стремился поддержать подходящих советников…

Многие из которых уже посматривали в сторону восставших с благосклонностью.

-Как это произошло? – Катерина растерянно смотрела то на одного, то на другого. Сейчас она не узнавала никого из тех, кто сейчас был в зале совета. – Что им нужно? Что мне делать?

-Отправить парламентеров, - рубанул Моро, усаживая с силой принцессу Катерину в кресло. – Пусть нам придется уступить, но народ…

-Они хотят уничтожить трон, считая, что могут управлять сами, - Моро, услышав это, пришел в ярость, но взглянул в лица советников и понял, что в безумной растерянности и сам недалеко ушел от своей принцессы, поскольку не смог узнать голоса.

-Нужно выставить армию!

-Армия не будет выступать против своего же народа!

-Это приказ. Приказ именами Луала и Девяти рыцарей Его!

-А это люди, живы люди, слышите вы, наконец?

-Может быть, не так уж они и неправы…

Все смотрели на Катерину, ожидая ее рокового решения. В любом случае – рокового. А она вдруг показалась сама себе маленькой и слабой, невидимая тяжесть сжала ее голову железным обручем, и что-то тяжелое легло на ее плечи. Она поняла, как виновата перед всеми этими людьми и теми, кто на улице.

Текли кровавые секунды, а Катерина хранила молчание и страшная истина открывалась ей. В любом случае – ее ждет порицание, отвращение. Текли секунды, отнимая последние возможности и подводя принцессу к несчастному итогу, а она стояла и вспоминала почему-то отца, когда-то молодого, счастливого и веселого, сестру – нежную и набожную…

Они ждут ее. Ведь так?

У Катерины всегда была особенная воля. Она поднялась со своего кресла и даже время словно бы замерло, пугаясь ее решимости. Моро, предчувствуя сердцем самое страшное, закаменел.

А Катерина заговорила. Ее слова – тихие, полные древней силы, что жила в крови, прозвучали раскатом и разорвали нетленное полотно, обрушили в одно мгновение все то, что она всю жизнь должна была удерживать:

-Я надеялась вернуть свои земли, спасти их от захватчика и заговорщика – герцога Лагота. Я потеряла отца. Я потеряла сестру. Я отвернулась от своего бога и предала его опять. Я разрушила Божественную клятву. Народ, бунтующий на улицах против меня и против трона – мой народ. Я не стану лить их кровь. Армии не будет. Я рекомендую вам спасаться или примкнуть к улицам.

Страшный гвалт утопил речь принцессы. Советники, полные ярости и страха, не верящие, что она могла вот так легко предать их и все, что строил ее отец, а до него и его отец…все предки, все потомки служили бы трону, а Катерина разрубила эпоху.

-Это измена! У вас нет такого права!

-Пока еще есть, - Катерина тяжело взглянула в лицо своих врагов, которые еще мгновение назад были почти союзниками…

Кто-то сделал отмашку армии. Отмашка неохотная, безумная, но несколько полков вроде бы даже двинулись на город, но встретили второй кусочек мира.

Альбер – бесстрашный и жестокий в своем бесстрашии вышел из толпы, поддерживаемый ею и воплотивший в себе сейчас всех Девятерых рыцарей Луала, грузный, внушительный встречал равнодушно неловкую армию.

Которая и без того не хотела обрушиваться на своих.

-Вы можете убить меня, - вещал Альбер, бешено вращая глазами и голос его звучал грохотом в этом безумном часе, - вы можете убить каждого из нас! Но разве вы не видите нашей правоты? Разве вы не видите, что трон не может заботиться о своих подданных? Зачем же нужно то, что отжило? Зачем нужно то, для чего больше нет смысла? Мы хотим равного участия в управлении. мы хотим других выборов, мы не хотим привилегии крови, ибо кровь гниет!

И народ подхватывал. Зараженный кровавым безумством, не разбирался почти в том, на что и куда его призывали, подталкивали. Важно было сейчас бороться, кромсать, обвинить кого-то в голоде, в болезнях – во всех грехах. И уже потом…уничтожить. И тогда наступит неизменно светлый день, ведь так? Ведь все именно так?

Народ – наивный и буйный, был большим ребенком под управлением нескольких фигур, сосредоточенных в разных точках города.

Ронан был на вершине блаженства. Народ внимал ему, его словам, жадно ловил каждый его жест. Ронан воплощал все красноречие мира и сам заражался им. Смерть была ему не страшна, он верил в то, что каждая из этих речей делает его навеки бессмертным.

А он говорил и говорил, вдавливая слова в буйство народа и ликовал. Странный восторг разливался по его телу, ни см чем несравнимое блаженство и ему хотелось, чтобы это чувство не отступало никогда.

-Мы, - вещал он, - должны сами определять свои обязанности, кары и законы. Только мы имеем право на это и ни одна кровь, фамилия, род или происхождение не имеет права возвышаться над другими. Мы сами знаем как нами править. Мы сами знаем, чего хотим. И мы должны отвоевать это право у тех, кто забрал его у нас, у тех, кто заставил нас поверить в то, что мы должны склоняться перед чьей-то кровью или чьим-то домом…

Толпа взревела, поддерживая особенно последнюю фразу Ронана. Воодушевившись, он продолжил:

-Они решили, что они лучше нас, но сами забыли понятия чести и достоинства, погрязли в грехах и пороках. Их музыканты заглушают плач наших детей. Их смех заглушает плач вдов, что не дождутся своих мужей с очередной, развязанной забавы и наживы ради войны! Их дома имеют слишком толстые стены, чтобы услышать те проклятия, что должны пасть на их головы!

-Да-а! – единый страшный порыв толпы и Ронан удовлетворенно замолкает, окидывая взором всю ту силу, что обитает в городе…

В лучшей части города. В той, где обитает торговый люд, ремесленники и трактирщики. В той части, где есть понятия «добродетели».

А в это же время есть еще один мир – мир презираемый, низкий, пристанище отребья. Но он тоже хочет жить, этот мир, тоже хочет восставать и являть свой гнев. Кто поведет его? Тот, кто сам столкнулся сч холодным презрением. Тот, кто был использован – сам может использовать. Мэтт долго был в тени, его шпыняли и швыряли со всех сторон, и теперь он собирается заставить считаться с собою…

Движимый всем сдерживаемым бешенством, Мэтт поднимается на небольшой ящик, попавшийся на его пути и обозревает Пепельные ряды – теперь это его резиденция. Странно, что впервые за все время Мэтт не видит ее отвратительной, напротив, она кажется ему самой искренней в грязи и брани, в запахе тухлятины – вот что он сделает своей опорой.

-Они плевали на нас. Все – не только двор, но и наши же горожане. Они не верили в нас. Они смешивали нас с грязью.

Здесь нельзя говорить долго. Чем короче фразы – тем яснее они отзовутся и Мэтт интуитивно угадывает это.

И этот мир завершает буйство города.

Армия присоединяется к лучшей части города, Ронан вдохновляет идейно массы, Мэтт занят отребьем…

А принцесса Катерина сидит перед образом Луала и молится – неистово и страстно, насколько позволяет ей ее особенная воля. Здесь и найдет ее Моро.

А по замку паника. Кто-то выбегает, кто-то отдает дурным голосом приказы, но все окончательно рушится и никто не знает, как к этому следует отнестись? Бунт? Восстание? Справедливость?

А Лея, забытый в эту минуту, увлекает Эду за собой. Она покоряется и идет за ним, как привязанная, еще не зная, что сейчас услышит.

Сковер – на другом конце кипящего и пульсирующего в нескольких особенно сильных точках города пытается спастись от попавших на его след Фалько и Паэна.

Так решается ночь! Так решается все! Лик судьбы висит над городом и готов обрушить всю свою мощь и грозу на головы – одинаково грешные и одинаково праведные.

(24)

Моро отыскал принцессу Катерину в объятиях каменных стен зала Луала и Девяти Рыцарей Его, впрочем, сейчас в ней нельзя было узнать принцессу – так, нечто сломленное, жалкое и отчаявшееся.

-Я уверен…- начал, было, заготовленную речь Моро, но Катерина даже не шелохнулась на звук его голоса, и это совсем подкосило благородного советника, он понял, что все его слова сейчас будут пустыми, что все уже решено. Такой уж был характер у Катерины!

-Всё, что я хотела, это принести благо моей земле, - голос Катерины звучал ровно и безжизненно, она стояла на коленях у алтаря Луала и сама походила на каменное изваяние и этот голос…пугающе-мертвый голос! – Всё, что я хотела, сохранить трон моего отца и порядок на моей земле, но я только все испортила.

-Нет! – Моро, отчаянный в своей любви и благородстве, рухнул рядом с нею на колени, с трудом удержался от желания схватить ее за плечи, развернуть к себе лицом. – Нет, ваше высочество! Вы изгнали узурпатора и заговорщика, вы…

-Я, - со смешком безжизненной горечи перебила его Катерина, - отвернулась от Луала и Девяти рыцарей его, я разрушила Божественную клятву, чтобы идти в свои земли, я своим появлением убила сестру…и я, наконец, потеряла трон. Ты слышишь, Моро, что творится на улицах? Это все я. Если бы Лагот, будь он тысячу раз узурпатором, был на моем месте, если бы остался, если бы не появилась я, словом, если бы не все это…он бы не допустил!

-Это неправда! – вспыхнул Моро, - толпа любила его когда-то. Но потом в народе появились смутьяны. Лагот был заговорщиком. Я думаю и сейчас, в изгнании, он что-то замышляет, но…так совпало, ваше высочество! Толпа всколыхнулась, толпа…

-Он был прав, - жестко перебила его принцесса, - он был прав в том, что я слишком оторвана от моего народа и в этом моя погибель. Я впала в безумие, я начала репрессии и дала волю арестам, я хотела наказать всех за мое унижение, за предательство моего отца, за Лагота, за мою Вандею!

Она ожила, заломила руки и обхватила ими изможденную тягостными мыслями голову.

-Я всегда буду виновная во всем и перед всеми, Моро!

-Это не…

-Так, Моро! – она с гневом повернула к нему свои блестящие безумием в полумраке глаза, и советник невольно вздрогнул, увидев этот пульсирующий блеск безумия, а она истолковала это по-своему, усмехнулась. – Ты никогда не носил на своей голове короны, и ты не знаешь, что это такое и что за груз, что за тяжесть и что за вина давит к земле вместе с нею! Мой отец, говорят в народе, очерствел, а я? - я обезумела. И только Вандея, моя несчастная Вандея осталась чистой и поплатилась за это! Мы все не уберегли ее. И мой отец, и ее муж, и я, и даже ты.

-Я, - в ужасе повторил Моро, готовый взять на себя любую вину, если того пожелает его дорогая принцесса, - ваше высочество, эти смутьяны…

-Они устали от нас, - тихо промолвила Катерина, опережая всякое сопротивление советника, - они хотят, чтобы над ними не было трона, они не хотят зависеть больше от одной головы и рождают в своих рядах многоголовое чудовище, гидру! Но что же, если это их воля, я…

-Катерина! – в отчаянии воззвал к ней Моро, - это только бунтовщики, это только безумцы, это предатели, изменники, и…

-Предатели, изменники, - глухо повторила Катерина, но тут же отмахнулась, - ты не прав, Моро! Ты слишком предан трону, чтобы знать народ, ты совершаешь ту же ошибку, что совершала до последнего времени я, оказавшись в таком отдалении от тех, кого считала своими подданными, а на деле – совершенно чужих и незнакомых мне людей.

-Я уверен, что если мы пойдем на уступки и эти смутьяны…- Моро отказывался верить в то, что Катерина – дочь короля, наследница престола, такая уверенная во многих арестах и репрессиях несколько дней назад, вдруг ослабела до невозможности.

-Тюрьмы переполнены теми, кого мы называли врагами за одни только выкрики против меня, судилища переполнены делами, дознаватели, жрецы…все опротивели друг другу и поднимаются даже не против меня, а против всего прежнего, а я – только символ.

Моро затряс головою, не желая слышать страшные слова Катерины, которые он сам еще недавно говорил Лаготу, призывая его к уступкам народу, а тот отрицал все и твердил о своей власти и законном троне, где же он сейчас, этот коварный герцог, жертва всех обстоятельств и интриг? Где Леа – его приблудный пес? Испугался? Не похож Леа на того, кто убегает от хаоса. А Альбер, чьи лавки он пытался громить, призывая к покорству? Ему-то каких благ не хватало? И тот поэт…

Они где-то совсем рядом, должно быть, но Моро не хотелось верить, что это на самом деле так, хотелось только утешить Катерину, заставить ее улыбнуться, а затем, свернувшись где-нибудь под одеялом с головою, уснуть крепким сном без сновидений и проснуться в знакомом уже мире!

А сейчас где-то на улицах каждую минуту происходит шаг к перемене истории. Моро мог видеть почти наяву грузного Альбера, направлявшегося к армии, юркого Ронана, чей взгляд горит поэтическим безумием…

Мог видеть, но не хотел! Отрицание становилось спасением и глупостью.

-Ты знаешь, - заговорила вдруг Катерина опять, снова обращаясь мраморным изваянием у алтаря Луала и Девяти Рыцарей Его, - знаешь, кто, как ты говоришь, мутит, народ?

-Пара имен есть, - с готовностью ответил Моро, - если вызвать именно их на переговоры, -то…

-Альбер, - перебила его Катерина, продолжая какую-то свою мысль, - наш торговец, глава торговой гильдии. Годовая прибыль его могла бы перекрыть половину нашей казны, он уважаемый человек, владелец множества лавок…

-Торговец! – злобно прошипел Моро.

-И он мутит, как ты говоришь, народ. И делает он это не из-за прибыли.

-Должно быть, обезумел, кусать руку, что его кормит! Его, лавки, корабли…

-Нет, он просто поставил что-то выше, чем прибыль. У него нет семьи, во всяком случае, законной, и вся жизнь – в лавки, в торговлю, и тут – в противостояние и восстание старому. Думаешь, из-за денег? Нет, тут что-то еще. Его не купишь, и переговоры провалятся.

-Но он не один в гильдии, если его уничтожить…

-Дальше, - ровным голосом продолжала Катерина, не замечая жалких попыток Моро предложить хоть что-то. – Какой-то поэт…его брать не будем, поэты – странный народ, они безумцы сами по себе. Кенот – жрец моего отца, его советник, преданный Лаготом. Разве не должен он после всего служить мне?

Моро молчал. Он не был так хорошо осведомлен и не думал, что Катерины отслеживает то, что не мог отследить сам Моро.

-Но он предал клятву моему трону, трону моего отца и теперь идет против меня.

-Предатель! – вынес вердикт советник. – Эти жрецы – они только выглядят святыми, а на деле бывают большими подлецами, чем…

-Знаешь ли ты убитого королевского дознавателя Гилота? – тон Катерины не менялся, оставался таким же мертвым и равнодушным.

-Фанатика? – Моро сбился,- да. Он был убит за несколько часов до того…в общем, до смерти твоего отца. У него была приемная дочь – такая же фанатичка, но она пропала и, наверное, мертва.

-Она с ними.

-Что? – Моро с изумлением уставился на Катерину.

-Она с ними. Эта девка – воспитанница Гилота. Она со смутьянами. Она разрабатывает им будущий закон. Закон, который будет, когда не будет моего трона.

-Хорошо, что Гилот не дожил до этого, - процедил Моро, сжимая руки в кулаки.

-Их много: Кенот, Альбер, тот поэт, эта девка, еще какие-то дознаватели…смешно, как много дознавателей предали меня! Они должны были хранить закон и нарушили клятву, это не единичные случаи, это какие-то уже частые явления и это говорит лишь об одном.

-О том, что Кенот был прав, продвигая законопроект о том, что дознание должно быть передано жрецам!

-Нет, - Катерина слегка сменила позу, но не поднялась с колен, - это говорит о том, что они правы!

-Как? – Моро выдохнул и схватил Катерину за руку. Это было нарушение всяких приличий, но она не сопротивлялась. Однако советник сам отпустил ее пальцы, когда почувствовал отсутствие этого сопротивления и странную, неестественную мягкость, напугавшую его сознание, но не позволившее сформулировать причину…

Она закашлялась, стыдливо прикрывая рот рукой, а откашлявшись, хрипло промолвила:

-Они правы. Ты видишь мой двор? Большая часть придворных под разными предлогами покинула дом моего отца после того ужасного переворота. Остальные начали разъезжаться при Лаготе, и при моем приезде. А сейчас, бьюсь об заклад, что не осталось никого…

-Я здесь, - твердо возразил Моро.

-Зря, - просто ответила она. – Ты не обязан погибать с нами. Погибать со мной. С моим троном и старым миром.

-Погибели не будет! – Моро решил, что не допустит этого любой ценой. – Я сейчас призову верный тебе полк, обращусь к ним от имени твоего и твоего отца, от имени погибшей твоей сестры и прикажу им охранять тебя! После этого с частью верных людей я выйду на улицы и…

-Нет, - она странно вздрогнула и слегка наклонилась вперед, будто бы боролась с тошнотой. Напуганный ее состоянием Моро рефлекторно рванулся следом, не то желая поддержать, не то просто убедиться, что она в порядке.

Катерина распрямилась, задышала глубоко, но как-то хрипловато, словно была простужена, и это тоже скребануло когтями по сознанию Моро.

Но она заговорила, отвлекая его.

-Нет, Моро. Это все еще мой народ. Я не позволю тебе лить их кровь. – Голос Катерины дрогнул, теперь, казалось, каждое слово давалось ей тяжело, - я…не хочу. Не хочу крови. Не хочу боли. Они правы. Мы нет. Это их воля. Их.

Она завалилась неожиданно на бок и Моро, чувствуя, что упустил из виду что-то очень важное, подхватил ее, не давая упасть на пол. Теперь он удерживал ее изможденную тягостью голову на руках, отмечая про себя бледность и даже какую-то серость нежного лица, блеск – лихорадочный блеск, дрожащие губы… а еще одежду. Она облачилась в светлое и чистое, новое платье, придающее ей сходство со святостью.

Как будто бы готовилась, но к чему?

Моро держал ее, не позволяя себе думать. А она едва-едва улыбалась, как могла, как позволяли ей это дрожащие губы. Советник же ощущал ее тяжесть, но не мог понять, что именно давит на его внутренности, если вес Катерины он удерживает на руках!

-Благо…рю, - неразборчиво прошелестела Катерина.

-Да что с тобой? – в отчаянии, не замечая текущих по лицу испуганных слез, спросил Моро.

Он не хотел знать ответ. Он молил Луала о глухоте и слепоте. Но Луал проявлял в последнее время поразительную избирательность, отзываясь лишь некоторым.

И только сейчас, удерживая Катерину на своих коленях, чтобы голова ее не коснулась холодного пола (именно это казалось ему важнее всего), Моро увидел, что пальцы левой руки принцессы крепко сжаты. Повинуясь внутреннему порыву, он скользнул до ее руки и, молясь, чтобы ее пальцы не поддались, не открыли ему страшного ответа, попытался разжать их…

И без труда сделал это. Ледяной холодок коснулся его пальцев, обжигая.

Моро вытащил из ладоней Катерины флакон, самый отвратительный, какой мог бы только быть. Черный осадок на дне стеклянного сосуда. Повеяло смертью.

-Зачем? – Моро взглянул в угасающие глаза. Самые прекрасные, какие только могли быть.

Катерина собралась с духом, чтобы ответить. Она могла этого не делать, но Моро не был для нее просто человеком, он стал ей другом и опорой, и она ощутила вину, оставляя его вот так, на растерзание переменам.

-Не хочу их вины, - промолвила она и попыталась коснуться своей рукою его ладони, благодаря за все и извиняясь. Но пальцы ее не достигли цели, рука дрогнула в последний раз, по телу прошла мучительная волна агонии – самый милосердный яд не дает безболезненной смерти и это мгновение агонии, и эта беспомощность стали самыми темными минутами в жизни Моро.

А затем Катерина навсегда затихла. Так кончилась эпоха трона. Так умер трон.

Моро плакал, гладя ее по волосам, целуя в теплый еще лоб, а на улице, за окнами замка бушевала подступающая толпа.

(25)

Леа вел Эду уверенно, что было еще более впечатляющим, учитывая, что все улицы сошли с ума. Они наполнились жизнью, стали кипящим людским морем и нельзя было различить в этом море ни лиц, ни фигур – что-то абстрактное, многорукое, многоликое, многоокое и безумно страшное разлилось по городу.

Эда пыталась смотреть по сторонам, но не узнавала улиц и не могла запомнить тех узловатых проулков, по которым уверенно вел ее Леа. Казалось, он легко знает этот ставший незнакомым бывшей дознавательнице город.

Его не пугали факелы, от которых уже не было толку в освещении, поскольку бледный рассвет занимался уже уверенно, но эти факелы рождали еще больший ужас и будорожали то чудовище, что сплели все толпы всех улиц.

Его не тревожили выкрики, разнившееся кардинально и неразличимые порою. Здесь звучали призывы к убийству Катерины и всех ее приближенных, здесь предлагалось разнести ее замок в клочья, здесь же предлагалось идти и спасать Катерину и сдаться…но последний вариант криков тонул в людском гневе и все же, порою, пробивалось что-то такое робкое, ненужное в жаждущей мятежа толпе.

Леа вел Эду, а она старалась не думать о том, что и сама должна была бы быть сейчас подле Катерины, поскольку присягала трону, но…

Больше ей не было за это стыдно. Лишь досадно, досадно за то одно, что она не оправдала надежды Гилота. Хорошо, что он мертв и не видит, насколько низка пала его воспитанница, хоть и пыталась сохранить в себе бесконечную преданность одному закону, но оставаясь в глазах присяги и трона – предательницей.

А кто может поверить им?!

У Эды порою подгибались ноги, от звука каких-то приглушенных ударов, прорезавших вдруг чьи-то выкрики и гул, и вопли; от каких-то разбиваемых стекол – ей казалось, что вместе с этими стеклами разбивается постепенно и последняя надежда на мир… прежний мир.

Они проходили мимо ответвления Пепельных Рядов, когда Эда осознала, что голос, звучащий, приближающийся оттуда, слишком ей знаком, чтобы не угадать его. И в самом страшном сне она легко бы угадала Мэтта!

-Мы, - грохотал он, прежде такой понятный, а ныне – безумный в короне народного обожания, - всегда были ниже всех, слабее! С нами не считались…

Эда остановилась, не поддаваясь больше на ведущую руку Леа и тот тоже вынужденно остановился.

-Но этому больше не быть! – торжественно объявил Мэтт и где-то совсем близко взревела шедшая за ним толпа. Наконец-то и этих, брошенных всеми людей, отбросов, кто-то вел. И неважно, что делал он это только из корыстного побуждения, важно то, что кто-то впервые заговорил с Пепельными Рядами как с равными и сладкие были речи!

-Идём! – Леа был нетерпелив. Он понимал, что нельзя оставаться среди безумных улиц, иначе тоже можно подхватить это безумие. Леа схватил Эду сильнее и потащил ее за собою.

А она повиновалась. Так повиновалась толпа разожженному пламени в эти часы, так повиновалось тонкое стекло, не выдерживающее злобных ударов. Конечно, в эту ночь, как и в следующие будет сведено много личных счетов, ведь совершенно очевидно, что никто и никогда не найдет виновного.

Так всегда бывает в те ночи, что меняют историю. Но потом придет новый мир и новый порядок.

Эда повиновалась Леа до тех пор, пока не услышала, как кто-то непонятный, часть многорукого и многоокого чудовища улиц, пробегая мимо, не крикнул:

-Ронан у Ратуши!

-И как? – выдохнула сама улица, обращаясь в слух.

-Все, кто любит свою жизнь и верит в будущее, с ним!

-Ронан! – Эда снова попыталась замереть, чтобы жадно вслушиваться не в наступающее мутное утро, а в то имя, что обожгло ее. Но Леа был настороже, он не позволил ей замереть и потащил вперед, бросив:

-Всё с ним в порядке!

-Армия с нами! – крикнули снова где-то рядом. – Альбер ведет из к замку!

-И мы! И мы!

-Пора обрушить этот трон!

-В пепел!

Эда уже не попыталась остановиться, а Леа, воспользовавшись лазейкой в узком проулке, утянул ее следом и остановился в выемке между стенами, чтобы перевести дух.

Эда медленно освободила свою руку из его руки и огляделась: какой-то грязный проулок, где пахнет чем-то кислым и тошнотворным, а еще сгнившей капустой. Невольно можно было только лишь сморщиться и надеяться, что тебя не вывернет наизнанку от этого отвратительного въедливого сочетания.

-Теперь поговорим, - Леа отряхнул с плеч какой-то видимый только ему одному мусор и взглянул на Эду с той пытливостью, какую можно встретить только при изучении экспоната, - боишься?

Она пожала плечами. Ей не было страшно за свою жизнь, отравленную предательством. Ей было страшно за все эти улицы и за всех тех людей, что должны были рано или поздно распасться из многорукого чудовища и стать прежними людьми.

-А я боюсь, - честно признался Леа, - они сошли с ума. Ронан, Альбер, Мэтт…Кенот еще должен.

-Кенот? – Эда воззрилась на Леа с удивлением, ей казалось, что она давно про него не слышала, а может быть не хотела слышать, или не могла? Всеми силами Эда пыталась отдалиться от тех, кого продолжала считать мятежниками и тех, с кем теперь стояла по одну сторону.

-Кенот поднимет жрецов, устроит бучу там, - спокойно отозвался Леа, - но я боюсь. Они все перестарались. Улицы не удержать в том порядке, как это виделось когда-то мне. Я грезил мечтой о том, что все пройдет тихо и мирно, как демонстрация, как будто бы встреча народа и правителя. Но вместо этого…

Он не договорил, отмахнулся. Выждав с полминуты, наблюдая за проносящейся мимо колонной очередной части многорукого и многоокого чудовища толпы, Леа спросил опять:

-Ты удивлена, что я увел тебя прочь?

-Нет, - покачала головой Эда, - мне все равно. Я там бы не смогла. Но и здесь, если честно, среди этого смрада я, кажется, тоже долго не смогу, извини уж!

Леа повел носом, принюхиваясь:

-Пустяк, Эда! Я жил в нищете и похуже, я привычен. Но мы скоро пойдем, иначе…словом, я хочу спросить – Эда, ты уверена, что хочешь идти до конца?

-О чем ты? – теперь Эда действительно была сбита с толку.

-О том, что сейчас, когда улицы безумны, есть все шансы на отступление, ты предала Гилота, я знаю, что ты переживаешь. Ты предала трон. Ты предала Катерину. И ты терзаешься тем, что если бросишься сейчас в замок, предашь и нас, я прав?

Эда тупо смотрела на него. Не мигая. Он легко расщелкнул все ее мысли, все тайные страхи, которые она боялась даже сама себе оформить в четкое страдание, чтобы не выдать ничтожности всего своего существования.

-Сейчас им будет не до законов, не до палачей, не до судов. Сейчас нужны те, кто могут карать и бесноваться, - продолжал Леа, заметив, что говорить она не собирается или не может.

-И что? – спросила Эда глухо. Леа не услышал – в уличном шуме мало что можно было услышать, особенно если сказано это тихо, но он угадал по ее лицу, что она хочет спросить.

-Ты можешь убежать. Убежать от меня, Альбера, Ронана и всего прошлого.

Эда покачала головой и гневно ответила:

-Я уже нарушила присягу короне и трону, когда согласилась служить закону, а не трону. А теперь, ты хочешь, чтобы я ушла, оставив без закона народ? Этого не будет!

-Да где ты видишь народ…- рассмеялся Леа. – Это толпа, которой нужно грабить и жечь, убивать, карать и…

-Это народ. Народ несет голову перед законом, - Эда даже не усомнилась. Леа кивнул, оценивая это:

-Ты такое же орудие закону, что и палач, и топор. Меня всегда умиляло, что палачей боятся, когда они всего лишь выполняют чужие приказы, а топор – это и вовсе одно из многих их орудий, все во имя закона. И ты, моя дорогая Эда, такое же орудие. Палач по закону!

Довольный своей шуткой, Леа расхохотался, затем хлопнул Эду по плечу, и она дернулась, явно не оценив его дружелюбия.

-Я просто проверял тебя расслабься, - заверил Леа и Эда фыркнула.

-Значит, все эти побегушки по улицам зря?

-Ну, почему же? Мы имеем цель. Пока толпа не добралась до Катерины и не полилась кровь, я хочу предложить ей сдаться. Но…это сделаешь ты.

-Что, я? – не поняла Эда, вернее, догадалась даже, но с ужасом попыталась отбросить даже мысль.

-Я проведу тебя тайными тропами, здесь осталось недолго, а ты поднимешься к Катерине и объявишь ей предложение о сдаче, - Леа оставался совершенно спокойным.

-Ты в своем уме? – Эда с трудом удержалась от крика, - я, которая предала Гилота, которая предала трон ее отца…

-В твоем голосе – голос народа, Катерина поймет это, - жестко оборвал Леа, вылезая из проемки между стенами. – возможно, ей это единственный шанс уцелеть, а ты малодушничаешь, как будто бы ты человек, а не орудие! Идем, никого другого она и слушать не станет, а взглянув на твое присутствие в рядах своих врагов, в рядах своего народа, она поймет, что пропала и может быть, примет верное решение и это спасет ее.

Леа грубо дернул Эду, увлекая ее за собой. Она попыталась заплакать, но не смогла, сопротивление тоже не выходило – хватка Леа была железной, а если говорить еще честнее, то Эда и побрыкалась только для вида, понимая, что Леа прав.

(26)

А у замка собиралась вся та безумная, разбуженная дикая сила народного гнева. Вот только та душа, за которой они пришли, которую уже совершенно точно обвинили во всем, отошла уже к этой минуте в чертоги Луала и Девяти рыцарей его.

Но об этом знал пока только Моро и кое-кто из последних преданных трону людей. Когда Моро нашел в себе последние силы и вышел в залы, мгновенно опустелые, он заметил несколько знакомых лиц, но даже не стал пытаться понять, кто перед ним – все мысли его оставались у Алтаря Луала, где лежала на софе уложенная в последний путь принцесса Катерина, несчастная жизнь в несчастное время.

Однако эти лица смотрели на него и чего-то ждали. Поняв это, Моро, не глядя ни на кого в особенности, промолвил:

-Принцесса мертва. Покончила с собою у подножия алтаря Луала и Девяти Рыцарей его. Как поступать вам – решайте сами. Я выйду к народу. Те, кто предан трону, последуют за мною.

И он пошел по коридору, чтобы получить последние донесения о происходящем. Этот человек почернел лицом от горя за считанные минуты, из подтянутого и уверенного советника он превратился в какого-то сутулого и побитого всем горем мира человека. И даже походка его изменилась.

Кто-то за его спиною бросился в залу, где лежала Катерина, кто-то по коридорам…все приводилось в движение. Звучали голоса. Рыдания и странный лязг…

Во всем замке происходило то волнение, которое бывает только в случае, когда враг уже подступил к воротам города и нужно бежать, но разница была в том, что врага не было – был лишь народ, народ одной и той же земли.

Но повсюду извлекалась посуда, особенно ценные вещи растаскивали слуги и приближенные двора, не боясь никакого обвинения в бесстыдном поведении. Вытаскивались книги, жгли какие-то письма, срывали даже тяжелые портьеры, распарывали платья и костюмы, отрывая от тканей золотое шитье и каменья. Все перешло в неистовое желание схватить с собою как можно больше, и…

Моро не задумывался об этом, но продолжение, вторую часть этого отступления, ровно как и слабые попытки последних верных людей остановить бегущих, наблюдали Леа и Эда, пробираясь через заднюю часть замка. Там тоже были люди, но хотя бы можно было идти без помех и видеть удивительные картины.

А где еще увидишь толстую даму в трех шубах, бегущую к карете, на ходу теряющую из охапки каких-то шелков и бархатов предметы туалета? И следом служанка – вся увешана бусами, а в руках серебряный поднос с чашками и чашки дрожат от бега.

-Стойте, ради присяги! – раздается крик из дверей, но куда-а там! Бодро теряя на ходу бумаги, ассигнации и монеты бегут к последним еще живым экипажам, еще стоящим, два брата, знакомые Эде еще по прошлой жизни. И пропинается ей, что это были бароны.

-Именем трона! Защищайте присягу! Защищайте трон! Защи…

И один из братьев огрызается на ходу:

-Да нет больше трона! Сдохла наша принцесса, отмучилась.

Эда и Леа замерли от этих слов, не сговариваясь, переглянулись. Бегущий же гвардеец за братьями, окоченел на бегу и в него едва не влетели такие же бравые люди, как он.

-Померла-померла, - вторит второй братец, распахивая ногою дверь экипажа, - покончила с собой, грешница безвольная!

Эда и Леа так и остались смотреть то на отъезжающий экипаж, то на дорогу, то на застывших, совершенно растерянных людей, то на взбешенный подходящий народ…

Леа опомнился первым, взяв Эду за руку, он привычно потащил ее за собою к парадному входу замка, где бушевало людское море. Пройти – задачей было нелегкой, но они протиснулись каким-то чудом, испачкавшись при этом в земле, свином сале факелов (они горели, несмотря на уже полное торжество света) и даже в чьей-то крови, вид приобрели самый героический, который как-то не вязался с сумбуром в голове Эды и легкой растерянность Леа – он не ожидал такого поступка от Катерины, но, размышляя, находил его даже благородным, ведь в своем последнем земном деянии принцесса избавила их от необходимости вершить ее судьбу.

Они протиснулись среди примятых розовых клумб, усыпанных теперь золою, какой-то грязью и даже чьими-то брошенными тряпками. Смогли миновать небольшую аллейку, где какой-то молодец пытался свалить прекрасную статую королевы, оставившей павшего короля Вильгельма с двумя дочерьми.

И даже небольшая лужайка перед замком теперь не выглядела так, как прежде. Всюду были люди. Трава, изумрудная, привезенная из-за моря, высаженная и заботливо взращенная в чужом для нее климате, посерела под ногами и примялась к земле и Эде почему-то подумалось, что никогда больше не будет этой лужайки.

И этого песка под ногами, который до того был в жиру, золе и каких-то каплях, что было неприятно смотреть.

И лестница перед замком, где кто-то уже машет руками, привлекая к себе внимание, тоже больше никогда не будет белой.

Кто-то машет…Леа стиснул руку Эды и она вскрикнула, но никто не взглянул в их стороны, заразившись общим шумом и безумством.

-Ронан! – выдохнула Эда, ее вскрик не означал боль, он обозначил ее удивление, облегчение и ужас…

Не помня себя, Эда бросилась в толпу и Леа кинулся следом. Они оба работали локтями, но Эда ввинчивалась ловчее, стараясь никого не задевать – все равно сохранялись в ней какая-то брезгливость и страх перед этими людьми. Перед всеми людьми!

И Эда, прорвавшаяся ближе к Ронану, забывшая мгновенно всякий разлад между ними, довольная тем, что он пережил эти страшные часы, пришла в ужас, увидев, как изменился он, и как видно это было ей теперь.

Это был фанатик. Горящие глаза и грозные черты напомнили Эде одного из Девяти рыцарей Луала – так был грозен этот лик. У него был вдохновенный вид, как у убийцы, что наслаждается агонией жертвы или как у целителя, что уже понял, что может спасти и спасет безнадежно больного, попавшего к нему. Кровавая же царапина на левой щеке усиливала это страшное, поразительное сходство с чем-то высшим, непостижимым и бесконечно грозным.

Неудивительно, что народ смотрел на него. Нет никаких сомнений в том, что толпа последовала за ним.

Леа подскочил слева к Эде, и позвал Ронана:

-Ронан! Ронан, мы рады тебе! Мы здесь.

И Ронан взглянул на того, кто выбивался, окликая его, и сразу же увидел и Леа, и Эду. Улыбнулся, но это не было теплой улыбкой. Так мог улыбаться сам Луал, встречая погибший своих Девятерых рыцарей у врат чертогов, где коротать им теперь вечность.

Но вот распахнулись, а затем и смялись, словно бумажные, ворота справой стороны от замка, и народ, как единый человек, и одно из божеств – Ронан, не сговариваясь, повернули головы туда, на грохот барабанов и солдатский марш.

Ожидали прихода гвардейцев, опасались возвращения Лагота, но то было нечто более мощное явление, чем какой-то там полк гвардейцев, лишенный сейчас всякой веры или мелкий герцог, возжелавший себе власти – это были солдаты, перешедшие на сторону своего народа, и возглавлял их Альбер.

Он по-прежнему был толст, тяжело дышал и был несуразен. Однако двигался с легкостью, недоступной его весу! Он быстро шел и толпа, приминаясь перед ним, расступалась, приветствуя еще одного, почти что обожествленного в эту минуту, защитника своего.

Ронан, хоть и был рад появлению Альбера, явно не был доволен тому почтению, которое теперь оказывали Альберу, забыв про него. Леа, заметив это, подтолкнул Эду и та, превратившись в такое же покорное орудие, как и палач, и топор и все, что может только служить всякому искусному мастеру, вышла к Ронану, протиснулась на ступени к нему. Леа вышел следом. Кто-то в народе пожелал пробиться за ними, но Ронан пожал руку Леа и кивнул тепло Эде, а затем, сам протянул руки навстречу Альберу и выкрикнул:

-Приветствую тебя, Альбер! Защитник народа!

-Приветствую! – ответил зычный Альбер и сам, переваливаясь по ступенькам, забрался к нему рядом. – О…Леа! Друг наш! Эда, наш законник…

Он, приветствуя их таким незамысловатым образом, мгновенно объявил народу, что эти люди из его окружения и служат одной с ним цели. Шепоток пробежал среди народа, но успел, однако прошелестеть ветром и не дал оформиться ни во что – народ нуждался в защите, Альбер знал, кого поведет за собою в то временное правление, пока не будет сформирован новый порядок, но до того периода нужны ему помощники и сейчас фактически он их представлял.

Но…

Брать Мэтта ему не хотелось. Однако у Мэтта и у всех обитателей презренного Пепельного Ряда было другое мнение. Они появились дикие, шумные, грозные в своем ничтожестве и гордые своим решением воевать тоже, вместе со всеми. Проститутки, пьяницы, отравители, грабители, воры, мошенники, наемные убийцы, контрабандисты – все представители самых дешевых цен и самого высшего презрения явились, возглавляемые Мэттом и смешались с приличными людьми – с торговцами, кузнецами, купцами, швеями, учителями.

А сам Мэтт, не дожидаясь приглашения, взбежал по ступенькам, к Ронану, Альберу, Леа и Эде и громко приветствовал их, так что те, переглянувшись, были вынуждены приветствовать и его в ответ, скрывая всякую свою досаду, что так и рвалась из уст…

И непонятно, как развивалась дальше ситуация, если бы не появилась последняя сила, возглавляемая Кенотом – высшим жрецом при короле Вильгельме с другими жрецами Луала и Девяти рыцарей его. Плащи некоторых жрецов были в крови, что явно говорило о том, что переворот слуг божьих прошел без божьего милосердия.

Кенот – достойный в каждом своем жесте, без труда прошел среди глубоко верующих людей и взошел на ступени к остальным, где был тепло встречен.

Все, стоящие на ступенях, ведущих к замку, что еще оставался закрытым, переглянулись, убеждаясь в правильности. И Эде захотелось сбежать, но она не могла больше отступать и признавала теперь свое место, стискивая зубы.

-Ты, - быстро бросил Кенот, отступая за спину Ронана, чтобы пропустить Альбера вперед.

Альбер не спорил. Он вышел вперед своих соратников и заговорил. Зычный голос его подхватывалый быстрый шепот в толпе, донося до каждого, кто был сейчас на большой площади и кто, не вместившись, набивался к ней, ютясь у ворот, переступая с ноги на ногу в волнении…

-Мы все – люди одной земли. Мы пришли сюда, к королевскому замку, чтобы объявить о том, что больше не нуждаемся в короле. Нами правили глупцы!

-Да! – едино выкрикнул народ.

-Тираны!

-Точно!

-Сластолюбцы, безумцы, воры, что заботились только о том, как набить себе брюхо!

-Да! Так! Все так!

-Но сегодня пришел день, когда мы скажем свое слово!

-Скажем!

-Сегодня день, когда начинается новая история нашей земли, когда мы отменяем все то, что было прежде и отказываемся склонять голову перед одним человеком, единственная заслуга которого состоит в правильности рождения, от древней крови! Но мы, чья кровь древнее, мы, в чьей крови родилось страдание, свободны!

-Свободны…

-Мы теперь не нуждаемся в толпе безумцев, в дворянах, в змеином клубке древней крови. Мы хотим также решать свои жизни, и мы можем.

-Можем!

Альбер, оглядывая толпу, заметил несколько выходцев из Пепельного ряда и подумал вдруг, что в его идеях равенства все равно будет те, кто немножко равнее…

-Мы знаем, что должны жить. Мы знаем, что должны делать, и что мы можем делать для сегодняшнего дня. Довольно поклонения. Довольно налогов во имя прихотей. Довольно войн из-за глупостей. Довольно самолюбования в роскоши!

Альбер, имевший каждый прием пищи не меньше трех смен блюд, говорящий о роскоши, конечно, был занимателен, но это была такая минута, когда верили даже в это и ничего не казалось странным.

-Мы образуем новое правление, и откроем возможности для всех…

«Почти всех, чертов Мэтт!»

-Мы дадим доступ к должностям каждому.

«Мэтт, Луал тебя забери!»

-Вне зависимости от происхождения! Только по достоинству, по личным качествам, а не по крови! Кровь больше ничего не значит! Кровь больше не имеет привилегий!

-Да!

-Вы видите перед собою людей, что начали этот путь, они стали первыми, кто посмел начать это возвращение справедливости! – Альбер чуть отступил, представляя по очереди всех. – Это Ронан, именно его идея формирует наш новый порядок! Кто возражает против его голоса, и его речей? Его сердце повело нас, его сердце, отравленное несправедливостью нашего положения, повело нас…

Ронан, смущенный, но довольный, как триумфатор, достойно принял вопли и восторги толпы. Лишь поднял руку, приветствуя ликование.

-Это, - Альбер указал рукою на Кенота, - жрец Луала и Девяти рыцарей его, Кенот, что призвал на помощь всю божественную благодать для нашего пути.

Кенот принял свои восторги с достоинством пастыря и скромностью необычайной, так как знал, что именно скромность будет отмечена больше. Сказал лишь:

-Луал и Девять рыцарей его не оставят тех, кто верен.

-Это Леа, человек, помогавший нам на пути, организатор всего нашего сопротивления старому миру, - объяснить толпе, что такое Леа было сложно. Альбер ограничивался общими фразами и толпа это тоже приняла.

Леа же высказался тоже, однако, по факту своей природы:

-Пусть торжествует добродетель!

-А эта девушка, - Эда попробовала упираться, но Альбер дернул ее и она покорилась, вышла вперед и была ослеплена множественностью толпы, - будет беречь наш закон.

-Закон – высшее благо, -сказала Эда и тут же захлопнула рот, отступила под спасительную тень Кенота и Леа.

-Верно! – с жаром подхватил Альбер, - закон. А не всякая прихоть тех, кто однажды поставил себя выше. А это…Мэтт.

Как его представить, что сказать, если говорить и представлять совсем не хочется – это вопрос не из легких, но Альбер нашелся:

-Защитник!

Мэтт, довольный вырванным местом в новом мире, приветственно замахал своему Пепельному Ряду и выкрикнул бодро:

-Все равны, все имеют свои права!

Но его мягко оттеснил Альбер и продолжил свою пламенную речь:

-но ни один из них, ни я – не сделали бы ничего, без каждого из вас, без поддержки, без каждой жизни, что была утеряна в досадных стычках и в том, что может быть еще будет утеряна! Мы пойдем к новому миру…

И договорить он не успел. Закрытые двери, ведущие в замок, медленно начали открываться. Альбер, Леа, Кенот, Мэтт и Ронан отступили со ступенек единогласно, ожидая уже всякой подлости – заслуженной или нет, от гвардейцев и тех, кто еще оставался в замке.

Но подлости не было.

Тяжелую дверь удерживали оставшиеся верные люди, преимущественно одетые в военную форму, а вышло и вовсе стояло лишь три человека…

Левее и правее от центра стояли мужчина и женщина, одетые по-парадному, в светлые тона, в расшитые одежды, одинаково преисполненные лицом уверенности и благородства, а между ними, чуть впереди стоял Моро – советник, вернее, уже не советник, а лишь потерявший все человек, одетый также в лучший свой костюм. На его руках покоилось тело принцессы Катерины.

Медленно Моро двинулся вперед, заставляя своим торжественным видом посторониться всех, кто сошел со ступеней. Дойдя же до ступеней, он бережно уложил на лестницу тело, и сам сел рядом с нею на колени. Подошедшие следом мужчина и женщина повторили его жест, только если Моро смотрел на Катерину, то они смотрели на толпу…

Странная то была минута!

(27)

-Он ее что, убил? – прошелестело единогласное в народе, так широко было изумление толпы. Еще пару мгновений назад многие готовы были ворваться в замок, крушить и рвать всякого, ко попадется на их пути, так почему теперь такое страшное изумление?

Эда и Леа знали о смерти Катерины, но никак не выдали себя. Эда потому что на нее никто почти и не смотрел, а Леа потому что был сдержанным человеком.

Между тем, заставляя толпу замереть в ожидании его слов, поднялся с колен Моро. Мужчина и женщина, что сопровождали его, переместились, не сговариваясь, и теперь склонились оба над принцессой, что предпочла покончить с собой, нежели лить кровь народа.

Своего народа.

А Моро – убитый изнутри свалившимися на его плечи виной, ответственностью и отчаянием, заговорил с народом, как говорят с единым человеком:

-Ты, народ, сегодня потерял последнюю представительницу законной короны! Она предпочла умереть сама, чем видеть твою смерть и твое горе. И я в отчаянии от этого…

Солдаты смотрели на тело своей мертвой повелительницы. Многие присягали ее отцу и теперь, стоя с теми, кто еще дни (часы?) назад был вне закона, чувствовали себя скверно. Кузнецы, сапожники, няни, учителя, проститутки и пьяницы, убийцы, контрабандисты – всех, вне зависимости от пола, занятия, мировоззрения – сковало той странной силой скорби, но…

Но велик гнев народа. Велик гнев толпы. И одна минута может определить историю, но Моро сам совершил ошибку, поддавшись на все то человеческое, что кипело в нем и грызло душу от негодования, что каждый из этих предателей жив, а она – бледная и молодая лежит мертвая на пороге собственного замка!

-Ведь ты, народ, не заслуживаешь такой жертвы! – Моро был похож на проповедника – неистового в своей вере. Таким, наверное, был каждый рыцарь Святого Луала перед гибелью, во всяком случае, Эда подумала именно так, прежде чем толпа снова поднялась волною, оскорбленная в последний раз.

-Тише, тише! – Альбер взбежал по ступенькам обратно, чувствуя, что должен вмешаться. Он едва не наступил на тело принцессы, но оплакивающие ее мужчина и женщина реагировали быстрее и убрали ее тело на руках своих подальше, чтобы никто не коснулся этой ушедшей жизни.

-Народ, слушай меня! – зычный голос Альбера подхватил восторг толпы, которая видела теперь в нем живого защитника всего, что можно еще было защитить. – Смерть принцессы Катерины не напрасна…

Толпа ожидала чего-то другого. Толпа хотела услышать, что начинается новый мир, но Альбер, которому было жаль этой мертвой теперь принцессы, не смог не выразить своих чувств. ощутив же волнение и недовольство, сориентировался уже Мэтт, который взбежал следом за Альбером и закричал, без особенной надежды, так, на удачу:

-Да здравствует жизнь! Конец старому миру! Конец старому порядку! Конец всему!

И вот здесь народ уже возликовал, и мгновенно полюбил Мэтта так, как прежде любил лишь одного Альбера.

-Вы можете колоть, резать, жечь, пытать и разрушать, - Моро не смотрел ни на Мэтта, ни на Альбера – этих двоих он презирал больше всего на свете. Пытаясь найти хоть одно лицо, которое будет понимать его, он взглянул на подножие лестницы, где стояли, выделяясь, Эда (смутно знакомая Моро, но он не хотел ее вспоминать), Ронан (незнакомый Моро), Кенот (почти сочувственный, ног сочувствие это было как будто бы приклеенным) и..

-И ты здесь, предатель! – фыркнул Моро, не удивляясь присутствию Леа. – Я удивился, не встретив бы тебя. Там, где кружат стервятники, всегда есть гиены.

-И стервятники, и гиены – лишь падальщики, - Леа не растерялся. Он также сделал несколько шагов навстречу ступеням, Моро и своим соратникам. – Мы приходим на то, что уже разложилось, чтобы сберечь то, что осталось, погрузив это в землю. И будет новая жизнь. Именно так.

Грубый образ качнул Моро. Он обернулся на сидящих под защитой прикрытых дверей мужчину и женщину, что оплакивали тело принцессы Катерины и сказал:

-Вся власть ваша, но вы – солдаты, вы – горожане, вы все изменили присяге. Среди вас нте ни одного достойного человека. Среди вас нет больше никого! Вы погубите…

-Нет больше присяги! – Ронан долго молчал и даже стал беспокоиться, что молчание выйдет ему боком. – Трона нет. власти нет. есть равенство. Привилегии крови идут к черту. Богатство не определяет…

Толпа зашумела – радостно и яростно. Слова Ронана потонули в этом гуле. Что-то липкое, тошнотворное пролетело над левым плечом Ронана и упало прямо перед Моро, радостно и гнилостно брызнув чем-то вонючим.

Кто-то захохотал. Моро только провел рукою по лицу и сказал, отступая в сторону:

-И кто пойдет от вас? Кто займет места правления?

-Пока не будет назначены выборные лица, - Альбер нетерпеливо переминался с ноги на ногу, - временное управление берут на себя …

Он сделал вид, что думает, затем простер руки к Ронану и гул толпы встретил это одобрением:

-Ронана! Ронана, верно! Ронана!

-Ронан, слышишь ли ты волю народа? – слезно вскричал Альбер.

-Слышу! – Ронан, торжествующий, сияющий, предвещающий новый мир обернулся к толпе. – Ваше доверие, ваша защита, ваша вера – это то, что я ценю больше моей жизни! И я последую за этой ценностью, пока не сменят меня те, кто будут выбраны вами. Но…

Он протянул руки Альберу и толпа зашумела еще яростнее.

-Благодарю за доверие, народ! – Альбер кивнул и отсалютовал пуще всех загремевшей армии. – Кенот, жрец ли ты народу такой же, как Луалу?

Кенот улыбнулся:

-Я жрец Луалу и веду его волю народу.

Толпа приветствовала и это. Имя Леа выскользнуло легко и естественно. Этот человек был всегда и везде на своем месте. Поразительного склада ум, гибкость характера и черты, которые сам черт не разберет!

Мэтт прогремел от Пепельных рядов и тут уже было возмущение, но Пепельные ряды внушали то чувство брезгливого почтения, что спора не было.

А как произнесли ее имя, как назвали и что сказали, Эда почти не услышала. Точно было про закон, про орудие, которое одинаково беспощадно к врагам…и вот уже чья-то рука помогает ей подняться по ступенькам.

Но Эде все равно. Ей показалось, что в толпе она встретила взгляд Гилота, а потому взор ее в это многоликое чудовище жаден, но видит ли она хоть что-то? Но кто-то сжимает ей пальцы до боли и отрезвляет болью, и Эда чувствует раз и навсегда, что Гилота больше для нее нет. теперь, у подножия нового мира, недалеко от тела последней представительницы королевской крови Эда больше ничего не значит для того дня, что грядет.

Альбер зычно вызывает кого-то. Эда не узнает. Ронан, кажется, тоже узнает подходящих через раз. Эда и не стремилась знать, ее задача – закон, а вот Ронан обижен. Но день стоит такой легкий, а минута так торжественна, что отравлять ее смысла нет.

-Уберите… - тихо советует Кенот, указывая Моро на тело, покоящееся на скорби двух незамеченных и уже давно ненужных людей. – Уберите, пока другие не убрали.

Моро с трудом сдерживает слезы, но делает отмашку скорбящим и те, испуганные, преисполненные горя, уносят бережно куда-то тело за двери. Подальше от народа.

-Сегодня – ликуем! – Мэтт оттолкнул Альбера. – Сегодня – триумф! Пали все наши старые стены. Празднуйте! Празднуйте! А мы наведем порядок, расчистим дороги к новому миру! К миру для всех вас!

И Пепельные Ряды зашумели так, что перекрыли почти всех других пришедших, приличных и добродетельных горожан. Им очень понравилось такое равенство с теми, кто прежде не взглянул бы на них.

-А вы с нами! – Леа указал Моро на дверь, ведущую в замок, где сейчас скрывалось где-то одеревенелое тело Катерины, что так и не смогла стать принцессой своему народу.

Вырванная из чрева одной страны, она осталась чужой всюду. И не смогла вернуться, а застряв, узнав на себе все горе и отчуждение со всех сторон, напуганная и одинокая, она приняла роковое, но преисполненное королевской чести решение.

Так кончилась династия ее отца, идущая от начала этого королевства. И так начался новый мир, что только грозился показать свой лик из-за завтрашнего горя.

Моро послушно проследовал в замок, зная, что ему плевать на свою жизнь. Леа вошел следом, как человек, который не любил слишком долго находиться под солнцем и предпочитал скрыться в тень. Кенот вошел как жрец только может войти в дом неизлечимого больного пациента – тихо и скорбно, достойно и важно. Ронан не хотел покидать площадки своего триумфа, а потому долго пожимал руки всем, кто попадался ему на глаза, до кого он мог дотянуться, а потом взял Эду за руку и повел ее за собою внутрь, по ступеням. В самой же Эде что-то умерло навсегда, без шанса к возрождению. Что-то навсегда изменилось и теперь девушка чувствовала, как новое существо поднимает внутри нее голову – существо беспощадное к врагам и друзьям, ценящее лишь закон.

Мэтт тоже не хотел оставлять своей внезапной любви среди народа, но, опасаясь пропустить что-то важное, он расстался все-таки с толпою, обещая себе самому стоять до последнего за тех ничтожных, которые сегодня возвели его на пьедестал…

Альбер всходил торопливо по ступенькам. Он старался не смотреть ни на кого и сам не мог объяснить себе этой торопливости: какой-то внутренний стыд гнал его по ступеням, заставляя отводить глаза.

Зашумел народ…началась новая жизнь. Тлела еще старая, но это ничего – это пустяк. Главное, что уже новое восходит!

Пусть Моро, лишенный возможности покинуть опротивевший замок пишет роковое письмо к герцогу Лаготу – злейшему врагу, что в одно мгновение становится желанным адресатом, и с поддержкой слуги отправляет его, молясь Луалу и Девяти Рыцаря Его на удачную доставку, в тайне ото всех.

Пусть Ронан пьет вино на пару с Мэттом, разбирая первые бумаги, но больше хвастливо соревнуясь в красноречии своих выступлений.

А Леа хмуро пробегает глазами донесения из города, где также празднует толпа, сводя между собою счеты, громя дома друг друга. Порядок будет завтра – сегодня еще можно.

И Пусть Эда стекленеет на глазах, теряя человеческое, становясь настоящим орудием, пряча свои эмоции и чувства за долг, который она себе избрала, чтобы хоть как-то избавить свою личность от раскола, настигнувшего ее жизнь.

И неважно, что в городе сейчас, где-то, в самых отдаленных проулках, настигают ее старые друзья того, кто изменил ей жизнь, настигают и валят с ноги. Сковер…кто его вспомнит? Да и зачем? Эда не вспоминает. Она больше ничего не хочет вспоминать.

Кенот просит шепотом заступничества у Луала и Девяти Рыцарей Его и Мэтт ехидно замечает:

-Нет твоего Луала! Кончился!

И заходится в пьяном хохоте, но Кенот не гневится, а только просит Луала не брать в расчет слова пьяного дурака.

А Альбер смотрит на всех по очереди, глядит в окно и видит одно разрушение. Со стен залы, где они сидят, содрали даже золотые полоски королевского герба, а на улицах – страшно подумать, что на улицах!

И горло Альберу перехватывает вдруг удушьем. Он чувствует на губах вкус крови, что еще не пролилась и на лице слезы, что еще не ожили. Он смотрит на улицы города, что теперь его и в зал, где сидят те, кто эти улицы должен хранить и чувствует, как вползает в его сердце ужас, предвещая еще множество смертей, террора, горя и крика. Он не может объяснить себе это, но решительно понимает, что это последний вечер, где есть хотя бы намек на улыбку.

Конец 1-й книги "Палача по закону"

(из сети)

https://zen.yandex.ru/media/id/5f9907dbb27cc404d7adeddc/palach-po-zakonu-chast-2-glavy-113-60f80efe046051231b6f1f9c (часть 2, главы 1-13_)