Марина Кравченко, Первый секретарь Историко-документального департамента МИД России
30 июля 2021 года исполняется 80 лет со дня первого визита Гарри Гопкинса, личного представителя Президента США Франклина Рузвельта, в Советский Союз. Прекрасный повод вспомнить некоторые наиболее значимые моменты из политической биографии этого удивительного человека. Гопкинс - один из немногих, кому судьба даровала возможность своими руками творить историю. Масштабная личность - яркий, талантливый, целеустремленный, волевой и решительный, он был всегда на виду, хотя и держался скромно в тени своего великого патрона.
По официальным данным, Гарри Гопкинс после отставки с поста министра торговли в 1940 году числился специальным представителем и советником Президента Соединенных Штатов. Однако в реальности круг курируемых им вопросов был гораздо шире, чем предполагалось по должности «на бумаге», не говоря уже о деликатности решаемых задач и высочайшем уровне доверия со стороны хозяина Белого дома. Позиция Гопкинса в Администрации Рузвельта была и остается уникальной для американской политической практики. Как описывал журнал «Time» в 1945 году, он одновременно сочетал в себе личного секретаря, ординарца, администратора, мальчика на побегушках, хорошего слушателя, исполнителя, генератора идей, компаньона и alter ego президента. Его деятельность не регулировалась законодательством, не требовала одобрения Конгресса, он не нес ответственности ни перед кем, кроме своего шефа, и мог делать свою работу так, как считал нужным.
Вообще биография нашего героя - в чистом виде исполнение американской мечты. Простой парень из низов - четвертый из пяти детей в семье коммивояжера и школьной учительницы из Айовы - благодаря своей невероятной интеллектуальной одаренности и энергии пробивается к вершинам мировой политики.
Политическую активность юный Гарри Ллойд Гопкинс начал еще в средней школе, организовав избирательную кампанию. Позже в Гриннеллском колледже он сам участвовал во многих выборах, на старшем курсе был избран постоянным президентом класса. По окончании колледжа несколько лет работал в «Ассоциации по улучшению условий бедных», Нью-Орлеанском окружном Красном Кресте и других благотворительных организациях.
Впервые с Рузвельтом Гопкинс встретился во время избирательной кампании 1928 года, когда Альфред Смит баллотировался в президенты, а Рузвельт - в губернаторы штата Нью-Йорк, самого политически значимого штата. И если для Рузвельта это было просто очередное протокольное приветствие, то на Гарри Гопкинса встреча произвела огромное впечатление. Со временем, работая в сфере благотворительности, энергичный и искренне преданный своему делу Гопкинс привлекал все больше внимания друзей Рузвельта и его супруги, которая активно участвовала во многих гуманитарных акциях.
Когда в 1932 году Рузвельт создал Временную чрезвычайную администрацию помощи в штате Нью-Йорк, призванную помогать гражданам, оказавшимся в сложной жизненной ситуации, в успех этого предприятия многие не верили. Кандидатуру Гопкинса губернатору предложили на должность заместителя руководителя этой организации скорее всего из тех соображений, чтобы было на кого переложить вину за вероятную неудачу этого рискованного эксперимента. Но Гарри Гопкинс, начав работать над самой масштабной и смелой программой помощи безработным, вырвал у судьбы свою первую крупную победу, проявив все те качества, которые оценил будущий президент, инициативность, четкость, оперативность и автономность, то есть минимум беспокойства для самого Рузвельта.
В 1933 году Франклин Рузвельт уже в качестве президента утверждает кандидатуру Гопкинса на должность руководителя Федеральной администрации чрезвычайной помощи. В 1938 году его назначают министром торговли, несмотря на угрозы реакционеров провалить кандидатуру в Сенате. С этого момента карьера Г.Гопкинса стремительно набирает высоту.
Когда в мае 1940 года президент пригласил его переселиться в Белый дом, он номинально оставался министром, но своим ведомством руководил уже в основном по телефону. Как описывает известный публицист Роберт Шервуд, также проживавший в то время в Белом доме, помещение, которое занимал Гопкинс, находилось на втором этаже в юго-восточном крыле здания. Оно состояло из одной большой спальни, маленькой спальни, служившей кабинетом для единственного секретаря, и ванной. Три больших окна выходили на лужайку с видом на памятники Джорджу Вашингтону и Томасу Джефферсону и на Виргинские холмы. Это был старый кабинет Авраама Линкольна (большим почитателем которого был Гарри Гопкинс), мемориальная доска над камином гласила, что в этой комнате была подписана «Прокламация об освобождении рабов».
Нового обитателя этих покоев считали мрачной личностью, тайным интриганом, «своеобразной комбинацией Макиавелли, Свенгали и Распутина». К нему относились настороженно, а порой даже враждебно не только недруги Рузвельта, но и его близкое окружение. Многие недоумевали, почему президент держит возле себя этого странного человека, так не похожего на самого Рузвельта по происхождению, воспитанию и манерам. Американский журналист Раймонд Клеппер в 1938 году писал: «Многие деятели периода Нового времени досаждали Рузвельту своей напыщенной серьезностью. Гопкинс никогда этого не делал. Он инстинктивно знал, когда можно спрашивать, когда надо молчать, когда можно настаивать, а когда надо уступить. Он знал, когда надо обратиться к Рузвельту прямо, а когда - идти окольным путем… Живой, собранный, проницательный, смелый, отчаянный, настоящий сорви-голова Гопкинс во всех отношениях является несомненным фаворитом Рузвельта».
Однажды сам Рузвельт в ответ на вопрос своего соперника на президентских выборах 1940 года Уэнделла Уилки, зачем он приблизил к себе человека, которому все не доверяют и недовольны его влиянием на президента, ответил: «Когда-нибудь вы можете оказаться здесь, где нахожусь сейчас я, в качестве Президента Соединенных Штатов. Когда это произойдет, вы будете смотреть на эту дверь, зная, что почти каждый, кто входит через нее, хочет чего-нибудь добиться от вас. Вы узнаете, на какое одиночество вас обрекает эта работа, и вы почувствуете необходимость в каком-нибудь человеке вроде Гарри Гопкинса, который не хочет ничего, кроме как служить вам».
Вероятно, у Гопкинса и Рузвельта было еще одно, весьма печальное основание для взаимного доверия и понимания - им обоим приходилось сражаться за жизнь с тяжелой болезнью. Их судьбы в этом смысле схожи. Будучи одаренным мощью интеллекта, проницательностью и живостью ума, Гарри Гопкинс был лишен физического здоровья после перенесенной в детстве тяжелой формы брюшного тифа. Ему было отмерено совсем немного - всего 55 лет. Большую часть из них он балансировал между жизнью и смертью. Но благодаря своей феноменальной силе духа он продолжал уверенно двигаться вперед, выживая вопреки страшным диагнозам и приговорам врачей.
Из воспоминаний Р.Шервуда: «С точки зрения его физического состояния он был во всех отношениях конченным человеком, который мог протянуть еще несколько лет при относительной бездеятельности, но мог и умереть в любую минуту».
В августе 1940 года Гарри Гопкинс подал в отставку и был назначен личным представителем Рузвельта в Лондоне, по официальной версии до приезда нового посла. В действительности его основной задачей была политическая разведка «на высшем уровне»: войти в доверие к премьер-министру У.Черчиллю, «изучить» его личность и информировать обо всем Рузвельта. Гопкинс справился блестяще: ему удалось тесно сблизиться с Черчиллем, он часто присутствовал на заседаниях кабинета министров, неоднократно выступал вместе с премьер-министром на различных мероприятиях.
Согласно биографической справке НКИД, в апреле 1941 года Г.Гопкинс стал руководителем «комиссии по закупке военных материалов для стран, на которые распространяется закон о передаче взаймы или в аренду американского оружия», более известного как ленд-лиз. Одновременно он являлся секретарем военного кабинета США, куда входили госсекретарь, военный министр, министр военно-морских сил и министр финансов. Американская пресса стала называть его вторым по влиянию человеком в государстве.
Когда гитлеровская Германия вторглась на территорию Советского Союза, Гарри Гопкинс находился в Вашингтоне. Услышав ночью короткое радиосообщение о нападении, «его первая мысль была: «Проводимая президентом политика поддержки Великобритании действительно окупила себя. Гитлер повернул налево». Однако если Гопкинс испытал минутное облегчение, оно было только минутным, он был немедленно вынужден столкнуться с новыми гигантскими проблемами оказания помощи России».
Шла уже четвертая неделя войны на территории СССР, когда вечером 11 июля состоялась продолжительная беседа Президента Рузвельта с Г.Гопкинсом, после которой тот вылетел в Монреаль, а затем через Ньюфаундленд на военном самолете в Шотландию, а оттуда уже к Черчиллю для обсуждения вопросов сотрудничества между двумя странами в условиях войны и предстоящей Атлантической конференции. Кроме того, на нем лежала непростая задача проверить использование по назначению некоторых товарных позиций, переданных по ленд-лизу. Его состояние резко ухудшилось, когда он прибыл на место, но, несмотря на это, незамедлительно направился к премьер-министру, чтобы обсудить с ним текущую ситуацию и «сверить часы» за время, прошедшее с момента их последней встречи.
Сейчас доподлинно неизвестно, кому именно и когда пришла идея поездки Гопкинса в Москву для встречи с Иосифом Сталиным. Очевидно, что все оценки современников, как британских, так и американских, основывались на предположениях, объективной информации было недостаточно. Как пишет Р.Шервуд, Гопкинс решил поехать в Москву самостоятельно и постараться получить как можно больше информации непосредственно от советского лидера. Не исключено, хотя и маловероятно, что Гопкинс обсуждал эту идею с Рузвельтом до своего отъезда в Великобританию. Никаких документальных свидетельств на этот счет не сохранилось. Черчилль и посол США в Великобритании Д.Вайнант вспоминали, что идея возникла у самого Гопкинса внезапно во время его нахождения в Чекерсе, загородной резиденции премьер-министра.
По воспоминаниям посла СССР в Великобритании И.М.Майского, 19 июля 1941 года в Чекерсе среди приглашенных к премьер-министру гостей были Гарри Гопкинс и сам Майский. Вот как он описывает свою первую встречу с Гопкинсом: «Премьер подвел меня к высокому, очень худощавому, болезненного вида человеку, с продолговатым лицом и живыми глазами, который стоял спиной к камину, и представил меня ему: «Познакомьтесь - это мистер Гопкинс». Имя Гопкинса мне было очень хорошо знакомо. Я знал, что он является ближайшим соратником Рузвельта и играет большую роль в определении внешнеполитической линии США… Я знал также, что он послан президентом для переговоров с британским правительством и что Черчилль относится к нему с почтением. И потому я с особенным вниманием посмотрел на Гопкинса, стараясь по выражению его лица, его манерам лучше понять, что же он собой представляет».
Краткий разговор у камина Черчилля, Майского и Гопкинса касался вопроса открытия Второго фронта, и Черчилль, обратившись к Гопкинсу, пожал плечами и сказал, что сейчас это невозможно. Как отметил посол, Гопкинс отнесся к разговору о помощи СССР с гораздо большей симпатией, чем премьер-министр. Но для более подробного обсуждения в тот день была неподходящая обстановка, и Майский выразил желание встретиться с Гопкинсом еще раз. «Я думал: «А может быть, именно здесь лежит ключ к реальному решению вопроса о помощи?»
Вторая их встреча состоялась три дня спустя в резиденции посла США Д.Вайнанта. Именно в ходе этой беседы Гопкинс сказал, что важно было бы познакомить и сблизить Рузвельта и Сталина. Это имело бы большое значение. Майский ответил, «что для сближения между главами обоих правительств - советского и американского - могут быть три пути: личное свидание, посылка друг к другу доверенных людей, обмен личными посланиями. Первый путь в настоящих условиях явно отпадает, остаются, стало быть, два других».
Сам же Гопкинс в своей статье «Моя встреча со Сталиным» в журнале «American Magazine» в декабре 1945 года писал, что получил указание от Рузвельта, когда находился в Чекерсе: «Первое распоряжение было достаточно лаконичным: «Отправляйтесь в Москву, повидайте Сталина».
Спустя пять дней, 27 июля, в воскресенье вечером, Д.Вайнант срочно разыскал Майского, который как обычно по выходным находился в Бовингдоне, расположенном примерно в 50 км от Лондона. Майский поспешил вернуться в столицу. Вайнант приехал в советское посольство около десяти вечера и попросил в срочном порядке поставить визы в три американских паспорта: Гопкинса и двух сопровождающих лиц. Вайнант объяснил, что после разговора с советским послом Гопкинс размышлял и решил, что разумнее всего будет самому лично отправиться в Москву. Он придает визиту в СССР исключительную важность и, конечно же, спросил мнение президента, и тот ответил согласием, и что Гопкинс уезжает прямо сейчас, поезд в Шотландию уходит через полчаса, а оттуда утром Гопкинс полетит на гидросамолете «Каталина» вокруг Норвегии в Архангельск. Затем Вайнант добавил, что прямо отсюда он едет на вокзал передать паспорта.
Вот как Иван Михайлович Майский вспоминает об этой курьезной ситуации: «Я оказался в большом затруднении. Все визовые печати были в консульстве. Консульство находилось не в здании посольства, а совсем в другом месте, до которого езды на машине было минут десять. День был воскресный, и можно было думать, что ни консула, ни его заместителя, живших при консульстве, сейчас нет на квартире, а у них ключи от сейфов, где хранятся печати. В моем же распоряжении было не больше пяти минут времени, иначе Вайнант не мог поспеть к отходу поезда на вокзал. Что было делать? Я взял паспорт Гопкинса и написал от руки: «Пропустить Гарри Гопкинса через любой пограничный пункт СССР без досмотра багажа как лицо дипломатическое. Посол СССР в Англии И.Майский». Сбоку я поставил дату и приложил посольскую печать. Также я оформил и два других паспорта. Вайнант поблагодарил и поспешил на вокзал. Потом он мне рассказывал, что поспел в последний момент, поезд уже двигался, и паспорта он сунул Гопкинсу в открытое окно вагона». Стоит отметить, насколько оперативно, без лишних формальностей решались задачи в условиях военного времени и насколько смелыми и решительными были руководители тех лет: не боялись брать на себя ответственность в непростых ситуациях, хотя на таком уровне ценой ошибки была бы собственная жизнь.
«Когда специальный поезд покинул мрачный, закопченный, слабо освещенный вокзал, Вайнанту и Гарриману казалось, что они попрощались с человеком, который садился в ракетный снаряд, отправлявшийся в межпланетное пространство, настолько бесконечно далекой казалась тогда Россия».
По воспоминаниям Гопкинса, «самолет береговой авиации британских вооруженных сил «Каталина-ПБИ» В-6416, на котором он отправился в Архангельск, всего пару минут как вернулся из разведки. Время в пути составило 21 час, пользоваться радио не могли, боялись, что немцы могут слушать. И из-за отсутствия связи они сбились с пути, пролетая над Белым морем. Координаты свои они определили по солнцу и, услышав слабый сигнал радио Архангельска, прилетели туда по этому маяку. В Архангельске их встречала внушительная делегация - представители американского и британского посольств, советские офицеры, местные комиссары и, «неизбежное, ОГПУ [Особое государственное политическое управление], причем последние выглядели столь же неприметно, как и американские детективы».
«Представители ВВС рассказали, что встречать американских представителей были высланы самолеты, которые не обнаружили их, так как последние сбились с пути. Сердечный прием был оказан всем, включая и экипаж самолета. Однако позже, все время, что экипаж находился в Архангельске в ожидании возвращения Гопкинса из Москвы, они не могли покидать свои каюты на барже на реке Двина. К ним была прикреплена переводчица, у которой члены экипажа постоянно спрашивали, нельзя ли им сойти на берег осмотреть окрестности и город. Ответ всегда был отрицательным. В это же время там же находился экипаж другого английского самолета «Каталина», прибывший несколькими днями раньше, и, по воспоминаниям первого пилота самолета, на котором прибыл Гопкинс, «с нами обращались настолько внимательнее, чем с ними, и кормили нас настолько лучше, что мы в конце концов поняли, что Гопкинс действительно очень важное лицо».
После пышной встречи в аэропорту Архангельска Гопкинсу сообщили, что в Москву он сможет вылететь только следующим утром, а вечером его пригласили на обед. Это было первое знакомство Гарри Гопкинса с русским гостеприимством.
Обед оказался грандиозным четырехчасовым пиршеством на адмиралтейской яхте. Гопкинс вспоминал: «Он был буквально насыщен ароматами штата Айова - свежие овощи, масло, сливки, зелень… Предметом моего удивления были огурцы и редиска, выращенные на пригородных огородах… Видеть, как русские потребляют огурцы очень занятно. Вы берете огурец, хорошенько солите его и принимаетесь за него. Как бы велик он ни был, вы берете его рукой и откусываете… Обед был невероятным, блюдо следовало за блюдом. Здесь были и непременные холодная рыба, икра и водка. Водка имеет авторитет, и дилетанту не следует шутить с нею… Тут нужно намазать кусок хлеба икрой (добрый кусок) и, пока вы глотаете его, опрокидывать в себя водку… Кроме переводчицы, женщин на обеде не было, но обслуживали нас женщины. В России сейчас почти не встретишь мужчин-официантов».
Весьма примечательно наблюдение Гопкинса, что на мероприятии между участниками - представителями высоких политических и военных кругов - и официантами не чувствовалось какого-либо различия и отсутствие этого различия никак не подчеркивалось искусственно. Товарищество считалось само собой разумеющимся и не требующим доказательств. Он ни разу не услышал слово «товарищ», но видел, как оно демонстрировалось. «Русские не задавали мне вопросов, и в то же время было ясно, что они знали, что я увижусь со Сталиным. В России, если вы собираетесь увидеть Сталина или особенно если вы его уже видели, вы пользуетесь всеобщими симпатиями».
Утром следующего дня, около четырех часов, сразу после церемонии салюта, который устроили в честь посланника президента, продемонстрировав тем самым исключительно важное значение этого визита, Гопкинс вылетел в Москву. Расстояние до столицы преодолели за четыре часа, летели достаточно низко, чтобы полюбоваться страной. В московском аэропорту Гопкинса встретил посол США Л.Штейнгардт и такая же представительная делегация, как и в Архангельске. «Столько рук, сколько в России, мне нигде не приходилось пожимать. Минутами я внутренне смеялся над собой, спрашивая себя, не избирательная ли это поездка и не добиваюсь ли я депутатского места… Когда я уезжал, мне снова пришлось пожимать всем руки. Я не жалуюсь, я никогда не встречал более сердечного, гостеприимного или более искреннего народа». Штейнгардт привез его в американское посольство, Гопкинс был слишком возбужден приездом в Москву для того, чтобы лечь спать после длительного перелета. «Наконец я был в Москве!.. Теперь мне предстояла самая важная часть моей поездки».
Вечером он имел продолжительную беседу со Штейнгардтом, во время которой сказал, что главная его цель - определить, действительно ли положение столь катастрофично, как его рисуют в военном министерстве. Штейнгардт ответил, что человек, хоть сколько-нибудь знакомый с историей России, вряд ли поспешит с выводом о том, что немцы одержат легкую победу. Русские солдаты могут казаться неспособными, когда наступают, однако, когда они должны защищать свою Родину, они замечательные бойцы и их, несомненно, много. В ту ночь советская столица подверглась вражеской бомбардировке.
Как вспоминал Гопкинс: «Немцы приняли участие в моей встрече в Москве, но я не пожимал им рук, они прислали свои бомбардировщики. Когда Москва или какой-нибудь другой русский город затемняется, то он затемняется, вы не только закрываете занавесы, в России может случиться, что у вас нет занавесей, но, независимо от их отсутствия или наличия, вам надлежит выключить свет. В Лондоне если полиция или дежурный увидят просвет в вашем окне, то он постучит вам в дверь и напомнит вам о том, что сейчас тревога и что вы недостаточно плотно закрыли ваши занавески. В России (и, я полагаю, так же и в Берлине) он постучит в вашу дверь не для того, чтобы сказать вам, что снизу виден свет, скорее он склонен забрать вас в каталажку. Это одна из разниц жизни при демократии и при диктатуре. Больше того, в Москве вы должны направляться в убежище, когда появляются вражеские бомбардировщики, и вы находитесь там до тех пор, пока полиция не разрешит вам выйти.
Эту ночь в убежище, в подвале американского посольства, наиболее волнующим было обсуждение только что пришедшего из Лондона романа. Роман начинался благополучно, но конец был плохим, это всех очень волновало. Я был чужим в Москве и развлекался тем, что сравнивал волнение при налете на Лондон с тем, что я наблюдал здесь. Московское кольцо противовоздушной обороны и зенитные орудия намного сильнее лондонских. Эвакуация детей, а также престарелых и больных для Москвы не проблема. Они уже эвакуированы. В Москве каждый трудоспособный мужчина, женщина или юноша должны делать определенную работу. Они ее выполняют, и это им нравится. В Лондоне это несколько иначе, а в Нью-Йорке это также было бы по-иному. Сталин говорит, и его слова для русских закон. Я никогда и не мечтал о такой концентрации энергии, как та, которую я видел в столице России».
На следующий день после поездки по Москве в 18.30 Штейнгардт повез Гопкинса в Кремль для встречи со Сталиным. Полномочия Гопкинса были кратко и емко изложены в телеграмме, которую он получил перед отъездом из Лондона от госсекретаря С.Уэллеса. Фактически это была своего рода «верительная грамота». В ней говорилось, что Рузвельт просит Гарри Гопкинса передать Сталину от его имени следующее послание: «Господин Гопкинс находится в Москве по моей просьбе для того, чтобы обсудить с Вами или другими официальными лицами, которых вы, возможно, назначите, жизненно важный вопрос о том, как мы можем наиболее быстро и эффективно предоставить помощь, которую Соединенные Штаты способны оказать вашей стране в ее великолепном сопротивлении вероломной агрессии гитлеровской Германии… Я прошу Вас отнестись к господину Гопкинсу с таким же доверием, какое Вы испытывали бы, если бы говорили лично со мной. Он сообщит мне непосредственно о Ваших взглядах, которые Вы ему изложите, и расскажет мне о том, что Вы считаете самыми срочными отдельными проблемами, по которым мы можем оказать помощь».
Гопкинс вместе со Штейнгардтом и третьим секретарем посольства США Рейнгардтом прибыли в Кремль. Сталин принял их в своем рабочем кабинете, хотя обычно он предпочитал принимать иностранцев в кабинете Молотова. После взаимного обмена приветствиями Гопкинс заявил, что он не является представителем каких-либо официальных кругов. Он - личный друг и соратник президента, который просил его приехать в Москву, чтобы сообщить Сталину об официальной позиции президента в связи с создавшейся в Европе обстановкой, а также хотел проинформировать, какую личную точку зрения на события имеет сам Рузвельт. В ходе встреч обсуждались в основном вопросы оказания помощи и поставок вооружений Советскому Союзу со стороны Соединенных Штатов, потребности СССР в вооружениях и материалах, ситуация на фронте, а также вступление США в войну против Германии.
На следующий день состоялась его вторая встреча со Сталиным, на которой уже не было ни Молотова, ни Штейнгардта. В качестве переводчика на ней присутствовал М.Литвинов, бывший нарком по иностранным делам. Позже в своем отчете Гопкинс охарактеризовал его как «визитную карточку, которая была убрана и пересыпана нафталином, когда Россия изолировалась от Запада, а теперь была вытащена, вычищена и проветрена как символ совершенно изменившегося положения».
Беседа продолжалась почти четыре часа. «За исключением тех моментов, когда Сталин говорил о Гитлере или когда имя последнего упоминалось в разговоре, он чувствовал себя легко, без напряжения. Он все растолковал мне. Сталину не нужны ни наша армия, ни наш флот. Россия желает сама вести свою войну. Природные рубежи Москвы неприступны ни с суши, ни с воды. Но Сталин также сказал мне откровенно и о том, в чем нуждается Россия для того, чтобы ее народ смог отдать все свои силы делу, являющемуся общим для нас. Сталину нужны танки, самолеты, тяжелые орудия, зенитные и противотанковые орудия, боеприпасы и высокооктановый газолин, производимый в Америке и отправляемый в Англию. Также Сталину нужно огромное количество колючей проволоки». Именно во время этой встречи Сталин написал карандашом на листке четыре основных пункта, в которых указал потребности Советского Союза: 1) зенитные орудия калибром 20 или 25, или 37 мм; 2) алюминий; 3) пулеметы 12,7 мм; 4) винтовки 7,62 мм. Гопкинс заверил Сталина, что американское и британское правительства согласны сделать все возможное в ближайшие недели, для того чтобы поставить СССР вооружение.
Позже, вспоминая свои первые встречи с советским вождем, Гопкинс писал: «Он [Сталин] ни разу не повторился. Он говорил так, как бьют его солдаты, - прямо и без промаха. Он поздоровался со мной, быстро произнес несколько русских слов. Он твердо, крепко и любезно пожал мне руку. Тепло улыбнулся. Ни лишних слов, ни лишних жестов, ни манерничанья. Иосиф Сталин знает, чего он хочет. Знает, чего хочет Россия, и исходит из того, что и вам это известно. Его вопросы были ясны, кратки и прямолинейны. Его ответы были быстры и недвусмысленны, словно были продуманы годами…
Незабываем образ диктатора России, стоя смотревшего мне вслед: суровая, строгая, решительная фигура, в начищенных до зеркального блеска сапогах, брюках, заправленных за голенище, и в плотно облегающем френче. Он коренаст - идеал футболиста для игры нападения. Рост его примерно пять футов шесть дюймов, вес около 190 фунтов. У него крупные руки, столь же крепкие, как и его дух. У него глухой голос, и он им прекрасно владеет. Речь его выразительна и достигает своего назначения… Конечно, если хочешь знать, что Россия собирается делать, с чем она собирается это делать, нужно увидеться со Сталиным. Сталин - это Россия. Только им сказанное будет действительно авторитарно… По-английски он не говорит, но когда он скороговоркой говорил по-русски, то, игнорируя переводчика, глядел мне прямо в глаза, словно я понимаю каждое произнесенное им слово. Еще до того, как окончилось мое пребывание в Москве, я уяснил себе разницу между демократией и диктатурой, и никакие слова философов, историков и журналистов не смогли бы этого сделать с большим успехом».
В этот же день Гопкинс обсуждал с Молотовым позиции СССР и США в отношении Японии и Китая и встречался с военными для обсуждения технических вопросов. По его наблюдениям, если бы кто-то был с подобной миссией в США или Великобритании, то это называли бы переговорами, в Москве же он не вел переговоров, он только беседовал в общей сложности на протяжении шести часов. После этого говорить было не о чем, все выяснили в два визита.
Поездка Гарри Гопкинса в Москву стала поворотным моментом в отношениях США и Великобритании с Советским Союзом. После этого визита все дальнейшие англо-американские расчеты уже не основывались на том, что СССР потерпит скорое поражение. На фронте Гопкинс, конечно же, не был. Его вера в способность СССР оказать серьезное сопротивление врагу основывалась в основном на характере просьб Сталина. «Он утверждал, что человек, который боится немедленного поражения, вряд ли стал бы говорить о первоочередности поставок алюминия». В последующем он выражал раздражение, когда военные представители США телеграфировали пессимистические доклады, считая их лишь догадками и предубеждениями.
1 августа Гопкинс покинул Москву. «Когда мы прибыли в Архангельск, я обнаружил, что забыл свое лекарство в Москве. За ним были посланы армейские летчики. Эти русские умеют летать…» В Архангельске экипаж «Каталины» сообщил, что погодные условия на пути к северной части Соединенного Королевства чрезвычайно неблагоприятные, разумнее было бы отложить полет, но Гопкинс торопил. Как и предсказывал командир экипажа, перелет был очень тяжелым и длился 24 часа. Кроме сложных погодных условий, самолет попал под зенитный огонь со стороны неопознанного эсминца у Мурманского побережья, Гопкинс очень плохо себя чувствовал на обратном пути. Немало хлопот доставила посадка: его должны были высадить на адмиральский катер. Когда они сели на узкую, бушующую полосу моря между кораблями, самолет нещадно бросало вверх и вниз, катер и самолет маневрировали до тех пор, пока катер не подошел достаточно близко.
В докладе старшего пилота о выполнении этого задания говорилось: «Матрос зацепил Гопкинса багром и тащил в лежачем положении по палубе до того места, где он был в безопасности. Затем был выброшен багаж, включая бумаги, в которых он подробно изложил положение Советского Союза. Когда он помахал нам рукой на прощанье, мы не могли не почувствовать, что мало кто мог бы перенести то, что он перенес с тех пор, как мы встретились в Инвергордоне 28 июля. Делая круги перед полетом обратно в Обан, мы видели, как катер, тяжело переваливаясь, пересекал гавань, и думали, сможет ли восстановить свои силы человек, столь явно больной и, однако, проявляющий столь невиданное мужество и решимость и столь ценящий услуги других. Он был достойным примером замечательной преданности долгу».
Визит Гопкинса в Москву не только открыл новую страницу в российско-американских отношениях, но и внес существенный вклад в процесс формирования антигитлеровской коалиции. В частности, он подготовил почву для созыва Конференции представителей СССР, Великобритании и США, более известной как Московское совещание, в конце сентября 1941 года, и целью которой было решение вопроса, «как наилучшим образом помочь Советскому Союзу в том великолепном отпоре, который он оказывает фашистскому нападению», итогом которой стал секретный протокол о снабжении Советского Союза Великобританией и Соединенными Штатами.
Американская печать широко освещала визит Гопкинса в Москву. Передовицы практически всех газет 31 июля и 1 августа вышли с заголовками «Гопкинс и Сталин встречаются сегодня по поводу американской помощи СССР», «Гопкинс выслушивает нужды Сталина в московской беседе», «Гопкинс обещал Сталину быструю помощь».
Впоследствии Гарри Гопкинс был участником конференций «Большой тройки» в Тегеране и Ялте. А уже после Победы, в конце мая 1945 года, еще раз посетил Москву, уже по просьбе Президента Г.Трумэна. Он вылетел из Вашингтона 23 мая, будучи не на госслужбе уже как две недели, - Гопкинс подал в отставку практически сразу после смерти Ф.Рузвельта 12 апреля 1945 года.
Вот как последнюю встречу с Гопкинсом в Москве описывает Майский. Яркий и емкий заключительный штрих к портрету. Комментарии излишни. «Война только что была закончена, закончена победоносно, но многие проблемы, связанные с войной, еще требовали решения… В конце мая 1945 года Президент Трумэн прислал Гопкинса в Москву для переговоров со Сталиным. Урегулировать острую проблему тогда так и не удалось, но во время переговоров Сталин, как обычно, устроил в честь Гопкинса большой обед в Кремле. В числе других на этот обед был приглашен и я с женой… После обеда были танцы, в которых, к моему крайнему изумлению, принял участие и Гопкинс: он выглядел таким усталым, таким изможденным, таким больным. Один тур он протанцевал с моей женой. Посадив ее на место, Гопкинс долго не мог отдышаться. На лбу у него блестели капли пота. Он коснулся меня рукой - рука была вялая, холодная. Мне как-то стало не по себе. А Гопкинс, точно почувствовав мое настроение, с усмешкой, которой он старался придать несколько ухарский характер, вполголоса бросил: «Я ведь в отпуску у смерти». На следующий день Гопкинс уехал. А год спустя я прочитал в газетах сообщение о его смерти. В памяти моей Гарри Гопкинс остался одним из самых передовых людей среди руководящих деятелей буржуазного мира эпохи Второй мировой войны».
Читайте другие материалы журнала "Международная жизнь" на нашем сайте.
Подписывайтесь на наш Telegram – канал: https://t.me/interaffairs