Предыдущая сказка.
Князь Никодим на кресле сидел в тереме княжьем.
Тоска не отпускала. Тоска не явная, в мысль чёткую не сформированная. Но и от такого разлада в голове – и на сердце было тошно.
Тошно вот уже седмиц несколько.
Как Магра приходить перестала, так не стало в нём ни жизни, ни веселья. И заботы государства повседневные камнем на шее оказались.
Поначалу, будто мула буйного на цепи, тянуло его к любимой в её покои. Только бы взглянула, только бы взглядом очей своих успокоила, душу обласкав. Но двери закрытые непреодолимой преградой оказались. Выбить бы те двери, да милая захворала. Выходит, ждать надо.
Магра присутствием своим, как эликсиром колдовским, душу лечила, даруя каждым словом и прикосновением блаженство такое, что нигде больше не сыскать на земле.
И как не старалась маленькая шутиха Вельма по прозвищу Вемка тоску его разбавить, так ничего и не выходило.
Играла дуда Вемки мелодийку вычурную, быструю, совсем на сердце никак не ложившуюся.
Никодим, слушал, морщился, да не глядя, рукой махнул.
- Сыграй, Вемка, что-то такое, чтоб за душу взяло.
Улыбнулась Вемка дурашливо. Дух перевела, и маленькие пухлые пальцы её по дуде в ритме ином заскользили. И полилась музыка, как река, тихая, гладко на слух ложащаяся.
Никодим глаза от удовольствия прикрыл. До того по нраву музыка та пришлась.
Будто на земле только и остался он один да музыка эта, что складывалась в мелодию, как патока, густую, доселе незнакомую.
И не заметил, как в сон провалился, как в перину мягкую.
И приснилось ему женщина красоты дикой, колдовской. Стан стройный, а волос – что крыло вороново, чёрный. Глаза – два светоча огнём зелёным душу сверлят. И воздух от взгляда этого вокруг забурлил, запенился, князя от земли отрывая.
Понял Никодим, что не в состоянии противиться стихии этой, - поддался, не чувствуя воли злой. Окутало его облако с ног до головы.
А незнакомка стояла и смотрела. Улыбкой доброй губы её трогали. Но взгляд, зелёным огнём горящий сверлил, потрошил душу, тело – всё нутро. И боль странная, будто маленькими иголками покалывающая, изнуряя, высасывала, ласкала, в блаженство превращаясь.
И голос, тихий шёпот уха коснулся. Шёпот усиливался, голосами переплетаясь, друг с дружкой перекликающимися.
- Князь…. Отец… Никодим… Беги…
«Куда бежать? Да и зачем?» - устало подумал Никодим. Глаза открывать не хотелось во власти этой странной неги.
И вдруг умолкла стихия – князь на пол опустился.
- Князь! – Вемка склонилась над ним, тряся за плечо.
Глаза карлицы Вемки смеющимися да лукавыми быть перестали. Ужасом наполненные, округлившиеся – недоверчиво и пристально на него смотрели.
Осмотрелся Никодим, себя лежащим на полу обнаружив.
- С чего?... – только и смог вымолвить.
- Ой, князь батюшка! Такое с вами приключилось! Колдовство будто! Точно колдовство… - затараторила Вемка.
И понял Никодим, что не сон это был.
Князь встал, отряхнул свиту. Шапка, откатившись по полу под лавку, в углу лежала.
- Ты тоже её видела, Вемка?
Карлица втянула голову в плечи и глазами захлопала:
- Кого «её»?
Шум за окном усиливался, волнами по Граду прокатываясь. Крики людские, ещё отдалённые, в окно приоткрытое влетели.
- Вемка, глянь, что там, - Никодим в сторону окна рукой махнул.
Вемка вмиг подле окна оказалась, забавно суетливо двигаясь. Гремя маленькой скамейкой для ног, пытаясь на неё влезть. Никодим невольно хмыкнул, подумав, что она сама и её движения веселили его больше, нежели попытки гримасничать да скакать.
- Ну, что там? – откашлялся князь, густые брови сдвинув.
Вемка от окна испуганно отпрянула – лицом бледная, да глаза удивлённые на князя перевела.
- Бунт, князь батюшка…. сюда люд идёт... а стражи - не видать, – плечами пожала и на скамейку медленно опустилась.
- О, боги! – Никодим за голову взялся, - Только этого не хватало! Надо сказать дочке, Добродеюшке моей, чтобы из горницы своей не выходила.
Вемка, хлопая ресницами, перевела на него обалделый взгляд.
И Никодим вдруг понял…
Вспомнил.
И воспоминания эти волной его окатили, душу его в тугой узел скучивая.
Крик дочки… её боль. Кровь на щипцах палача, её плоть терзающего. Его радость удовлетворения. И забвение, будто дочери у него и не было никогда. Забвение в объятиях женщины… Магры?... Той, что теперь казалась ему тенью, человеком чужим, не знакомым. Что и лицо он её вспомнить не мог.
И тишина с болью Добродеи крепким жгутом повязанная.
Её тишина теперь навеки. Только вой дикий, нечеловеческий, отчаянный – звериный из нутра вырывается, нарастает. Как собаки воют, когда их палками до смерти забивают.
И что вовек хранить поклялся на одре смертном своей подруги нежной, рано ушедшей, - не сберёг. Своими руками на части разорвал. И разорванное – вон выбросил. Из души, из сердца.
Из памяти.
- Добродея… моя… доченька. Что же я с тобой сделал? - Никодим рухнул на колени, как подкошенный. Закрыл лицо в ладонях, застонал, спазмами отчаяния сотрясаемый.
И Вемка, глазами расширенными видела, как белеют волосы князя, в старика древнего его превращая. Руки морщинами глубокими зазмеились. Иссох его крепкий стан в свите княжеской.
Шум и крики за окном усиливались, чутьё подстёгивая недобрым.
- Князь, батюшка! – позвала Вемка, подскакивая к нему, наклоняясь, в глаза заглядывая.
Отнял Никодим от лица ладони свои и устало посмотрел на Вемку.
Отшатнулась карлица в ужасе. Потому что не князь на неё смотрел, а старец древний. И только едва мелькали средь морщин черты его внешности прежней.
И поняла Вемка, как человек в горе отчаянном, в раскаянии - вдруг сам себя наказать может, бичуя своё же нутро, - за им содеянное.
- Бежать нужно, вот что! – прошептала карлица губами побелевшими.
- Куда? Теперь-то... Зачем? – устало князь улыбнулся и посмотрел на неё пустыми глазами человека, который всё потерял.
- Тебя же убьют, князь.
- Ну и пускай, - Никодим тяжело поднялся. Плечами пожал, - Я всё это заслужил. Свою дочку… собственную… кровь мою… кровинушку….
- Так жива Добродея, - прошептала Вемка, - Не было казни! Сбежала она.
- Сбежала? – Никодим вздрогнул.
И надежда с недоверием смешанная глаза его зажгла.
Вемка оглянулась быстро, на окно взглянула - прислушалась. В горницу князя через окно страх заползал, подстёгивал.
- Тебя теперь и не узнать-то, князь! Бежим. Найдём Добродею. Я верю, что жива она.
- Да что я ей скажу? Простит ли она меня?
Вемка молчала. И вдруг встрепенулась.
- Не важно что. Важно, что нельзя здесь оставаться более
И потащила Никодима за руку, снимая свиту его, как ребёнка беспомощного раздевая.
А про себя решила:
"- Да, не прав человек бывает. Ой как не прав. И дела, бывает, совершает страшные. Чем больше власть, тем страшнее поступки совершить он может. Но, как и каждый человек, способен в содеянном раскаяться". И человек раскаявшийся - возможность иметь должен поступки страшные свои искупить. Не для других - нет. Для себя самого".
И до того ей жалость сердце сжала, хоть и росточком маленькая, вдруг высокой и сильной себя ощутила.
Схватила да сжала руку старика немощного, который ещё недавно князем был, Вемка, встряхнула и расправила плечики свои маленькие, и решительно потащила его за собой.
_____
Ветер, на коня скаку быстром, давно шапку с волос прекрасных сорвал. И теперь вволю ласкал да подхватывал, играясь ими. Щепал шёки, нашёптывал в уши неприкрытые.
Зарина галопом неслась, чуть пригнувшись к шее Буяна. А из носа тонкой струйкой кровь сочилась, отвлекала.
Да, не так легко, как казалось, колдовство далось ей. Вот так, в спешке да второпях, махом одним снять грязь, годами наросшую. Слоями человеческую суть путающую, с живым уже успевшую соединиться. И выживет ли сам князь?
Но что-то Зарине подсказывало, что должен.
Отец Марфы, что внучка Радомира приласкала да приютила… Добродеи!...
Как непросто всё оказалось. Как чудно судьбы человеческие сплетаются, будто коса девичья до пят длинная. Растёт – землю собой подметает.
И не жалко Зарине сил этих. Потом, - было бы время то, - накопит сызнова.
Благодарность губы стиснутые улыбкой расслабила.
Да и Магра... человек заблудший, время долгое используемый - должен успеть собой пожить, своей воле и желаниям повинуясь.
Простила Зарина её, как есть простила. И платок тёплый да отданный - прощением своим наполнила.
Тяжело колдовство по силам ударило. Истощило. Завертело, ног не чувствуя под собой. Сползти бы на землю-матушку, да полежать на ней, заиндивевшей… тепло впитывая, снова силой наполняясь.
Но ведьма торопилась, спазматически поводья стискивая.
_____
Вигор, после скачки дикой, коня к лесу завернул. И, найдя ручей, змеившейся между кореньев древесных, - напился вдоволь. Предплечьем губы вытер, сплюнул.
Вода горчила, и вкус тот, что на красивых злых его губах повис, заставил его поморщиться.
И вдруг, как обухом по голове, мыслью грохнуло.
К коню осёдланному своему подскочил.
Захрапел конь, отшатнувшись. Встать на дыбы порывался.
Но сдержала рука волевая, крик плетью хлестнул, приструнил.
Сорвал колдун мешок к седлу притороченный. Наспех рыться стал. Потом себя по лбу хлопнул. На землю опустился. Захохотал, лицо к небу запрокинув, головой из стороны сторону качая.
- Ну, сестрица, молодец! – досада, заставив его лицо сморщиться, на слезу прошибла.
Медленно поднялся. Вздохнул глубоко, облегчённо. Подошёл Вигор к дереву большому, старому, что корни свои в ручье утопило. Из-за пазухи достал стрелку с оперением чёрным. И её, как пичужку в руке, осторожно и сосредоточенно пальцем пригладил. Задумчиво. Прислушиваясь.
- Тварь!
Стрелка, зазвенев в воздухе, в ствол дерева глубоко вошла, силой нечеловеческой брошенная.
Но Вигор уже на неё не смотрел. Развернувшись, решительным шагом к коню направился. И, в седло вскочив, каблуками бока ему ужалил.
Захрапел конь, пятясь, но воле хозяйской повинуясь, в галоп рванул.
Время торопило.
_____
Никого не встретив на пути своём, Магра, проскользнув всходами, ворвалась в покои няньки. Впервые в них оказавшись.
Дитя кричало, плачем захлёбываясь. Магра, самой себе удивляясь, почувствовала вдруг сострадание. И любовь. И чувство это, будто сквозь решето дырявое мучным потоком просеилось, полилось, заставило её, наклонившись над люлькой, дитя на руки взять.
В груди сжало, да защемило, молоком наполняя обе.
Неосознанное, незнакомое это чувство подтолкнуло взять дитя на руки.
Взять робко… решительно… неумело, страшась его хрупкости, невинности, доверчивой податливости маленького существа.
А по лицу текли слёзы. Магра не хотела их останавливать. Не могла.
И слабое вначале чувство, волной прокатываясь, осторожно в душу прокрадывалось – разливалось, наполняло.
Дитё, перестав плачем захлёбываться, чуть притихло, всхлипнув горько.
- Ты… наверное… кушать хочешь? – слова доселе непривычные, с губ камешками срывались и падали. Всё быстрее и торопливее.
- Маленькая… моя…. Девочка… дочка…. Покушай… только быстрее. И мы с тобой поедем… далеко-далеко…. Вместе.
Магра, пошевелив плечём, чтобы платье сбросить, дитё к груди приложила. И слёзы на губах дочки с тёплым её молоком смешивались.
Затихло дитё, губками причмокивая, тёплыми лапками котёнка Магру гладя.
А Магра беззвучно плакала, истощённая, вновь наполняясь.
Новым. Непривычным – тем, что с душой теперь срасталось, роднилось, окутывало. Согревало.
И так хотелось забыться. Чтобы это продолжалось подольше. Навсегда.
Но Магра не забылась. Не могла.
Время торопило.
Дитё, насытившись, блаженно устроилось на изгибе её локтя – заснуло.
Магра поднялась и, закутав затихшее существо в платок, нянькой оставленный, да на себя накинув кожушок заношенный, за дверь выскользнула.
Зарины-ведьмы в горнице колдуна уже не было. Магра, постояв на пороге, вздохнула. Преодолевая себя, порог перешагнула.
Среди разбросанных книг и свитков, нашла сумку дорожную. И, стараясь не разбудить дочку, поспешно и осторожно собрала черепа птичьи.
Далька, Айда… все восьмеро отыскались, разбросанные.
«Пора» - напоследок оглянувшись, подумала Магра.
Больше её здесь ничего не держало.
Закутав себя и дочку в платок свой поношенный, Зариной-ведьмой ей отданный, Магра тихонько за дверь выскользнула.
Время торопило…
_____
Продолжение.
_______________________________________________
От автора:
Цикл подходит к завершению. Сколько глав впереди - не скажу сразу. Оно - как мысль ляжет.
Понравился ли вам цикл, глава ли? Мне интересны ваши впечатления, замечания.
Пишите в комментариях. А я прочту - отвечу.