Инышка сопроводил Карачу до дальней сторожи. Тот вернулся через несколько часов. К вечеру того же дня оба были уже в Излегощи. Атаман снабдил татарина едой, поменял коня и отпустил на все четыре стороны на Запад.
Глубоким вечером собрался казачий круг. В небольшой низине, примерно в шагах пятидесяти от Христорождественской церкви горел костер. К такому костру по негласной традиции казаки шли, одевшись торжественно, а иногда даже празднично. В прыгающем свете костра блестели на камчатых и бархатных полукафтанах серебряные застежки и золотые турецкие пуговицы; мелькали темно-гвоздичные и лазоревые зипуны, опушенные гвоздичного цвета нашивкой; покачивались куньи шапки с бархатным верхом, мерзли ноги, обутые не по погоде в сафьяновые сапоги. Но сапоги не у всех. Больше половины довольствовались лаптями, валенками, поршнями. Некоторые, самодовольно подбоченясь, пришли в широких турецких поясах, с заткнутыми за них ножами и кинжалами. Не часто казаку пощеголять выпадает, вот и одевались во всё лучшее, но и уважение проявить к почтенному собранию через платье тоже не последнее дело. На двух лавках стояла ендова тройного касильчатого меда. Черпак один на всех; то ходил по кругу, то пили вразнобой — в этом деле чужая голова не товарищ. В темнеющем небе громадой высилась церковь, как напоминание о том, что в небе есть кому приглядеть за делами на земле грешной.
На Тимофее Кобелеве - лазоревый зипун, поверх зипуна белая бурка, на голове черкесская папаха, на ногах боевые кожаные сапоги. Атаман с пол-часа стоял в стороне, наблюдая за казаками. Ждал пока наговорятся, шутками натешатся, меда выпьют до первой отрыжки. А там и кровушка взыграет, удаль проснется, глаза ратным огнем загорятся. Ждал, когда сами окликнут, спросят: зачем собрал?
- Ну, Тимофей Степанович, пора б тебя послухать! - крикнул, шамкая беззубым ртом, казак Гмыза.
- И то...давай, атаман. Неровен час, ноги по плечи отморозим! - загудели казачьи глотки.
Кобелев понял: пора. А то и вправду еще час и говорить уже не с кем будет. Он вышел на освещенное место:
- Вот что, казаки! Давненько мы со степью не бодались по-настоящему. В прошлом годе беда нас чудом каким-то миновала, а в этом уже, казачки, не отвертимся. У многих, небось, колбаса на стене заместо сабли?
- Ты говори, да не заговаривайся! - снова подал голос Гмыза.
- Ладно. Шутить ныне некогда. С Крыма орда на нас прет. Не ватага, нет, братцы мои, войско.
- Кто ведет? - спросил верзила Лизогуб.
- Хан Джанибек. Тут я вам обо всем по порядку доложить должен. Царь наш, Михайло Федорович по роду Романов, пошел войной на польского царевича отбивать Смоленск. Это вы знаете. Многие казаки подались в войско воеводе Шеину. Но Литва тайно задружилась с крымскими ханами и просит тех, чтобы они ударили по Москве с юга, да зашли бы опосля в тыл московскому войску. Одновременно с этим и шляхта пойдет в наступление под Смоленском. А коли их планы сбудутся, то тогда конец всей Руси Московской и царству православному. Вот такие дела, казачки. Что делать будем? - Кобелев старался сказать кратко, опуская многие детали большой стратегии, иначе казаки запутаются в сложных хитросплетениях. Да и не к чему лишние слова. Наипервейшая задача атамана — поднять воину боевой дух.
- А что делать! Бить поганых да гнать до моря! - снова крикнул Гмыза.
- А как бить будем? - Кобелев давал возможность казакам самим подумать, принять решение.
- Как- как! Саблей да рогатиной! Пулей у кого-ка есть! - Толпа казаков говорила, постепенно повышая голос.
- И пулей и рогатиной. Согласен. А кто не желает, что? Есть такие? - атаман окинул взглядом казачий круг.
Откуда-то из темноты выступил коробейник Синезуб. На него удивленно посмотрели, дескать, не казак, чего на круге делаешь? Но Кобелев дал знать рукой, что пусть говорит. И тот сказал.
- Не дело, Тимофей Степанович...Не дело удумали. Я был давеча с товаром там. Никогда такого войска у татар не было.
- А тя никак подкупили, мать твою! - крикнул Гмыза.
Синезуб даже не обернулся лишь продолжил, глядя в упор своими желтыми глазами на атамана.
- У Москвы свои расклады. Пусть сами воюют. Одно дело набег отбить, другое дело - настоящая война.
- Не слушай его, батька. - раздался крик из толпы. - Этому пройдохе одно надобно: торговать! По войне-то с коробом не походишь. Вот он о своем, гадина, и печется! А ну пшел вон с круга!
- Еще как походишь. - прошипел в ответ Синезуб.
Коробейник сделал несколько шагов спиною вперед и, не разворачиваясь, растворился в темноте.
- Есть такие, кто не желает оставаться? - сдавленно спросил атаман.
- Ты че, батька, белены объелся? Вон у мужиков так спрашивай! Да, никого не держим пущай тикают! -толпа гудела уже совсем громко. Тут бы только не дать ей совсем разбушеваться, а то и власть над ней потерять, что синицу выпустить. Атаман вскинул руку:
- Любо!
Кобелев ждал пока не наступит полная тишина. Чтобы лучше услышали, говорить нужно не громко. А для важных речей нужна тишина гробовая, щемящая, звенящая.
- Тогда вот что, казаки, бой принимать будем в Песковатом. Излегощи придется оставить.
- Да, че, батька! Христос с тобой! - не удержался кто-то и шепотом обронил из темноты. На говорящего тут же шикнули.
- Основные силы Джанибека пойдут через Песковатое, - Кобелев опять ощутил тупую боль за грудиной, - потому как они думают, что там никого из оружных нет, а в амбарах полно припасов, корма для коней тоже навалом. Надеются отдохнуть там, накормить коней и свежими силами идти дале за Дон.
- А что ж другие крепости: Воронеж, Ливны? - Гмыза задал вопрос тихо, чтобы не смутить атамана.
- Татары больше для вида будут их удерживать в осаде, дабы связать казачьи силы и не дать возможности погнаться за Джанибеком.
- Так это что ж получается, мы супротив ихней главной орды стоять будем? - снова кто-то шепотом бросил из толпы.
- Получается так. Излегощи завтра сожжем сами, баб и ребятишек - на Русь, и всех, кто пожелает с ними отправим. Здесь ничего оставлять нельзя. Только голая и черная земля. Тогда им точно придется идти только через Песковатое.
- А мою бабу попробуй спровадь. Она сама кого хошь на голенища пустит. Ох, ревнивая! Никому не верит, даже к пуле ревнует! - после слов Лизогуба по рядам побежал легкий, сдержанный смешок.
- Ну, кого никак, то оставим! - Кобелев накрутил ус на указательный палец, - Времени у нас мало, казачки. Месяц от силы. Нужно крепость ставить, ров рыть, клинки точить.
- Э, атаман, а че в Песковатом-то решил ратничать? - снова негромко спросил Гмыза.
- Там много леса, земля неровная. Татарской коннице там будет не шибко вольготно.
- А и то верно! Кошевого на Воронеже упредить бы..Да и к царю послать не мешало бы. Эт ведь дело-то не гуся ощипать. Что скажешь, атаман? - Казаки стали приходить в себя и вопросы посыпались один за другим.
- К кошевому пошлю. Да вряд ли он чем-то нам поможет. Не перебросит же он сюда войско. У самого-то там людей не шибко густо. Скажет, сами, дескать, управляйтесь. Татары тоже не дураки: следят за каждым передвижением. Не-е. Не пошлю. Пусть всё так остается. Пока степняки ничего не подозревают, планы их спутать легко. А до царя нам вообще не достучаться. Знаешь, сколько там таких казачков возле кремля трется? То-то. Да еще надобно, чтоб поверил государь. А у него все силы под Смоленском. Сам он сюда со своей челядью не явится. Так что, братцы, казаку одна дорога — сами знаете куда.
- Ниче, батька, Бог не выдаст...
- Ну, что, братцы, сегодня еще гуляем, но завтра спозаранку за дело. - Кобелеву вдруг стало очень жарко. Ему вспомнилась история двухлетней давности, когда боли за грудиной еще не было, и сам он чувствовал себя, хоть женись, как говорится. Сидел он на крыльце, на следующий день, после Масленицы, с такого крутого похмелья, что глаз не видно. Проходит мимо блаженная Недоля — она всегда из ниоткуда появляется - и говорит: « Не пил бы ты, Тимофеюшка, в полнолуние!» «А че так, Недолюшка?» « А так. Будешь пить в полнолуние, так завсегда нажрешьси. А вчерась полнолуние-то и было!»
- Эк дело — дома свои жечь! - чей-то голос вырвал его из воспоминаний.
- Дома новые поставим. Не мы - так наши дети и внуки. Было бы на чем строиться. А коль земли не будет, так дом на облаке не обживешь.
Но не было в тот вечер обычного веселья. Черпак с медом ходил по кругу не спешно. Казаки пили немного, говорили негромко, больше молились, крестясь на темную громадину Христорождественской церкви.
Когда же окончательно стемнело, кто-то затянул грустную прощальную песню.
Несколько голосов поддержали. Казаки прощались с обжитой, любовно обустроенной землей. Прощались навсегда, понимая, что сеча будет страшной и вряд ли кому-то удастся выжить.
В тот же вечер Кобелев написал два письма: одно кошевому атаману в Воронеж, другое можайскому воеводе. Тимофей Степанович попытался вложить в строки всё свое умение. Нужно было, чтобы поверили и срочно начали готовиться к войне. Можайский тысяцкий Иван Скряба должен его помнить. Вместе били татар еще под Алатырем.
Инышка, сунув за пазуху письма, легким ветром полетел по степи.