Раньше в деревнях детей пугали бабайкой, чтобы не уходили со двора. Родителям приходилось уходить на работу, оставляя самых младших детей на условно старших (на деле таких же малых).
Я хоть и не так молода, как хотелось бы, но все же не настолько древняя: росла уже в другие годы и в других стандартах. Тогда безопасность детей была на уровне уже близко к нынешнему (с оговорками, конечно).
И все же меня растили именно постоянными запугиваниями. Мои родители, как и почти все в то время, были озабочены добыванием куска хлеба, так что воспитывала меня по большей части бабушка.
Я ее не виню, бабушка пережила много ужасов: война, работа в тылу в подростковом возрасте, почти голод какое-то время, смерть брата и сестры из-за инфекций при недоступности медицинской помощи, потом послевоенные годы. Всего я не знаю, люди того поколения вообще мало рассказывали о тяжелых временах, а я по малолетству не интересовалась. Но в любые смутные времена (распад СССР, последующие годы) бабушка говорила “лишь бы не война, что угодно, только не война”.
Но помимо гипотетической войны, опасности для меня бабушка видела буквально везде. Причем это была даже не классическая гиперопека, а именно запугивания.
Если я брала иголку, бабушка тут же, не дожидаясь, пока потеряю, рассказывала историю про свою подругу. Которая наступила на иголку ногой, а та попала в организм, поплыла по кровеносной системе и попала в сердце. И ВСЕ.
Как говорил Глеб Жеглов, "Может, от этого у меня страсть к сыскному делу?" То есть к медицине, конечно.
Мокрые волосы после мытья надо было завязывать платком. Потому что сквозняк, а от сквозняка… всё. Мои волосы длиной метр, мокрые, сворачивали в кулек, напяливали сверху шерстяной платок и так я ходила, пока не высохнут, а из-за длины занимало это часов 12 (я терпела, потому что была послушной девочкой).
Возле дома у нас росли какие-то кусты с ягодами. Детям, неизбалованным лакомствами, эти ягоды вполне канали за угощение… Такие темные, водянистые, вроде и не сладкие, но вкусные, я до сих пор не знаю название. Мы их собирали и ели, а бабушка меня предостерегала, что обязательно будет рвота! Причем она так подробно рассказывала, как будет рвать и рвать, просто бесконечно долго! (К слову, я никогда не была чувствительной на желудок, я скорее человек, который может переварить даже подшипник и в детстве никаких рвот от переедания и отравлений у меня не было).
Все веселое или даже просто обыденное должно было кончиться плохо… Много бегать нельзя – измотаешься, много смеяться нельзя – будешь плакать, много играть и веселиться тоже… В ванной упадешь и разобьешься, за столом подавишься, падение на горке закончится швами и реанимацией, а если дед приносил с рыбалки рыбу (жареная она была очень вкусная!), то там непременно будут кости, которые тут же застрянут в горле. Если я приходила с разбитыми коленками, следовал рассказ о том, как кому-то где-то “отняли” ногу из-за стремительной гангрены, развившейся из простой царапины (не отрезали, не ампутировали, а именно отняли; долго меня преследовал образ, как у человека в прямом смысле силой отбирают его ногу). Если я хотела пойти к подружке в гости, бабушка меня отпускала, но тут же сочиняла какой-нибудь ужас о предстоящем походе: у одной подружки был папа страшный алкоголик, который буквально не просыхает и валяется посреди дома (у меня дома алкоголиков не было и на меня это действовало так, что я ни в какие гости уже не хотела идти); у другой якобы была огромная собака, о которой я не знала…
А что началось, когда я должна была идти в школу! Я была спокойной девочкой с нормальным поведением, общалась с детьми, умела не только держать карандаш, но и читать и писать (что тогда и не требовалось) – в общем ничто не предвещало, что школа станет проблемой. Так же думала и мама. Но бабушка вела себя так, словно никто до меня не шел в школу! Тогда не было практики выбора учителя начальных классов – шли, куда попадешь. Но бабушка развила большую активность, потому что среди учителей была дочка ее знакомой. Она добивалась, чтобы я попала в ее класс. Но как-то так сложилось, что я не попала. Тогда выяснилось, что в этот же год в первый класс той же школы идет то ли дочка, то ли внучка какой-то начальницы РОНО. Теперь у бабушки был проект – чтобы я пошла в тот же класс, что и эта неведомая мне девочка! Зачем, не знаю. Этой девочкой мне тыкали в нос, как дочерью маминой подруги и я ее заочно почти возненавидела (хотя никогда лично не знала). Когда и это не удалось (у нас было много первых классов), у бабушки перед 1 сентября было лицо, как будто меня ведут не в советскую школу, а на фронт.
Не знаю, от природы я была тревожная, воспитание ли мне добавило или все вместе – но высокая тревожность долгие годы мне портила жизнь, лишь не так давно я с ней научилась справляться.
Сейчас у меня активная, любопытная, смелая (в меру) девочка, ее бабушка вовсе не запугивает ее, хотя по мелочам иногда бывает, а я изо всех сил постоянно одергиваю себя, чтобы не задолбать ее…
Читать еще:
У меня дома последней черешни не будет
Слабоумие и отвага: чего не боятся россияне